Чтение 74–й страницы книги ~Призвание варяга~

насколько участь "масленка" хуже даже славы "картежного должника"!)

Наконец, он принял решение и, еще раз обняв мои сапоги, выдохнул:

- "Это - нечестно. Я не смогу двадцать раз кряду выбросить больше".

Я от души расхохотался:

- "Изволь, выиграй у меня десять раз и я отпущу тебя с миром. Если
Господь на твоей стороне - ты без труда сделаешь это".

Метнули кости. У него выпало десять, у меня - семь. Я отсчитал расписок
на сто гульденов (живая девка в вечное рабство на рынке стоила не больше
семидесяти) и порвал их в мелкие клочья.

Метнули второй раз. У моего гостя стали трястись руки, а челюсти свело
так, что стали видны малейшие прожилочки мышц на лице. У него выпало шесть,
у меня - четыре. Я отсчитал расписок еще на сто гульденов (чуть больше, ибо
ровно на сотню не получилось) и порвал их.

Метнули в третий. Несчастного трясло уже всего и он так жадно облизывал
губы, как мальчишка обсасывает леденец на палочке. У него выпало снова
шесть. У меня на этот раз - восемь. Поэтому я сказал:

- "Финита ля комедия. Спускай штаны и давай - на диван".

Он, расстегивая штаны, пошел на уютный диванчик, но не встал в позицию,
а сел на него, обхватил голову руками и горько заплакал. Я был, как на
иголках. Если бы он заартачился в сей момент, все мое построение рухнуло бы.
Он, разумеется, на другой день прилюдно поплатился бы своей Честью и
задницей, но имя моей сестры оказалось бы залито грязью.

Но когда он наплакался, он действительно спустил штаны, действительно
воспользовался маслом и действительно - встал на колени. Я аж вспотел, - в
мои планы совсем не входило пользоваться его задницей! Хотя бы потому, что я
ценю дамские прелести!

К счастью, - тут двери столовой распахнулись - на пороге стояла Дашка.
В первый момент я не узнал ее, - я ни разу не видал ее до того в охотничьем
костюме. Кстати, если бы Дашка надела мундир, пожалуй, сходства было бы
больше, но в охотничьем камзоле...

Передо мной стояла высокая, стройная женщина с необыкновенно
прекрасным, будто подернутым неземной печалью - лицом. Чувствовалось, что
она еще юна, но ее полные губы уже призывно приоткрылись, обнажая за собой
полоску ослепительно белых, правильных зубов, а ноздри чувственно
подрагивали - за эту непроизвольную дрожь наш клан и получил наше прозвище.

За ее спиной стояла не одна преданная подруга, но чуть ли не десяток ее
знакомых по столичному пансиону и пяток молодых кавалеров. Я до сих пор не
могу понять, как такая толпа народу смогла соблюсти тишину в комнате,
отделенной от меня с моей жертвой - одним тонким стеклом?!

Фроляйн смотрели на меня такими глазами, будто все хором намеревались
сожрать меня целиком и у меня даже возникла странная мысль, что вот для
таких случаев в соседней комнате и стоит десятиместный альков.

Кавалеры тоже смотрели на нас, как зачарованные. Наверно, я за игорным
столом при полном параде и рядом со мной юноша на четвереньках со спущенными
до колен штанами и намазанной маслом задницей представляли из себя
незабываемое зрелище...

Дашка, побелелая, как один кусок слоновой кости, - медленно проплыла
мимо меня, долго, с видимым отвращением на лице, смотрела на согбенную
фигуру несчастного, а затем - чуть жалостливо развела руками и вздохнула. Я,
если бы не был уверен в ее виновности, - понял бы этот вздох именно так, как
это сделали Дашкины спутники. Фроляйн тут же зашушукались, одна или две из
них тут же подбежали к сестрице, целуя ее щеки и приговаривая:

- "Какой ужасный и мерзкий негодяй! Как Вы страдали, душечка! Ах, злые
языки - страшнее пистолета! Подумайте только, - такой человек смел говорить
о Вас сии пакости!" - а господа офицеры приложились к ручке.

Тогда сестрица, раскрасневшись то ли от стыда, то ли от гнева,
неожиданно расстегнула на своем камзоле тонкий ремешок и, продевая язычок
ремня в застежку, многозначительно намотала концы ремня на руки и подергала
их со словами:

- "Об(r)ясните сему господину, что он будет первым, ради кого я сняла с
себя этот ремень. Надеюсь, в нем осталась хоть капля того, что прочие
именуют "достоинством", и он сможет использовать его по назначению. Он -
хорошей кожи и, не сомневаюсь, что его застежка выдержит вес и не столь
чахлого субчика", - при этом она не отказала себе в удовольствии слегка
стегнуть ремнем масленую задницу, а офицеры хором заржали и принялись
обсуждать, - какая из балок самая прочная.

Я тут же вмешался в сие проявление общественного правосудия:

- "Господа, только не здесь! По моему дому не должны бродить
привидения!" - это вызвало новую бурю смеха и весьма вольных шуток самого
черного свойства. Офицеры теперь уже всерьез обсуждали, - выдержит ли
застежка и бились об заклад по сему поводу. Дамы же согнали несчастного с
диванчика и веерами и длинными шпильками подталкивали его к выходу. Им не
терпелось принять участие в новом развлечении. Хлеба и зрелищ...

