и Альберт помнил, что перевязал их шпагатом и спрятал в этот ящик. Сверток
с Неллиными письмами был гораздо больше, а письма Лин едва поместились в
двух коробках из-под обуви. Черная пыль и мышиный помет покрыли бумаги. В
подвале было темно, он боялся крыс. В немецкой военной тюрьме под Одессой
они ночью шмыгали по его лицу, и, чувствуя, как мягкое волосатое брюшко
прикасается к его лицу, он пугался собственного крика. Он вытащил из ящика
загрязненные пачки бумаг, проклиная бесхозяйственность Неллы и бабушки.
из-под повидла, послышалась вдруг какая-то возня и грохот жести. Он прошел
туда, открыл решетчатую дверь и вне себя от злости стал швырять в темный
угол все, что попадало ему под руку: черенок от метлы, разбитый цветочный
горшок, полозья от старых санок Мартина, и когда стих поднятый им грохот,
в чулане тоже затихло.
войны и во время войны, и теперь, впервые за десять лет перебирая их,
Альберт решил как-нибудь обязательно все перечитать. Здесь, наверное,
сохранились и стихи Рая, и письма Авессалома Биллига, и то, что он хотел
бы найти прежде всего - письма Шурбигеля, без сомнения снабженные
комментариями Рая, письма за 1940 год, когда Шурбигель воспевал победу над
Францией и в газетных статьях призывал немецкую молодежь покончить с
галльским декадансом. Должны здесь быть и кой-какие вещи Рая в прозе и
много его писем довоенной поры.
вдруг замер, увидев на дне ящика большую коробку из-под мыла с
красновато-коричневой надписью "_Санлайт_ - Солнечный свет". Он вытащил
ее, поколотил об стену, чтобы вытряхнуть пыль, прихватил пачки писем и
поднялся наверх. Нелла сидела у себя в комнате и плакала. Она не закрыла
дверь, чтобы видеть, когда он вылезет из подвала, но он прошел по коридору
мимо открытой двери. Он стыдился бессмысленного спора, который они вот уже
много лет - периодически - возобновляли, приводя одни и те же доводы и
кончая каждый раз примирением.
писем и пошел в ванную, чтобы основательно пообчиститься. Мысль о том, что
внизу, в подвале, возятся крысы, возмущала его, и, охваченный внезапной
брезгливостью, он решил переменить белье.
открыта.
и морильщика крыс, позвонил всем четверым и попросил их зайти. На все это
ушло ровно восемь минут, после чего он отправился к Нелле и сел в кресло
против нее.
гнилые продукты, у входа в прачечную стоит полмешка заплесневелой муки.
Вся эта мерзость разлагается в подвале, а жестянки с остатками повидла не
промыты, в них резвятся крысы. Просто черт знает что!
борюсь против грязи и бесхозяйственности, но, после того как умер твой
отец, я один не могу с вами сладить. Скоро в подвал нельзя будет войти без
пистолета, и ты могла бы там внизу накрутить собственный
экзистенционалистический фильм - и почти без затрат...
ты думаешь, что мальчику полезно видеть всю эту гадость и привыкать к ней?
такая жажда деятельности, - устало ответила она.
деле был хороший поэт, невзирая на отвратительную шумиху, которую они
теперь поднимают вокруг его имени, - и я намерен кое-что сделать, я разыщу
в ящике письма Шурбигеля, прежде чем крысы сожрут эти бесценные документы.
все, но стихи его я любила меньше всего, - я не понимала их. Я предпочла
бы, чтобы он не был поэтом и жил до сих пор. Нашел ты наконец письма,
которые искал?
спор из-за этой старой истории, о которой и вообще-то не следовало
вспоминать.
совсем не нужно, - я ведь знаю, что ты прав, что я повинна в твоем
возвращении из Лондона, и все же я хотела бы прочитать эти письма. Мне это
пойдет только на пользу.
вовсе не стремлюсь доказать тебе, что я прав. Просто всегда кажется, что
было бы лучше, если бы много лет назад поступил бы не так, а по-другому.
Но все это вздор.
ли я думаю, что он сам хотел умереть?
Шурбигеле, и ни одного из тех, что адресованы самому Раю.
же с ним было. Ты ведь знаешь, отец мог так устроить, чтобы его не брали в
армию. Я уверена, что он мог даже от войны его спасти. Отец имел деловые
связи в самых высоких кругах, но Рай не захотел. Он не хотел эмигрировать,
не хотел получить освобождение от военной службы, хотя больше всего на
свете ненавидел армию. Иногда мне кажется, что он просто хотел умереть. Я
часто думаю об этом, и это одна из причин, почему свою ненависть к
Гезелеру мне всегда приходится подогревать искусственно.
Рае. Ты-то должен бы все знать, но ты никогда ни о чем не говоришь.
он еле волочил ноги, и вся их дружба сводилась теперь к тому, что они
делились сигаретами и помогали друг другу устраиваться на привалах и
чистить оружие. Рай устал, как большинство пехотинцев, от которых он почти
не отличался. Но при виде некоторых офицеров он загорался ненавистью.
пока он размешивал молоко и дробил ложечкой сахар в чашке, он выгадывал
время, чтобы все обдумать.
подавлен, и если я не говорил об этом, то только потому, что сам ничего
толком не знаю. Немного, во всяком случае.
ворчливой маленькой продавщице, которая дала ему тогда эту коробку: было
уже темно, а ему совершенно не хотелось идти домой в пустую комнату, где
дымила печка, где горький жирный чад пропитал всю мебель, всю одежду, все
постельное белье, где на табурете еще стояла спиртовка Лин, заляпанная
супами, которые всегда у нее убегали.
взглянула на него, - но я уже застал его таким, когда вернулся из Англии.
В нем убили душу, опустошили; за четыре года он не написал ничего, что
могло бы его порадовать.
после объявления войны: на какое-то мгновенье стало тихо во всем мире,
пока не пришла в движение первая шестеренка в готовом к пуску механизме,
но вот она совершила оборот, механизм заработал, усугубляя тупость и
покорность.
по привычке полез в карман за огнем и дал ей прикурить, избегая, однако,
встречаться с ее выжидающим взглядом.
разумеется, не очень-то приятно всюду натыкаться на рекламные лозунги,
которые он сам сочинил, на рекламу для мармелада. "Таков, значит, мой
вклад в войну против войны", - сказал мне как-то Рай и со злостью
отшвырнул ногой жестяное ведерко с фабрики твоего отца. Дело было на
базаре, в Виннице, какая-то старушка продавала печенье - ореховое печенье
- в чистеньком ведерке из-под мармелада; все печенье покатилось по земле,
мы с Раймундом помогли женщине собрать печенье, уплатили ей сколько
следовало и извинились перед ней.
словно ждет самых неожиданных разоблачений.
к смерти была для него усеяна жестяными банками из-под мармелада: не
сладко нам было" всюду натыкаться на это добро, это просто изводило нас, а
другие ничего не замечали, только... ты ведь рассердишься и возненавидишь
меня за то, что я тебе все это рассказываю.
лицо, но выражение ее лица не менялось. Правда, она достала из пачки
другую сигарету и раскурила ее, хотя старая, еще не докуренная, дымила в
пепельнице.
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Распопов Дмитрий
Никитин Юрий
Свержин Владимир