Чтение 35–й страницы книги ~Свобода~

наверняка с чужого телефона или из будки, на бегу, что выгодно скомкает
всякое обсуждение факта, перед которым я ее поставлю.

Я по-прежнему не сомневался, что предпочел бы распрощаться с ней прямо
и честно. Только время, увы, поджимает...

И все-таки эти расчеты вынудили меня поежиться от некоторой гадливости
к себе.

Потом еще старательнее, чем в прошлый раз, я вымыл полы, навел содой
глянец на сантехнику и посуду; кастрюли и чайник откипятил в ведре с мыльной
водой. В результате, за вычетом вспученного паркета и барашков отслоившейся
краски на потолке (их бы ободрать до уборки, в первую очередь, но я упустил,
а после -- значит, все усилия псу под хвост, начинай по новой), квартира
приобрела довольно сносный вид. Кусочком прогорклого сала я промазал свои
туристские ботинки. Пошуровав в ящиках письменного стола, разжился катушкой
оранжевых ниток и подлатал кое-какие ненадежные места на джинсах и куртке.
Но пока я в комнате управлялся с иголкой, в кухне повторился старый трюк с
краном и тряпочкой: вода на полу уже стояла вровень с порожком, отделявшим
кухню от прихожей, и накапливала силы для дальнейшего наступления. Проклиная
хозяина -- почему не отремонтировал краны, -- проклиная вечно сопутствующие
мне убожество и разруху, проклиная родителей за то, что вообще произвели
меня на свет, я опять опустился на четвереньки с тряпкой и металлической
кружкой в руках. Когда выгонял из-под плиты и холодильника последние волны,
за окном заурчала, разогреваясь, ранняя машина.

До сих пор цель своих приготовлений я как-то выносил за скобки. Зачем
Андрюхе тащить меня в воюющую Армению? Должно быть, образовалась у него
новая идея типа нашей охотничьей, и с поезда мы сойдем где-нибудь на
полдороге. Не принимать же за чистую монету сказку о бомбе.

А прибор, а "микрорентген-час"?..

Меньше чем через сутки мы встретимся на вокзале -- и все выяснится. Я
свободен не ехать. Свободен. Но не для того ли я и забился с осени в эту
пустынь-нору, чтобы никто и ничто не связывало меня, когда выпадет мой шанс
разомкнуть опостылевшие круги?

Я рассуждал: если бомба все же не миф и мы действительно направляемся
за ней -- мало надежды, что удастся Андрюхин замысел. Скорее всего, нам и до
места не добраться. Только это роли никакой не играет. Главное, война,
подобная идущей там, как представляется мне, обязательно меняет вокруг самый
дух времени. Попасть в ее орбиту -- все равно что полностью ввериться
непредсказуемому случаю, а то и чуду. Я как будто раскусил головоломку.
Желания повоевать у меня никогда и в детстве не возникало. От стрельбы из
автомата закладывает уши. Андрюха, несмотря на свойственные ему закидоны,
тоже, думаю, не любитель очертя башку лезть под пули и рисковать жизнью, --
и даст бог, мы сумеем удержаться на расстоянии от зоны настоящих боев и не
совершим ничего, за что даже по военным законам нас можно было бы взять и
спровадить на цугундер. Но чудо и случай -- вот где зарыта собака! Пора
признаться: вряд ли есть что-нибудь притягательнее для меня.

Какой тут сон! Напрасно я ворочался в кровати и считал баранов. Я был
очень возбужден, воображал нас то удирающими из-под стражи, то скитающимися
в горах, то пересекающими турецкую границу. Вдобавок мне уже предносился
образ Андрюхиного бутерброда. Бутерброд, по уму, следовало пока приберечь --
не так давно меня от души накормили в гостях, а до поезда иной еды не
предвидится, -- но я не вытерпел. И вся обстановка моего скудного завтрака
-- что вот и последнюю свою, со слоном, пачку чая я опустошаю, что
сахарницу, тщательно обколов присохший к стенкам песок, ставлю под горячую
струю, а единственную насельницу холодильника, банку окаменевшей аджики,
кинул, понюхав, в пакет с мусором -- сложилась словно в чин прощания, будила
добрую грусть. С тем хорошо бы и уйти -- но мне-то еще целый день сидеть,
зубы на полке...

И тут я вспомнил, что в куртке, да не в одном кармане, звякали монеты
-- мелкая сдача с немногочисленных покупок. Высыпал их на стол --
образовалась приличная горка. Отделил, сколько понадобится, чтобы доехать
вечером до вокзала. Остаток вроде бы тянул на булку или дешевый батон.
Булочная на углу возле зоопарка открывалась (однажды я прочитал часы работы
и обратил внимание) раньше других магазинов -- туда я и двинулся, когда
совсем рассвело. Падавший ночью медленный снежок лежал еще не везде убитый.
На воздухе ум мой стал сух и резок -- вроде того, как бывает наутро после
качественной водки. В булочной разгружали с машины хлеб, почему-то через
входную дверь, и я подождал в стороне, в компании трех старушек. Взгляд
блуждал самостоятельно и монтировал, как Дзига Вертов: вот троллейбус
причалил к остановке напротив, и пассажиры потянулись в переход, привычно
ругая власти, поставившие на многолетний ремонт ближний вестибюль метро; две
галки перелетели с крыши через улицу и состязались, толкаясь, за съедобный
обглодыш возле бордюрного камня, -- как они видят, на таком расстоянии?..
вот всепогодный районный придурок, старый, в старой милицейской шинели и
ушанке с промятым следом кокарды, волочит авоськи по земле -- в них
скомканные грязные газеты и треснувшая молочная бутылка; а вот он я иду:
топ-топ -- смерть в животе, атомная бомба под мышкой, по душу великого
князя. И ни черта уже не найдет весь этот муравейник, чем бы меня
переманить...