Я после их ухода еще пару минут сидел за столом и пил водку. Рядом со
мной села моя сестра, я налил ей рюмку и мы выпили, не чокаясь. Помню, как
она поморщилась, я протянул ей какую-то закуску, но она помотала головой и
замахала рукой перед раскрытым ртом, чтобы быстрее унять жар во рту. Потом
мы поцеловались, как безумные, и пока длился этот поцелуй, с улицы донесся
взрыв аплодисментов - ремешок выдержал.

Я хорошо запомнил этот поцелуй. В тайной комнате было весьма тесно и
душно и теперь от Дашки несло жасмином, созревшей женщиной, и (вы не
поверите) матушкиным молоком. Она прямо-таки трепетала в моих об(r)ятиях. Она
шепнула мне на ухо, что хотела увидеть, как я "оженю" сего болтуна.

За окном раздавались ржание, стоны и повизгивания молодых кобыл и
жеребцов в человечьем обличье. Наши губы уже не могли остановиться, а руки
будто жили своей жизнью. Теряя уж голову, я прохрипел:

- "Глупо будет, если мы не выйдем к твоим дружкам. Зачем все это, если
мы сами подадим повод к твоей компрометации?"

- "Я не могла тебе довериться... Я пустилась во все тяжкие, потому
что... Моя Честь давно уже не стоит и капли!"

Я отстранил сестру от себя:

- "Как это?! Я только что погубил человека, - ради чего? Что значит, -
твоя Честь нисколько не стоит?"

Сестра моя всхлипнула, припала щекой к моей груди и прошептала:

- "Ты убил его ради меня. Разве этого мало? Я числюсь Честной лишь
потому, что меж столицей и Ригой нет сообщения. Изволь, я признаюсь...

На давешних похоронах был человек... Нас познакомил мой отец. Он... был
со мной и стал о том рассказывать. Я просила, я умоляла его, но он сказал...
сказал - ему заплачено и брак с жидовкой для него - невозможен.

Пожалей меня, Сашенька. Только с тобой я и могу забыться, - прочие либо
не нашей Крови, либо - не нашего сословия. Возьми меня, такую - как есть.
Люби меня, ибо кроме тебя, меня никто не любит..."

Дальше началось наваждение. Мы вышли на улицу, простились с участниками
этой проделки и поднялись в комнату с альковом...

Первое время мы скрывались от чужих глаз, но потом взаимная страсть
захватила нас с такой силой, что слухи поползли по всей Латвии. В один
прекрасный день матушка вызвала нас "на ковер", и, не решаясь смотреть нам в
лицо, сухо приказала мне "найти сестре мужа", а ей -- "подчиниться моему
выбору".

Я остановил мой выбор на молодом бароне фон Ливен. Его семья была
родовитой и слыла очень влиятельной. Матушка вовсю использовала их
родственные связи в обмен на... некую материальную помощь, кою она тайно
оказывала этой семье. Короче, к тому году фон Ливены должны были нам весьма
круглую сумму. Я, получив от матушки карт-бланш в этом вопросе, прибавил к
официальному Дашкиному приданому их долговые расписки и фон Ливены остались
в совершенном восторге.

Что же касается жениха... Юный фон Ливен - по причине избыточной
хладности своего нрава и природной застенчивости приохотился к известным
забавам. Поэтому я привел к нему милого отрока и сказал барону:

- "Я знаю Ваши истинные предпочтения и хотел бы, чтобы таковыми они и
остались. Ваша семья хочет сего брака, а я желаю, чтобы Вы не были ущемлены.
Берите сего Ганимеда и ни в чем себе не отказывайте.

Что касается Вашей невесты... Я буду и дальше дарить вам подобных
рабов, кои Вам не по карману, но - ее дела Вас не касаются.

Мало того, - если Вы пальцем осмелитесь дотронуться до моей сестры, я
лично отрежу тебе уши! Мою сестру трясет от мужеложников, - ты меня хорошо
понял?! Прекрасно... Совет вам, да - Любовь!"

В день Дашкиной свадьбы я подошел к спальне молодых с прелестным
отроком, фон Ливен открыл мне, и мы сделали полюбовный обмен. Увы, фон
Ливена заметили, когда он выходил из дому и народ остался в полном
замешательстве, - кто же тот счастливчик, посмевший дерзнуть "на первый
поцелуй Младшей Иродиады"?! Шила в мешке не утаишь и скандал...

Дней через десять нас с сестрой вызвали в "исповедальню", где нас ждали
матушка и Бен Леви. (Матушка так и не посвятила моего отца в тайну этой
коллизии, - она вообще не допускала его ни к политике, ни к абверу, ни -
службе сыска. Наверно, оно и к лучшему.)

Чтобы не вдаваться в подробности, скажу, что матушка была весьма жестка
и даже жестока с нами, наговорив кучу гадостей. Под конец же она приказала
мне собираться в армию, моей же сестре было велено следовать за мужем "в
ответственную поездку за рубежи".

Лишь распорядившись нашей судьбой, матушка чуток поостыла и уже почти
человеческим голосом осведомилась, благодарны ли мы?

Надо сказать, что в последние дни мы с Дашкой стали отдаляться друг от
друга. Я не мог понять в чем дело, сестрица же озлоблялась на меня с каждой
минутой. Единственное, чем я мог ее утешить, была постель, но после нее она,
придя в себя, зверела - хуже прежнего.

Так что я с вполне чистым сердцем отвечал:

- "Я думаю это жестоко, ибо в Любви нет Греха, но, возможно, известный