Чтение 207–й страницы книги ~Призвание варяга~

всю жизнь, а Смерть -- миг!

Я бы выучил его именно так. Но... Империя не может жить под вечным
кнутом. Я приучил Русь быть богатой и сильной! Я хочу, чтоб мой крестник
сделал ее хоть немного добрее, культурнее и свободней.

Ради того мы с кузиной с детства учим его не плугу и кулачным боям, но
истории и праву, экономике и свободным наукам. Можете не бояться России, -
будущий Царь воспитан не в мрачной Лифляндии, но светлом Царском Селе, не
под грунтом ливонских небес, но - солнцем Ливадии... В добре и ласке, но не
кулачных боях вкруг кружки пива.

У меня нет сыновей, но я хочу, чтоб хотя бы мой крестник стал добрее,
умнее и счастливей -- шпика, жандарма и дуэлиста!"

Гости долго шушукались, а потом английский посол усмехнулся и вдруг
произнес:

- "Это забавно. Вы умеете убивать и вас не убили. И вряд ли убьют, ибо
вы уже всех повырезали... Но что ждет вашего протеже?

Долго ли он протянет в стране, где никто не станет его уважать, ибо он
- Добр?"

Многие засмеялись от сего парадокса, но... Я почуял глубинную правоту
моего визави. Я не хочу, чтоб крестник стал таким же, как я, но как его
уберечь, если он таким же - не станет?!

Но вернусь к Ватерлоо. В тот день не стало Ефрема. Как стих гром
дальних пушек, сей шпак крикнул:

- "Кончено! Домо-ой!" - и первым встал из траншеи. Щелкнули выстрелы и
он ткнулся в бруствер. Я оглянулся, - раз его бросило лицом вниз -- стреляли
свои. Люди веером рассыпались по нашему тылу и быстро схватили двух
фельдъегерей со стреляными винтовками. У обоих были охранные грамоты за
подписью Государя. Я ждал этого.

Не знаю, когда он стал преступником. Следствие хоть и осудило на
каторгу пару жидят из его присных, но когда именно сие началось -- я без
понятий. Да и вскрылось-то все случайно.

Пока шла Война, Ефрем числился в Рижском конно-егерском, а по традиции
-- "жидовскую кавалерию" "кормят" жиды. Семья Бен Леви жила в Риге поры
крестовых походов и все бывшие ученики нашей ешивы относились к сыну Учителя
с особым благоговением. Ефрем же здорово разорился на некоторых спекуляциях
и ему нужны были деньги. Сколько он наворовал в Рижском за годы Войны одному
Богу ведомо. В "Мертвую" ж "Голову" жид не совался, ибо я частенько
просматривал расходные книги и не посмотрел бы ни на былую дружбу, ни имя
его отца. За мной много грехов, но -- я не Вор.

Никогда, ни при каких условиях я не брал чужого ни для себя, ни -
кого-либо из моих. Не потому, что я такой правильный, или принципиальный, -
просто я верю в Бога и Кару.

За то, что мы с сестрой против всех законов любим друг друга, Господь
наказал нас... Не потому, что у меня дурная жена, иль у нее плох ее
французский профессор. Нет, сие -- самые лучшие и достойные люди из
возможных. Просто я знаю, что мне нужна иная жена, а Дашка хочет иного
супруга. И мы оба знаем, как хорошо вместе... Это и есть -- Божья кара..

За приязнь к ночному горшку Господь карает холодом к прекрасному полу и
ответною ненавистью. Довольно совершить единственное убийство и ваши враги
станут искать уже вашей смерти, ибо им теперь страшно! Укради хоть полушку и
твои слуги поймут, что ты -- вор и станут красть у тебя неправедно нажитое.
Господь каждому воздает по делам за Грехи его. Именно тем, в чем он Грешен.

Наш дом и так самый богатый в Империи. Позарься мы на чьи-то гроши и в
народе пойдет слава о том, что мы -- воры. И наши слуги станут красть из
нашего же кармана. А если мы станем их бить по рукам... Посеешь ветер --
пожнешь бурю.

Сегодня я смею ссылать в Сибирь на пять лет за пять рублей взятки
именно потому, что все знают -- в сем деле я чист перед Господом. Однажды
Константин Павлович крикнул в запальчивости:

- "Хорошо Бенкендорфам слыть дамскими-то угодниками! С таким-то лицом,
да фигурой и статью от дур просто отбоя нет! А что делать, коль у тебя малый
рост, кривые ноги, да бородавки по роже?! Какая из барышень клюнет на
этакое?! Вот и приходится спать с рабами, да боевыми товарищами! Ибо только
мужчины и могут понять, что за этими бородавками -- боевой офицер!"

Люди были шокированы сими словами и стали шептаться, что в сием есть
толика здравого смысла, я ж отвечал:

- "Когда ты был ребенком, у тебя не было бородавок, ибо недаром их
прозвание -- венерические. И малый рост с кривыми коленками -- следствие
венерических горестей твоего деда и батюшки. Если б они умели сдержать свою
похоть, - ты б не родился таким вот уродцем!

Но даже если б ты был совершенным чудовищем, но нашел себе пассию,
которая бы Любила тебя такого, как есть -- ты стал бы красив. Крохотного
Бонапарта сделала великаном Любовь Жозефины. Когда ж он отверг Любовь ради
Империи, весь Мир опять узнал его коротышкой и -- знатно выпорол. Ибо
Господь есть -- Любовь!

