Чтение 99–й страницы книги ~Призвание варяга~

паре-другой лягушиных задниц!

Поэтому Бонапарт, получив известия о подходе Буксгевдена, отозвал все
свободные части со всех фронтов и со всех ног бросился к Аустерлицу, -
успеть раздавить нашу армию до того, как русские медведи отоспятся, да
наберут прежний вес на долгожданных харчах. Все это происходило в обстановке
строжайшей секретности. Бонапарт даже запретил своим генералам огрызаться на
провокации, - лишь бы русские не заподозрили, что на них сейчас катится --
самый цимес...

Тот же самый приход Буксгевдена оказал нам - медвежью услугу. Господа
офицеры, получив жалованье, все - запили по-черному, и в армии начался
форменный бардак. Нет, солдатам - выдали удвоенные рационы со шмотками и
наши мужички тут же приободрились, а "генеральное сражение" стало делом
решенным. Даже рядовые солдаты в один голос говорили о том, что Бонапарт
столько раз обманывал нас, оставляя вместо себя слабенькие заслоны, что...

"Нам теперь щелкнуть мусью по носу и - до дому!"

Большие шапки росли в русской армии. Звались они -- "французскими"
треуголками - мягкими, с огромными лопушистыми полями. А кидать ими было -
одно заглядение.

Сражение началось как нельзя лучше. Мы с Дибичем и прочими офицерами
нашего корпуса только сели пить чай, когда на западе все аж загрохотало от
залпов. Мы вскочили было со своих мест, но тут к нам прилетел вестовой,
который сообщил, что "лягушам уж знатно надрали задницу" и наша помощь не
надобна. Ну, мы и сели допивать чай. Было досадно, что нас не дождались,
но... Генералам виднее.

Дальше - больше, - к полудню в расположение нашего корпуса приехала
толпа офицеров, кои думали, что здесь еще расположен штаб князя Толстого.
Все они были здорово навеселе и с трудом держались на ногах. По их словам
лягушатники отступали по всему фронту и особенные успехи отмечались в районе
Праценских высот. Я был настолько потрясен видом пьяных посреди решительного
сражения, что холодея всем сердцем, спросил их, откуда их-то несет нелегкая?
Да еще - в таком виде?

На что мне был дан в своем роде уникальный ответ:

- "А мы офицеры объединенного штаба. Мы должны отмечать пункты
продвижения Второй армии, а она ушла уже так далеко, что связь с ней два
часа уже прервана. Вот нас и распустили!"

Не помню, что я сделал в ответ, но в итоге мы им не налили и даже
выгнали в три шеи, объяснив, куда надо ехать, если хочется добраться до
князя Толстого. Когда эти горе-штабисты уехали, я только молча посмотрел на
Дибича. Не знаю, какой у меня самого был вид, но лицо Дибича было просто
серым от ужаса. Он только поднял вверх руку, призывая к молчанию и мы добрых
десять минут слушали, как зловеще бухают пушки, - там куда по словам гостей
ушла несчастная армия. Вторая армия была почти сплошь - пехотной и у нее не
могло быть - столько пушек. Боюсь, не надо пояснять, что означают звуки
пушечной канонады на полосе наступления пехотных каре...

Буксгевдена смешивали с дерьмом, а в нашем штабе пили водку, уверенные,
что он сейчас собирает французских орлов!

Я, помнится, только и смог, что спросил у Дибича:

- "Что думаешь?"

А Ваня, хрипло, как чрез слой корпии, пробормотал:

- "Плохо дело. Если уже утеряно управление... Интересно, почему они не
помогут ему кавалерией?" - а я устало махнул рукою в ответ:

- "Он - немец и русским конникам не указ. Вот когда его укокают и
французские штыки будут видны из штабных квартир, тогда и бросят кавалерию
на каре, чтобы хоть как-то их задержать".

Дибич, вдруг задрожав всем телом, шагнул ко мне, и схватив меня за
грудки, прохрипел:

- "Кавалерию - на каре? Да ты что?! Да как они смеют?!"

Я пожал плечами в ответ и, указывая на дальние громы, ответил:

- "Ну так они уже послали пехоту на пушки! Теперь им осталось бросить
кавалерию на каре. А в конце, когда у них останутся только пушки, ими они
прикроют отход от сабель противника. Сие - Русь!"

Дибич страшно выматерился, но со всех ног понесся поднимать пехоту, а я
пошел готовить кавалеристов. На другой день Дибич признался мне, что не
поверил ни одному моему слову и чуть ли в обморок не упал, когда узнал, что
и вправду - полки Буксгевдена угодили под прямую наводку французов, зато
когда они все полегли, туда прискакал цвет русской кавалергардии, коий не
придумал ничего лучшего, чем кинуться на каре "Гвардии" самого Бонапарта!

И что характерно, - когда мы остались без пехотных и кавалерийских
резервов, сам Государь приказал отступать, а отступление прикрывали
тихоходные пушки против мамлюков Мюрата и от них никого не осталось. Я уже
рассказывал, как пытался найти среди отступающих хоть одного живого офицера
из смоленского гарнизона. А Бонапарт из их пушек отлил колонну - Вандомскую.

