оправдывает. А Зоммервильд, по-моему, с одинаковым успехом может быть
администратором в курзале или в театре, заведующим рекламным бюро на
обувной фабрике, хлыщом, исполняющим модные песенки, или редактором "ловко
сделанного" журнала. По воскресеньям он произносит проповеди в церкви
святого Корбиниана. Мария два раза таскала меня на них. Это зрелище
настолько неприятно, что зоммервильдовскому начальству следовало бы его
запретить. По мне лучше читать Рильке, Гофмансталя и Ньюмена, каждого в
отдельности, вместо того чтобы поглощать всех этих, авторов в виде
сладковатой смеси. Своей проповедью Зоммервильд вогнал меня в пот. Моя
вегетативная нервная система не переносит некоторых форм извращенности.
Мне становится страшно, когда я слышу такие выражения: "Так пусть же все
сущее существует, а все парящее воспаряет..." По-моему, куда приятнее
внимать косноязычному тюфяку-пастору, который, запинаясь, возвещает с
амвона непонятные религиозные догмы и не воображает, будто его речь можно
"сразу отправить в набор". Мария была опечалена тем, что зоммервильдовская
проповедь мне совершенно не понравилась. Но главные мучения начались после
проповеди в кафе неподалеку от церкви святого Корбиниана; все кафе было
битком набито "околотворческими" личностями из числа слушателей
Зоммервильда. Потом явился он сам, и вокруг него сразу же образовался
своего рода кружок, в который вовлекли и нас; сладкая жвачка, коей он
потчевал прихожан с кафедры, пережевывалась здесь раза по два, по три, а
то и по четыре. Молоденькая актриса, настоящая красотка с длинными
золотистыми кудрями и ангелоподобным личиком, - Мария шепнула мне, что она
уже "на три четверти" обратилась в католичество, - готова была целовать
Зоммервильду ноги. По-моему, он не стал бы ее удерживать от этого.
рубашку, бросил все в угол и уже собрался лечь в ванну, как вдруг зазвонил
телефон. Есть только один человек, который способен заставить телефон
звонить с такой брызжущей через край энергией, с таким мужским напором, -
это Цонерер, мой импресарио. Он говорит так горячо и держит трубку так
близко у рта, что я всегда боюсь, как бы он не обрызгал меня слюной. Когда
он намерен сказать мне приятное, то начинает разговор словами: "Вчера вы
были великолепны", - это он сообщает просто так, не имея понятия,
действительно ли я был великолепен; зато когда он намерен обдать меня
холодом, то начинает со слов: "Послушайте, Шнир, вы не Чаплин...", этим он
вовсе-не хочет сказать, что как актеру мне далеко до Чаплина, а нечто
совсем другое: я, мол, недостаточно знаменит, чтобы позволить себе
поступки, которые не по вкусу ему, Цонереру. Сегодня он не станет обдавать
меня холодом и даже не станет пугать светопреставлением, как пугает
всегда, когда я отменяю свои концерты. Он не станет также обвинять меня в
том, что я "истерик, срывающий программы". Наверное, Оффенбах, Бамберг и
Нюрнберг тоже отказались от моих услуг, и он начнет высчитывать по
телефону, какие убытки я нанес ему за все это время. Телефон звонил с
мужским напором, с брызжущей через край энергией: я уже собирался
набросить на него диванную подушку, но вместо этого натянул купальный
халат, вошел в комнату и остановился у трезвонящего аппарата. Дельцы от
искусства обладают крепкими нервами и прочным положением, и, когда они
рассуждают о "впечатлительности творческой натуры", для них это все равно
что сказать "дортмундское акционерное общество пивоваров"; все попытки
побеседовать с ними серьезно об искусстве и о художнике - бесполезная
трата сил. И они прекрасно знают, что у самого бессовестного художника в
тысячу раз больше совести, чем у самого добросовестного дельца, кроме
того, они обладают оружием, против которого невозможно бороться, - ясным
пониманием того, что человек творческий просто не в состоянии не делать
то, что он делает: либо писать картины, либо выступать по городам и весям
как клоун, либо петь, либо высекать из мрамора и гранита "непреходящие
ценности". Художник похож на женщину, которая не в силах отказаться от
любви и становится добычей первой встречной обезьяны мужского пола.
Художники и женщины - самые подходящие объекты для эксплуатации, и в
каждом импресарио есть что-то сутенерское - от одного до девяноста девяти
процентов. Эти телефонные звонки были явно сутенерскими. Цонерер, конечно,
справился у Костерта, когда именно я уехал из Бохума, и теперь точно знал,
что я дома. Завязав поясом халат, я поднял трубку. И сразу же мне в нос
ударил запах пива.
заставляете меня столько ждать?
ответил я. - Считаете ли вы, что это является нарушением контракта?
угробить себя как актера?
говорить немножко подальше от трубки, не то запах пива ударяет мне прямо в
нос.
Потом засмеялся.
говорили?
говорить о делах.
не собираюсь отказываться от вас. Вы поняли?
вас человека. Надеюсь, этот бохумский слизняк не очень вам насолил?
еще несколько марок - разницу между билетом от Бохума до Бонна в мягком и
в жестком.
гонорара. Контракт есть контракт... и раз произошел несчастный случай, вы
были вправе прервать выступление.
человеческие чувства или...
поняли, значит вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами еще можно
делать деньги. Только перестаньте пьянствовать. Это ребячество.
можем подать на Майнц в суд за нарушение контракта и, наверное, выиграем
дело... но я вам не советую. Полгодика перерыва... и я опять поставлю вас
на ноги.
велосипеде из одной дыры в другую.
в данный момент я не могу пристроить вас даже в молодежный ферейн по
двадцать марок за выход.
Ничего не попишешь. Людей ничто так не обескураживает, как клоун,
вызывающий жалость. Это все равно, как если бы вам подал пиво официант в
инвалидной коляске. Вы напрасно строите себе иллюзии.
в виду то, что, по-вашему, через полгода я смогу начать сызнова.
было бы подождать год.
прямо в трубку. Запах пива вызывал у меня тошноту.
начну выступать в другом амплуа. Буду петь под гитару и, пожалуй,
жонглировать.
жонглировании вы дилетант, и ничего больше. Чепуха. У вас есть все данные
стать неплохим клоуном, возможно даже хорошим, но ко мне обращайтесь
только после того, как вы три месяца проведете в тренировках - по восемь
часов ежедневно. Тогда я приду и посмотрю ваши новые сценки... а может, и
старые, только работайте и... прекратите это дурацкое пьянство.
которая повсюду ездила с вами.
обойдетесь без меня, кривляясь в каких-нибудь захудалых балаганах. Недели
три вам это сойдет с рук, Шнир, вы побалуетесь на вечерах пожарников,
насобираете мелочи в шапку. Но потом я об этом пронюхаю и тут же прихлопну
вашу лавочку.
вы станете на свой страх и риск бродячим фокусником, то вы - человек
конченный, и не позже чем через два месяца. Что-что, а свое дело я знаю.
Шидловский Дмитрий
Глуховский Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Андреев Николай
Лукьяненко Сергей
Браун Дэн