ориентировали приезжих людей и себя по нему, деревянному пролетарскому
строению: "Как пойдешь мимо желтого домика..."
и жалел, потому что в нем вырос и никаких других домов не знал, нигде, кроме
общежитий, не живал. Отец его воевал в кавалерии, и тоже в корпусе Белова,
вместе с Лаврей-казаком, Лавря -- рядовым, отец -- комвзвода. С войны отец
не вернулся, погиб во время рейда кавкорпуса по тылам врага. Мать работала в
технической конторе станции Вейск, в большой, плоской, полутемной комнате, и
жила вместе с сестрой в этом вот домике, в квартире номер четыре, на втором
этаже. Квартира состояла из двух квадратных комнаток и кухни. Два окна одной
комнатки выходили на железнодорожную линию, два окна другой комнатки -- во
двор. Квартиру когда-то дали молодой семье железнодорожников, сестра мамы
его, Сошнина тетка, приехала из деревни водиться с ним, он ее помнил и знал
больше матери оттого, что в войну всех конторских часто наряжали разгружать
вагоны, на снегоборьбу, на уборку урожая в колхозы, дома мать бывала редко,
за войну надорвалась, на исходе войны тяжело простудилась, заболела и
умерла.
раннем возрасте, назвал Линой, да так Линой она и закрепилась в его
памяти.Тетка Лина пошла по стопам сестры и заняла ее место в технической
конторе. Жили они, как и все честные люди их поселка, соседством,
картофельным участком за городом, от получки до получки дотягивали с трудом.
Иногда, если случалось справить обнову или погулять в праздник, -- и не
дотягивали. Тетка замуж не выходила и не пробовала выходить, повторяя: "У
меня Леня". Но погулять широко, по-деревенски шумно, с песнями, переплясами,
визгом любила.
Поветрие? Пожалуй, что и то, и другое, и третье. В той же конторе, на той же
станции она перешла за отдельный стол, за перегородку, потом ее перевели аж
"на гору", в коммерческий отдел Вейского отделения дороги. Начала тетя Лина
приносить домой деньги, вино, продукты, сделалась взвинченно-веселой,
запаздывала домой с работы, пробовала форсить, подкрашиваться. "Ох, Ленька,
Ленька! Пропаду я -- и ты пропадешь!.." Тетке звонили кавалеры. Ленька,
бывало, возьмет трубку и, не здороваясь, грубо спрашивает: "Кого надо?" --
"Липу" -- "Нету у нас такой!" -- "Как это нет?" -- "Нет, и все!" Тетя
скребнет по трубке лапкой: "Мне это, мне..." -- "Ах, вам тетю Лину? Так бы и
сказали!.. Да, пожалуйста! Всегда пожалуйста!" И не сразу, а потиранив тетю,
передаст ей трубку. Та ее в горсточку зажмет: "Зачем звонишь? Я же говорила,
потом... Потом-потом! Когда-когда?.." И смех, и грех. Опыта-то никакого,
возьмет и проболтается: "Когда Леня в школу уйдет".
подскажи, и бу сделано..." -- "Да ну тебя, Леня! -- пряча глаза, зардеется
тетка. -- Из конторы звонят, а ты Бог весть что..."
тетя Лина забывалась: отставит стоптанный тапочек, переплетет ногу ногой,
вытянется на носочке -- этакая фифа-десятиклассница в общественном автомате
глазки показывает и "ди-ди-ди, ди-ди-ди...". Паренечку ж как раз пол мести
надо, и он обязательно веником ножку тете поправит, на место ее водворит или
запоет ломким басом: "Уйми-и-и-итесь, волнения страсти".
кем-то делиться? Современный же мальчик! Эгоист же!
почему-то керамической плиткой, завезенной аж с Карпат, но красивей от этого
не ставшего, даже как бы еще более помрачневшего, в "Волге" вишневого цвета,
навалившись на дверь, дремал шофер Ванька Стригалев в кожанке и кроличьей
шапке -- тоже очень интересный человек: он мог в машине просидеть сутки, не
читая, о чем-то медленно думая. Сошнину доводилось вместе с работниками УВД,
дядей Пашей, и его другом, старцем Аристархом Капустиным, ездить на рыбалку,
так рыбаки даже чувство неловкости испытывали оттого, что молодой парень с
бакенбардами сидит целый день в машине и ждет рыбаков. "Ты бы хоть почитал,
Ваня, журналы, газетки или книгу". -- "А че их читать-то? Че от их толку",
-- скажет Ваня, сладко зевнет и платонически передернется.