Но нет худа, твою мать, без добра, - господин Аустерлиц раз и навсегда
отучил нашу армию от раздолбайства и бонвиванства. Это на моей памяти
единственный раз, когда кавалерия лезла голой пяткою на каре, иль -
артиллерия прикрывала отход. (Правда под пушки пехота еще угодила - при
Фридлянде. В последний раз.)

Было уже под вечер, когда в наше расположение прискакал окровавленный
гонец с безумным взором и прохрипел:

- "Князь Толстой просит прикрыть отход!" - и помер.

Я в первый момент растерялся, а в другой - испугался, но тут Дибич,
тряся меня за грудки, заорал мне прямо в ухо:

- "Поднимай полк и пока темно - разведку боем! Мне надо знать, - что
именно на меня ползет! Давай, Саша, давай - сейчас начинается!"

Я опомнился и приказал выводить лошадей. Мой отряд состоял из тридцати
латышей, обученных в конно-егерском полку, прочие же были грузинами и
армянами, а у горцев это в крови, так что полк мой вылетел, - только ветер в
ушах.

Горячие горцы забыли и слушать меня, а мы с моими ливонцами... Я только
обнял шею лошади и молился, чтоб она не занесла меня к мамелюкам. В такой
тьме, я был слеп, как щенок. Новорожденный. К счастию, снег немножко давал
подобие света, так что я хотя б видел тени и лица...

Добрались мы до места и первым же делом чуток удивили какой-то
французский отряд. Лягушатники думать не думали, что на этом, совершенно
разбитом ими фланге еще бродит целая тысяча сабель!

Они от ужаса просто разбежались в кусты и дали нам изрубить в капусту с
десяток пушек, которые не давали нашей пехоте выйти из окружения. Вы не
поверите, - какие жуткие сцены разыгрывались на сей ночной, зимней дороге.
Здоровые, израненные мужики бежали пробитую нами дыру, обливаясь горючими
слезами и все благодарили Господа за то, что он в последнюю миг сжалился,
послав мой жалкий отряд на подмогу.

Когда прошли более-менее целые, да здоровые, струйкой потянулись
ходячие раненые, потом телеги с лежачими, потом чокнутые, потом... черт с
котом, а на нас выкатились арабские мамлюки Мюрада.

Я до сих пор не помню всех подробностей этой ночи. Лишь какие-то
сполохи от взблескивающих в кромешной тьме сабель, да багряные вспышки
вражьих пушек, бьющих через наши головы по бегущим русским частям.

Потом выяснилось, что нам чудовищно повезло. Французы не привыкли к
желто-оливковым цветам ионической армии, принимая их в темноте за
светло-серые цвета мамелюков, тем более что мои грузины с армянами были
сходны с арабами и египтянами, да и переговаривались в темноте на птичьем
для врага языке.

Мы без помех пробирались к французским пушкам и резали якобинцев от уха
до уха, а те не знали, что думать. Только возле полуночи, когда мы уже
кокнули свыше полусотни французских расчетов, до их штаба дошло, что на
направлении их главного удара творится какой-то бардак и они срочно вывели
мамелюков из рубки, приказав всем стрелять в черноволосых, да кудрявых
кавалеристов - без лишних слов. Но дело сделалось, - французская артиллерия
пришла в расстройство и остатки отрезанной группы стали откатываться по
вскрытой нами дороге к Пруссии - на восток.

К счастью, мое знание французского мне здорово помогло. Той ночью я
подъехал к посту и спросил, почему отводят мамлюков?

Юный француз, спросив у меня закурить, с удовольствием затянулся козьей
ногой и объяснил:

- "В глубине наших позиций какая-то русская часть. Они неизвестной
нации и все их путают с мамелюками. Пришел приказ вывести мусульман из боя и
стрелять по всем подозрительным, а также остановить наступление до рассвета,
- пока не выяснится, кто - чьей части. Кстати, а вы -- кто по Нации? Я не
узнаю ваш мундир!?"

Я же, выдергивая "Жозефину" из сердца наивца, отвечал ему на идеальном
французском:

- "А черт его знает. Я и сам -- удивляюсь", - мои латыши в эту пору как
раз оттаскивали с дороги трупы прочих солдат французского патруля. Но тем не
менее, мы поспешили убраться из вражьих тылов.

Только под утро, когда нам удалось взорвать бочонками вражьего пороха
мосты через Литтаву, стали проясняться подробности. Большая часть нашей
армии была отсечена противником южнее Праценских высот и теперь в полном
беспорядке откатывалась на восток по южному берегу Литтавы. Мосты через реку
были разрушены на всем ее протяжении и теперь ни мы не могли перебраться
через нее на соединение с сохранившей свои порядки северной группой, ни
французы - охватить нас с севера. К счастью, выяснилось, что корпус Мюрата
(самая боевитая кавалерия) целиком остался на том берегу и теперь не
представлял для нас серьезной угрозы.

Про северную группу мало что было известно, - фельдъегеря, которые
пытались добраться до нас, рассказывали, что с наступлением темноты отряды
Багратиона еще удерживали жесткую оборону на линии Раусниц-Аустерлиц, но что
с ними стало после сего, - одному Богу ведомо. Как бы там ни было, - логично
было предположить, что сейчас северная группа уже на всех парах отходит к