Дома я записал в тетрадь с максимами: "Свобода начинается там, где вещи
перестают намекать на что-либо, кроме самих себя". Туманно -- ну и пускай,
зато весомо. Тетрадь сперва убрал в кофр, который оставлял здесь то ли на
хранение, то ли в наследство, -- но, поразмыслив, достал снова и положил на
виду: что плохого, если она развлечет хозяина и его пассию. Перед зеркалом
обкорнал себе волосы. В теплой ванне все же задремал и проснулся оттого, что
вода остывала. А взялся за телефон узнать время -- в трубке не оказалось
гудка. Ну, это совсем ни в какие ворота! Мало того, что я еще должен сегодня
ориентироваться, -- простая порядочность требовала, пускай мне не по силам
произвести ремонт или остановить течь в кранах, прочее все вернуть в
исправности. Как назло, пропала отвертка. Пришлось лезть в ящик за
принадлежностью к карабину. Битый час я колдовал над аппаратом, пока не
определил по наитию: причина не в нем. На кухне, в черной плашке с
контактами, при потопе сделалось замыкание. Отвинтил плашку вовсе, скрутил
проводки на живую (теперь монтера сюда лучше не вызывать: упадет в обморок)
-- и телефон немедленно затрезвонил.

Я со злостью ткнул кулаком в пол и поднялся. Конечно, мы ведь
условились, что она будет звонить! И конечно, я опять попадаюсь ей в
раздрае, не собранный, не готовый ни рубить сплеча, без обиняков, ни вести
тяжелый для обоих разговор на полутонах и улыбке.

Но спросил меня, по фамилии, незнакомый женский голос.

-- У вас постоянно занято, -- сказала женщина, пожилая очевидно.

-- Простите, а кто говорит?

-- Я насчет Андрюши. Это его бабушка.

Юрьев день, подумал я. Что-то случилось. И поинтересовался, откуда у
нее номер. (Откуда? Известно откуда: из рыбы, которую я поймала, а в ней
заяц, которого я догнала, а в нем утка, которую я застрелила, а в утке яйцо,
которое я разбила, а в яйце перстень медный, на нем нацарапан твой телефон,
и если прочесть цифирь задом наперед -- тутова тебе, Кощей, отшельник
хренов, и грянет карачун.)

-- Я подсмотрела, -- созналась бабушка. -- В Андрюшиной записной
книжке. Потому что вдруг что-нибудь срочное... Мы же его неделями не видим.
А у вас, я знаю, он часто бывает...

Я согласился:

-- Бывает иногда. Но сейчас его нет. Да что произошло?

И она рассказала, что Андрюшин папа купил -- у коллеги, дав
символическую цену, -- прицеп к машине. До лета (прицеп нужен только в
дачный сезон) решил поместить его в пустующий гараж. А там какие-то люди, --
она замялась, -- неприятные люди. Разгружают коробки с сигаретами, и водка
стоит, целые штабеля. Он сначала ничего не понимал, кричал на них, чтобы они
все уносили, хотел ехать в милицию. Но пришел их главарь, видимо, и заявил
очень грубо, что Андрюша должен деньги и за эти деньги с ним могут поступить
так, что она даже боится повторить. Андрюшин папа растерялся, он вовеки ни с
чем подобным не сталкивался. Он заплатил, сколько они назначили, очень
много, почти все свои сбережения. А кто поручится, что его не обманули, не
назвали больше, чем Андрюша должен по-настоящему? И не выкатываются они из
гаража, хотя с ними уже два дня как рассчитались. Отговариваются: завтра,
завтра -- некуда, мол, пока. Как теперь поступать? Обратиться все-таки в
милицию? Но не повредит ли это и Андрюше?..

-- Его, наверное, втянули в махинации... -- Тут она всхлипнула и
расплакалась.

-- Только не я. Мне не во что втягивать.

-- Разве я вас обвиняю? Но нам хотя бы разобраться. А от него ни слуху
ни духу. Если он вам небезразличен...

Дурдом! Поди нащупай правильные слова для утешения рыдающей бабушки
тридцатилетнего мужика. Ладно бы брошенная жена -- еще туда-сюда...

Я сказал: нет, небезразличен. Однако он не обсуждает со мной каждый
свой шаг. Не надо так волноваться. Совсем не обязательно он замешан в чем-то
ужасном. Такие стали нравы и порядки: занимаешь всего ничего, потом не
удается вернуть к назначенному дню -- и нарастает вдвое, втрое. И
беспокойство за гараж, по-моему, напрасное. Раз долг полностью погашен --
съедут, потерпите. Может, пока действительно -- некуда.

Помолчал и добавил:

-- А деньги отцу он отдаст. Со временем.

-- Он слишком доверчивый, -- сообщила бабушка. -- И все этим
пользуются. Ему всегда доставалось за других. Даже в детском саду.

Я не притворялся, я искренне ей сочувствовал. Тем более, что едал ее
хлеб с маслом. В отношении своей родни Андрюха, натурально, стервец. А ведь
питает к ним глубокую нежность! И где он, любопытно, болтается, когда ему
положено латать рюкзак и складывать спальники?

-- Вы если повстречаетесь с ним, -- попросила она, -- передайте, чтобы
домой -- пулей.

Я пообещал. Не исключено, что Андрюха раздобыл необходимую амуницию на