Но ты не хотел искать чьей-то Любви. Зачем, когда можно без страхов
насиловать собственного раба?! Когда можно кого-то мучить ради возбуждения и
удовольствий?! Когда можно хватать любого, или любую прямо на улице и
совокупляться с ними любым способом?! Когда твои отец с дедом делали то же
самое и ты своей внешностью отвечаешь -- за их грехи!

Так чего ж ты равняешься с Бенкендорфами? Пойди спроси у любого из
латышей, - когда мы с кем-нибудь жили содомским образом? Когда какая-нибудь
из латышек плакала от похоти кого-то из моих предков? Когда мои деды и
прадеды не признавали собственных чад, рожденных в крестьянской избе?!
Один-единственный случай -- мой дядя Кристофер, да и тот лишь потому, что в
нем кровь Петра Первого, а русским сие простительно..."

Лицо Царя Польского исказилось и он прошипел:

- "Легко учить нас морали "горячему латышу"! А если у нас, не как в
вашем сонном царстве, кровь бурлит, да играет?!"

Люди ахнули, неодобрительно зашумели, а я еле слышно сказал:

- "А это не Кровь. Бурлит, да играет дурная брага, истинное же вино,
или пиво тихо зреет в крепкой, дубовой бочке за десятью стальными печатями.
Чтоб когда придет срок -- вскружить голову не одной милой даме...

Бражка же хороша для дворняжек и потаскушек. Иль ночного горшка...
Форма же -- отражение Содержания. Так смеет ли пенять бутыли дорогого стекла
- горшок обыденной глины?!"

Надеюсь, вы поняли мое отношение к воровству. Я не скрывал его и Ефрем
знал о нем лучше других. Но после заключения мира в отряде осталась ровно
тысяча человек, а жиденок не успел покрыть своих прежних долгов.

Тысяча ж состояла из "рижан" (евреев Рижского конно-егерского), "ливов"
(из Лифляндского егерского), "эстов" из кайтселийта (эстляндской береговой
охраны), финской "милиции", "мемельцев" из "Мертвой головы" и добровольцев
московского ополчения.

Людей я выбирал "штучно" и со всех отрядов были сняты самые "сливки".
Никто и не думал тогда, что впереди кошмарные "Сто дней", а нам предстояла
кропотливая работа по выявлению всех военных преступников. Если в военные
дни мы часто брали количеством, теперь на первое место вышло качество наших
солдат.

Ефрем остался главным по интендантству, но жиды под ним уцелели лишь в
"рижской" части отряда. У "лифляндцев", иль "мемельцев" их отродясь не было
(евреи не живут ни в сельской Лифляндии, ни - прусском Мемеле), "эсты" же с
"финнами" почитались "auxilia" и не имели своих интендантов. В Москве же
немецкие евреи были вырезаны поляками, польские же запятнали себя
сотрудничеством с оккупантами и поэтому в интендантах оказались выходцы с
Охотного ряда.

Теперь Ефрему нужно было как-то уговорить бывших русских купчин закрыть
глаза на его художества, но... Он не простил русским давней обиды и счел их
"тупыми скотами" с коими не стоит "деньги делить". Москвичи ж тоже по-тихому
грабили пленников и главному их интенданту -- Кузьме Терехову не
понравилось, что "какой-то там жид" сунул нос в их дела.

Он отказался участвовать в махинациях и Ефрем в запале сказал ему, что
"у нас тут все схвачено" и "сам Бенкендорф в моей доле". (От Лукича ж
требовалось закрыть глаза на всякие шутки -- вроде закупок пуда чесноку в
неделю на сто человек. Чеснок -- вещь, конечно, полезная, но не в таких же
количествах!)

Кузьма Лукич стал полковником только за то, что прогнал "моего друга",
сказав:

- "Я видал Христофорыча плачущим перед Иверской и не верю, что он с
тобой в доле!"

Тогда Ефрем пытался оболгать купца во время ревизии, но москвичи уже
слышали сие дело и ко мне пришел Герцен. Мы вместе тайком просмотрели
ведомости и не нашли никаких "шуток" у Лукича. Зато книги иных интендантов
так и пестрели расходами на чеснок, перец и соль. Простую поваренную соль. В
количестве тонны в год на один-единственный Рижский конно-егерский!!!

Когда я уезжал на Кавказ, матушка сказала мне на прощанье:

- "При первой возможности избавься-ка от Ефрема!"

Я растерялся и озадачился:

- "Это мой друг! И если ты знаешь худое, где ты была раньше?"

Матушка же ответила:

- "Раньше ты жил в родимой стране, с родимым народом. Если и есть в
тебе что дурное, это в твоей Крови, это -- пороки всех твоих предков. Что
латыши, что евреи, что немцы если и не простят, так хотя бы поймут - откуда
что тянется.

Русские ж не таковы. В твоих жилах нет ни капли их крови и что б ты ни
делал, чего бы ни предлагал, - для них ты был, будешь и останешься чужаком.
Варягом. И не зная тебя, они станут судить о тебе по твоему окружению.

Будь с латышами, пей с ними, драй сапоги до зеркального блеска, задирай