Чтение 9–й страницы книги ~Призвание варяга~

Тайном Приказе. Разумеется, если делу будет дан ход...

Но у нас в России подобные бумажки часто теряются, так что все будет
зависеть только от вашей сообразительности. Кстати, что вы делаете этим
вечером?"

Капитан абвера смотрит в глаза полковнику Тайного Приказа, и, к
немалому удивлению и смущению последнего, счастливые искорки играют в ее
глазах:

- "Простите, я плохо Вас поняла... Вы хотите сказать, что Вы -
сотрудник Русского Тайного Приказа намерены переспать со мной?!"

- "Ну, зачем так сразу утрировать..."

- "Нет, скажите по Совести, я действительно настолько вызываю желание,
что Вы хотите со мной переспать?!"

У полковника ошарашенный вид. Он переглядывается с секретарем, и тот
незаметно, но очень выразительно крутит у своего виска. Полковник
откашливается и признается:

- "Да, фроляйн, в Вас есть нечто этакое. Но я не имел в виду..."

- "Нет, похоже, Вы меня неправильно поняли. Посмотрите в мои глаза,
посмотрите на этот нос, на эти уши! Вы готовы переспать со мной и не боитесь
возможных последствий?!"

У русского полковника от изумления отваливается челюсть, а секретарь
невольно встает и потихоньку берет со стола колокольчик, чтобы в случае чего
позвать караул. Полковник же пожимает плечами:

- "А какие тут будут последствия? Ну, максимум, что для меня может
случиться, - Государыня принудит меня жениться на Вас. Но опять-таки - есть
в Вас тут что-то вот... этакое! И в сущности я -- не прочь. А что же еще?"

Странная девушка заливается смехом:

- "С Вами, друг мой, - ничего. С Вами - совсем ничего. Вы не в моем
вкусе! И я - занята. И сегодня вечером, и вообще, а для Вас - навсегда.
Пишите какие угодно бумажки по сему поводу. И, большое спасибо -- Вам", - с
этими словами странная девица подскакивает к профессиональному палачу и
целует его в щечку. А затем, как на крыльях, вылетает из приемной.

В дальнем углу приемной к стене прикреплено большое зеркало
венецианского стекла и если хорошенько прислушаться, можно услыхать, как за
ним покатывается со смеху Государыня Всея Руси. Зеркало в углу приемной - с
секретом: оно прозрачное со стороны кабинета Ее Величества. Впоследствии,
когда тетка во всем признается племяннице, матушка поставит точно такое же в
своей рижской приемной.

Да, кстати, если вы настолько же удивлены, как и этот полковник,
поясню. Указ 1748 года "О свободе исповедания" вызвал массовый исход наших в
Пруссию. Тогда в 1764 году было об(r)явлено, что "лицо еврейской
национальности вольно, или невольно вступившее в интимную связь с
представителем германского народа поражается в правах и подвергается
преследованию, как за мошенничество, или - насилие". (Другими словами, если
толпа подонков насилует еврейскую девушку - судят ее, как мошенницу и
проститутку.) Это - цветочки.

Ягодки грянули в 1779 году. "Лицо арийской расы (за пятнадцать лет
пруссаки из германского народа доросли аж до арийской расы!), уличенное в
интимной связи с жидом, или жидовкой (а до той поры мы были еще "лицами
еврейской национальности"!) подлежит аресту, лишению всех сословных прав и
конфискации имущества"! Если сравнить с указом 1764 года, - можно подумать,
что к евреям стали относиться гораздо лучше. Но именно 1779 год положил
начало повальному исходу евреев из Пруссии, породив рижскую, волжскую и
"новоросскую" диаспоры.

Знаете, когда живешь внутри всего этого, как-то не приходит в голову,
что где-то еще есть страны, где к твоему народу обращаются просто
по-человечески. Равно как даже полковники Тайных Приказов сопредельной
державы могут встать в тупик над этакими указами ближайших соседей, ибо не
понимают их причин и не ведают, что такие указы вообще случаются в
клинической практике (ибо, на мой взгляд, это именно клиника, а не юстиция).
Все в этом мире - весьма относительно.

Что касается ответного письма Канта, оно не заставило себя долго ждать.
Мыслитель писал:

"Я не хотел быть понятым так, будто Государыня в чем-то тут виновата.
Просто Россия настолько отсталая и языческая страна, что здесь еще в моде
человечьи жертвоприношения.

Люди культурные, вроде бы академики пресмыкались перед режимом ужасным,
бесчеловечным и даже -- бессовестным во времена королевы Анны. И чтоб как-то
себя оправдать им нужно было найти козлов отпущения. Ими-то и стали --
немцы. Это не толпа била и мучила Эйлера. Это сама Академия убивала самое
себя, мстя себе же за свою трусость. А Бог сие -- не прощает.

Наказание людям сим стало бесплодие. Научное и человеческое. А ученые
иных стран перестали ездить в Россию. Отсюда и чудовищная отсталость России
в науке.

