много детей, дом, а для Рая дело, о котором он мечтал - мечта о счастье,
которую он лелеял с юных лет, мечта, пронесенная сквозь зрелые годы,
сквозь годы нацизма и войну, мечта, о которой он писал в своих письмах:
мечта издавать журнал, мечта всех мужчин, имеющих хоть какое-нибудь
касательство к литературе.
журнала. Даже Альберт и тот уж несколько лет ведет переговоры с владельцем
типографии, которого он консультирует по вопросам оформления; даже Альберт
хочет основать сатирический журнал.
относилась к этому проекту, ей доставляло удовольствие представлять себе,
как она с Раймундом сидит в одной комнате, где помещается и редакция: на
столах громоздятся книги, кругом разбросаны гранки, ведутся бесконечные
телефонные разговоры о всяких новинках, и ко всему радостное сознание, что
нацистов больше нет и война окончена. Она могла смотреть этот фильм, пока
шла война. И она видела эту жизнь, отчетливо видела; она вдыхала
горьковатый запах свежей типографской краски, отпечатавшейся на плотной
бумаге, она видела, как сама она вкатывает в комнату чайный столик и пьет
с посетителями кофе, как угощает их сигаретами из больших светло-голубых
жестяных коробок, а дети тем временем шумно бегают по саду. Картинка из
журнала "Культура быта": дети прыгают вокруг шланга, на окнах приспущены
жалюзи, по столу разбросаны дико исчерканные почерком Рая гранки, карандаш
мягкий, очень жирный. Ожившая картинка из журнала "Культура быта": на
квартире у писателя спокойный зеленый свет, во всем ощущение счастья,
кто-то звонит - голос Альберта, он спрашивает: "Ты читал новую вещь
Хемингуэя?" - "Нет, нет, статья уже заказана". Смех. Рай счастлив так, как
он бывал счастлив только до 1933 года. До мельчайших деталей вставала эта
картина в ее воображении - она видела Рая, свои туалеты, картины на
стенах, видела себя склонившейся над большими, со вкусом подобранными
вазами, она чистит апельсин, она накладывает горкой орехи, она придумывает
напитки, которыми будет угощать в летнюю жару: замечательно красивые соки,
красные, зеленые, голубые, в бокалах плавают льдинки, и переливаются
жемчужинки углекислоты; Рай брызгает в лицо разгоряченным прибежавшим из
сада детям газированную воду, и голос Альберта в телефонной трубке: "Я вам
говорю, что молодой Бозульке - это талант". Фильм, отснятый до конца, но
так и не увидевший экрана. Никчемная бездарь оборвала ленту.
постучал кулаком в стену и крикнул:
она с особой тщательностью сбивает самые изысканные коктейли. Он остается
у них, когда другие гости уже давно разошлись. Но теперь, увидев, как он
сидит на кровати с недоеденным бутербродом в руке, она испугалась: Альберт
постарел, выглядел очень усталым, волосы у него поредели, и теперь он
решительно не годился для участия в ее роскошном фильме.
что Гезелер не назвал себя. Мартин с книгой в руках стоял возле кровати
Альберта и читал: "Внемли, о господи!"
прозвучал совсем близко и вернул ее к тому, что она ненавидела: к
действительности, к настоящему.
убедиться, помните ли вы о нашем уговоре.
Получится великолепно.
вызвано было тем, что под рукой не оказалось сигареты, - какая глупость
разговаривать по телефону без сигареты.
сказал:
И еще более робко добавил: - Я очень рад, Нелла. До скорого свидания.
вспомнила, что во всех фильмах женщины после решающих разговоров
пристально смотрят на аппарат - вот как она сейчас. Так поступают женщины
в фильмах, договариваясь с любовником в присутствии мужа; потом эти
женщины с грустью смотрят на мужа, на детей, обводят взглядом комнату,
осознавая "от чего они отказываются", но в то же время чувствуя, что "не в
силах противиться зову любви".
Альберту.
собираешься?
будильник, стоявший у Альберта на тумбочке, и закричал:
время, потом впопыхах укладывали ранец и нарезали бутерброды.
намазал бутерброд, она поцеловала сына в лоб и спросила:
давно перестал читать твои записки. Когда мне удается прийти вовремя, весь
класс помирает со смеху.
тебя свободный день.
его и сказала:
приходится все время опаздывать.
несколько дней, а может быть, я вернусь даже завтра вечером.
сожаления.
все-таки затворила дверь и вернулась к себе. Сигарета на мраморном
подоконнике еще тлела, большие синеватые кольца поднимались от нее. Она
загасила сигарету, бросила ее в пепельницу и увидела, что на подоконнике
стало еще больше желтых пятен. Мальчик медленно, очень медленно пересек
улицу и скрылся за домом пастора. Улица стала многолюдней, молочник
беседовал с рассыльным, тощий мужчина с трудом толкал тележку и
меланхолически нараспев предлагал кочанный салат - яркую, как лимонадные
бутылки в кафе на теннисном корте, сочную зелень. Потом молочник и
зеленщик скрылись из виду. На улице появились женщины с сумками для
продуктов, какой-то бродячий торговец вступил на ту воображаемую линию, по
которой годами ходил почтальон, когда нес ей письмо; у бродячего торговца
набитый чемодан, перетянутый бечевкой, и безнадежно поникшая голова. Он
отворил калитку, а она смотрела на него, как смотрят на киноэкран, и,
когда раздался самый настоящий звонок, она испугалась. Разве это не просто
темная эпизодическая фигура, введенная в солнечный фильм - искушающе
неправдоподобный фильм, - сон о редакции, журнале, гранках и крюшонах со
льдом. Он позвонил тихо и нерешительно, и она подождала, не откроет ли
Альберт, но Альберт не тронулся с места, тогда она вышла в переднюю и
отворила дверь. Чемодан был уже открыт, и в нем - аккуратно разложенные
картонки с подвязками, пуговицами, подшитыми к бумаге, и ласково
улыбающаяся блондинка, такая, как у Альберта на флаконе с лавандой,
свежая, приветливая куртизанка в платье стиля рококо помахивала платочком
вслед отъезжающей почтовой карете. Шелковый платочек, и на заднем плане
деревья, точно с картины Фрагонара. Расплывчатые контуры рисунка искусно
создают впечатление грусти, а вдали развевается платок возлюбленного,
который машет из окна почтовой кареты, все отдаляясь, но не становясь от
этого меньше. Чуть тронутые золотом зеленые листья фрагонаровских
деревьев, и нежная, маленькая рука держит платочек, розовая ручка,
созданная для ласки. Предлагавший все это великолепие человек как-то
странно посмотрел на нее: он даже и подумать не смел, что она купит у него
что-нибудь. Да еще лаванду, самое дорогое из всего содержимого чемодана, -
он знал, что она может это купить, но не смел надеяться, не осмеливался
верить, что большая серебряная монета из ее рук перекочует в его карман.
Надежда его была слабей и вера ничтожней, чем опыт. На потрепанном лице
была смертельная усталость.