долге перед обществом, о патриотизме, о Германии и даже о христианстве, в
которое, по собственному признанию, ни на йоту не верил, говорил так, что
люди не могли не уверовать. Все дело в том, что за ним стояли деньги; но
не обычные бумажки, на которые можно купить себе бутылку молока или
поехать на такси, содержать любовницу или сходить в кино, а деньги как
символ. Я боялся его, но и он боялся меня: мы оба не были узколобыми
реалистами, оба презирали тех, кто болтает о "реальной политике". На карту
было поставлено куда больше, чем полагали эти дураки. В его глазах я ясно
читал, что он не может дать деньги клоуну, для которого все назначение
денег в том, чтобы тратить их, а ведь по его понятиям у денег прямо
противоположное назначение. Я знал, сколько бы он ни отвалил мне - хоть
целый миллион, - я его все равно потрачу, а для него каждая трата -
синоним расточительности.
выплакаться в одиночестве, я подумал было, что столь сильное потрясение
заставит его выложить изрядную сумму без всяких дурацких условий, но
теперь я видел по его глазам, что он просто не в состоянии этого сделать.
Нет, он не был узколобым реалистом, равно как и я, и мы оба знали, что все
эти пошляки всего лишь "реалисты" - они могут тысячу раз ощупать свой
воротник, но так и не заметят нитку, на которой барахтаются.
ни о деньгах, ни о Генриэтте; но сам я подумал о ней иначе, чем всегда, и,
как мне показалось, в неподходящем духе; я представил себе Генриэтту
такой, какой она стала бы сейчас: тридцатитрехлетней женщиной, весьма
возможно, разведенной женой какого-нибудь крупного промышленника. Никогда
не поверю, что она согласилась бы участвовать в этой пошлой игре,
флиртовать, устраивать приемы, болтать о том, что надо-де "крепко
держаться религии", заседать в разных бюро и стараться быть "особенно
приветливой с деятелями СДПГ, чтобы не увеличить их комплекса
неполноценности". Я мог представить себе" Генриэтту только в роли
человека, совершающего отчаянные поступки, которые "реалисты" считают
проявлением снобизма, ибо они совершенно лишены воображения. Вот она
выливает коктейль за шиворот какому-нибудь главному директору концерна,
которых сейчас расплодилось до черта, или наезжает своей машиной на
"мерседес" скалящего зубы обер-лицемера. Что ей осталось бы делать, если
бы ее не научили писать пейзажи или обтачивать на гончарном круге
керамические масленки? И она ощутила бы то, что я ощущаю на каждом шагу,
повсюду, где бурлит жизнь: незримую стену, за которой деньги существуют
уже не для трат, а воспринимаются как некие неприкосновенные символы,
хранящиеся в священных сосудах.
жаль. Я быстренько сбегал в столовую, взял со стола грязный носовой платок
и сунул ему в карман пальто. Если при одной из ежемесячных ревизий в
бельевых шкафах мать не досчитается платка, не оберешься неприятностей -
она обвинит прислугу в воровстве или в преступной небрежности.
вокзала.
кнопку. И снова вынул из кармана свою единственную марку, положил ее на
раскрытую левую ладонь и посмотрел на нее. Отец брезгливо отвел глаза и
покачал головой. Я думал, что он вытащит бумажник и даст мне по крайней
мере марок пятьдесят или сто; но благородная скорбь и сознание трагичности
всего происходящего вознесли его душу на такую высоту сублимации, что
самая мысль о деньгах была ему неприятна, а мои попытки напомнить ему об
этой низменной материи казались осквернением святыни. Я подержал дверцы
лифта, пока он не вошел. Отец обнял меня, потом вдруг потянул носом,
захихикал и сказал:
сварил тебе хороший кофе... что-что, а это я умею.
хитро улыбаясь, нажимает кнопку, лифт начал спускаться. А я все стоял,
наблюдая, как зажигались цифры: четыре, три, два, один... затем красный
огонек потух.
16
дураках. Надо было принять его предложение - пусть бы сварил мне кофе и
еще немного посидел. В решающий момент, когда он подал бы на стол кофейник
и с видом победителя налил мне кофе, следовало громко сказать: "Выкладывай
деньги!" или "А ну-ка, деньги на стол!" В решающие моменты люди вообще
действуют без сантиментов, по-дикарски. Тогда говорят: "Вам - четыре
министерских портфеля, нам - сорок бочек концернов..."
было заставить его раскошелиться. Не мудрствуя лукаво, я должен был
заговорить о деньгах, сразу же о деньгах, о мертвых незыблемых символах,
которые для многих людей означают жизнь или смерть. "Ох, эти вечные
деньги!" - с ужасом восклицала мать во всех случаях жизни, даже тогда,
когда мы просили у нее тридцать пфеннигов на тетрадь. Вечные деньги.
Вечная любовь.
столовую и набрал телефон Белы Брозен. Мой расчет основывался на том, что
отец в этом состоянии, сотрясаемый нервным ознобом, отправится не домой, а
к любовнице. Она, конечно, уложит его в постель, даст грелку и стакан
горячего молока с медом. У матери отвратительная привычка: если человеку
нездоровится, она предлагает ему взять себя в руки и напрячь свою волю,
кроме того, с некоторых пор она считает холодные обтирания "единственным
лекарством".
от нее ничем не пахло. Голос у нее был удивительный - теплый, приятный
альт.
сочувствую вам.
меня осенило.
эгоисты.
представляете себе, как помогает железная решимость верить во что-то.
вам придется поверить, что на него вдруг напала честность и он на какое-то
время перестал быть эгоистом.
Брозен? Мы были почти незнакомы, и ни один справочник не скажет, как
обращаться к любовнице отца. В конце концов я остановился на "госпоже
Беле", хотя имена, которые придумывают себе артисты, всегда кажутся мне на
редкость дурацкими.
заходил отец, мы болтали с ним обо всем на свете, но я никак не мог
навести его еще раз на разговор о деньгах, хотя...
всего, ее связь с отцом была основана на "настоящей любви", поэтому всякие
"денежные дела" для нее неприятны.
пришли вам в голову, не надо смущаться... У меня к вам только одна
просьба: если отец заговорит с вами обо мне... я хочу сказать, не могли бы
вы внушить ему, что мне срочно нужны деньги. Наличные деньги. Как можно
скорее, я без гроша в кармане. Вы слушаете?
шмыгнула носом.
она плакала, не таясь, - продажной тварью; в наш век таких немало. Вы
должны считать меня такой женщиной. О боже!
такой... на самом деле не считаю.
об отцовских; судя по ее душераздирающим всхлипываниям, она была довольно
сентиментальной особой, не исключено, что она захочет потолковать и о
Марии.
показалось подозрительным ее желание изобразить продажных женщин такими уж
презренными тварями, - на самом деле я никогда не сомневался в вашем
благородстве и никогда не думал о вас дурно. - Это было чистой правдой. -
И кроме того, - я с удовольствием назвал бы ее просто по имени, но это
ужасное имя "Бела" застряло у меня в глотке, - и кроме того, мне уже,
слава богу, под тридцать. Вы слушаете?
словно стояла на коленях в исповедальне.
недипломатично говорить с ним об этом прямо. Все, что касается его
семьи... вы понимаете... все это для нас табу... Однако существует другой
путь.
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Орловский Гай Юлий
Мороз Александра
Куликов Роман