Люди честные, особенно академики, должны бы сказать -- мы не можем, у
нас не хватает знаний, культуры, ответственности... В России же пошли по
другому пути -- стали искать врагов и шпионов и вконец себя перебили.

Я верю в русский народ, ибо народу не за что отвечать в преступлениях
тех, кто зовет себя "Академиками". Но внучке Эйлера я доложу -- в России нет
Академии. Может быть и была, да -- вся вышла. И приезжать туда, да жать руки
и об(r)ясняться с покойными мне что-то не хочется. Постарайтесь это понять.

Вам же совет. Если вы не хотите бросить науку, бегите из
Санкт-Петербурга. Бегите из склепа под именем Академия". И так далее...

Матушка, разумеется, не могла не ознакомить венценосицу со столь важным
письмом, а та вдруг устроила из прослушивания целое представление, пригласив
на него всех своих фрейлин. Матушка читала письмо, стоя на колене перед
"лучшей половиной" русского двора, и не могла отделаться от мысли, что на
самом деле это - смотрины, и русские барышни разглядывают ее - высокую,
худощавую и немного нескладную с откровенной издевкой. Когда письмо было
кончено, бабушка вкратце (сильно смягчив и к удивлению матушки --
переиначив) пересказала его для фрейлин на русском, отметив:

- "Это, конечно, отказ, но в самых вежливых тонах и форме. Наш
рак-отшельник предпочел свою кенигсбергскую раковину возможности увидать
мир, но сие - его право. Я думаю, что вопрос о его приглашении надобно
закрывать, но переписку мы продолжаем. И мне кажется, что лучшего писца,
нежели наша Шарлотта, нам не сыскать. Прочие-то его ответы были не в пример
жестче".

Матушка думает, что дело кончено, когда во время приготовлений к
фейерверку к ней в пороховую палатку входит сама Государыня. Она явно
навеселе (выиграно еще одно дело с турками), походка ее неровна, на лице
блуждает улыбка, руки болтаются из стороны в сторону. Царицу даже
покачивает.

При входе она манит племянницу, пьяно целует в обе щеки, затем морщит
нос, брезгливо кривится и будто отмахивается от своего фойермейстера. Затем
она начинает стягивать с рук кружевные перчатки, те плохо слезают с
вспотелых от выпивки рук, и Государыня начинает срывать их, раскачиваясь
всем телом из стороны в сторону.

В какой-то миг она чуть не цепляет рукавом пышного платья реторту с
каким-то снадобьем и матушка чудом выхватывает склянку из-под Императрицы. С
укоризною в голосе девушка говорит:

- "Ни шагу далее, Ваше Величество, - иль Вы подорветесь".

Государыня застывает, на лице ее пьяное изумление. Потом она ухмыляется
и грозя племяннице пальцем, подхихикивает:

- "Но ты же не дашь этому произойти?"

- "Отнюдь, Ваше Величество. После того издевательства, какое Вы
устроили надо мной с этим письмом, - у меня возникают разные планы. Коль Вы
подорветесь здесь и сейчас - нас обоих разорвет в клочья, и мне не предстоят
муки в руках палачей. На Вашем месте я бы задумалась".

Девушка со значением показывает огромную ступку для смешения пороха,
подальше двигает ее от Государыни и, вставая на пути венценосицы, скрещивает
руки у себя на груди:

- "Ваше Величество, я прошу Вас немедля покинуть сие помещение. Это
опасно как для Вас... в таком состоянии, так и -- для меня. И моя шкура
заботит меня больше Вашей".

Императрица, пьяненько подхихикивая и делая вид, что хочет пройти,
играет с племянницей, как кошка с мышкой. В конце концов та не выдерживает и
схватив тетку за руку, довольно бесцеремонно сажает ту в деревянное кресло,
стоящее за конторкой, в коей хранятся лабораторные записи. Кроме этой
конторки, кресла и лабораторных столов с посудой и реактивами в палатке нет
прочей мебели.

Царица порывается встать, но племянница легко удерживает в руках
крупную женщину, и глядя ей прямо в глаза, говорит:

- "Я дам вам особый бальзам и аммоний. Вам сразу же полегчает".

Государыня, как капризная девочка, начинает мотать головой, затем
обидно смеется и с язвою говорит:

- "Фи, какой мерзкий запах. Я думала, что так вонять серой может только
в аду. Ты, я гляжу, не только гадючка, но и - чертовка. Давно знаешь
русский?"

- "Да. Десятый уж день".

- "Похвально. Мне говорили -- у пруссаков есть где-то школа, где шпионы
хорошо учат русский. Было сие в каком-то монастыре... Не будь ты моею
племянницей, на дыбе мы б вместе вспомнили -- как же он называется..."

Матушка, начавшая было мешать лекарство для тетки, на миг замирает и
пестик в ее руках дрожит по-предательски. Тетка же, довольная произведенным
эффектом, почти ласково продолжает:

- "Пугачев крепкий был, - лишь с каленым железом язык развязал. А вот
Тараканова обмочилась с первой растяжки... Ты не поверишь, как она палачей