воду метет, за ворота увэдэвского двора ее выгоняет, на улицу. Мести и
долбить -- это не самоглавнейшее для дяди Паши действие. Был он совершенно
помешанным рыбаком и болельщиком хоккея, дворником пошел ради достижения
своей цели; человек не пьющий, но выпивающий, на хоккей и на рыбалку дядя
Паша, чтобы не разорять пенсию, не рвать ее на части, прирабатывал
дворницкой метлой -- на "свои расходы", пенсию же отдавал в надежные руки
жены. Та каждый раз с расчетом и выговором выдавала ему "воскресные": "Ето
тебе, Паша, пятерик на рыбалку, ето тебе трояк -- на коккей твой клятый".
ведал дяди Пашин друг, старец Аристарх Капустин. Вдвоем они подкопали родную
милицию, дошли до горячих труб, до теплоцентрали, проложенной в здание УВД,
навалили на эти трубы конского назьма, земли, перегноя, замаскировали сверху
плитами шифера -- и таких червей плодили круглый год в подкопе, что за
наживку их брали на любой транспорт, даже начальственный. С начальством дядя
Паша и старец Аристарх Капустин ездить не любили. Они уставали от начальства
и от жен в повседневной жизни, хотели на природе быть совершенно свободными,
отдохнуть, забыться от тех и от других.
опершись на пешни, и скоро машина, чаще всего кузовная, накрытая брезентом
или ящиком из фанеры, притормаживала и как бы слизывала их с асфальта --
чьи-то руки подхватывали стариков, совали их за спины, в гущу народа. "А-а,
Паша! А-а, Аристаша! Живы еще?" -- раздавались возгласы, и с этого момента
бывалые рыбаки, попав в родную стихию, распускались телом и душой, говорили
о "своем" и со "своими".
шрамам рыбаки, да и не только рыбаки, но и остальная общественность города
относились, быть может, еще почтительней, чем к его боевым ранениям.
долбит, вертит, ругается, вспоминает прежние рыбалки, клянет прогресс,
погубивший рыбу, сожалеет о том, что не поехал на другой водоем.
от природы, хотя и мастер в рыбалке не последний, худо-бедно, на ушицу
всегда привозит, случалось, и полную шарманку -- ящик, мешок и рубаху
нижнюю, по рукавам ее завязавши, набивал рыбой дядя Паша, -- все тогда
управ- ление уху хлебало, особенно низовой аппарат, -- всех наделял рыбой
дядя Паша. Старец Аристарх Капустин, тот поприжи- мистей, тот рыбку вялил
меж рам в своей квартире, затем, набивши карманы сушенкой, являлся в буфет
Сазонтьевской бани, стучал рыбкой по столу -- и всегда находились охотники
потискать зубами солененькое и поили старца Аристарха Капустина дармовым
пивом.
одобрительно посмеивался. Будто припал он к лунке, но всякий мимо проходящий
рыбак пристает: "Как клев?" Молчит дядя Паша, не от вечает. Его тормошат и
тормошат! Не выдержал дядя Паша, выплюнул из-за щеки живых червяков и
заругался: "Всю наживку с вами заморозишь!.."
подхватила прихоть поиска -- вечером хлынула большая, втекающая в Светлое
озеро река, поломала, наторосила лед, мутной, кормной волной подпятила рыбу
к середине озера. Сказывали, с вечера, почти в темноте уже, начал брать сам
-- матерый судак, и местные рыбаки крепко обрыби- лись. Но к утру граница
мутной воды сместилась и куда-то, еще дальше отпятилась рыба. А куда? Озеро
Светлое в ширину пятнадцать верст, в длину -- семьдесят. Шипел на связчика
Аристарха Капустина дядя Паша: "Нишкни! Сиди! Тута она будет..." Но где там!
Лукавый понес старца Аристарха Капустина по озеру.
сорожонку, случался крепенький окунек, два раза на ходу цеплялась за рыбешку
и рвала лески щучонка. Дядя Паша спустил под лед блесну, подразнил щучонку и
вывернул ее наверх -- не балуй! Вон она, хищница подводного мира, плещется
на вешнем льду, аж брызги летят, в пасти у нее обрывки тонких лесок с
мормышками, словно вставными, блескучими зубами украшена наглая пасть. Дядя
Паша не вынает мормышки, пусть попомнит, фулюганка, как разорять мало-
имущих рыбаков!
но нетленными башенками, имеющего у въезда скромную вывеску
"Школа-интернат", вышли и притащились на озеро два отрока, два братца, Антон
и Санька, девяти и двенадцати лет. "Сбегли они с последних уроков", --
догадался дядя Паша, но не осудил мальцов -- учиться им еще долго, может,
всю жизнь, весенняя же рыбалка -- праздничная пора, мелькнет -- не заметишь.
Большую в тот день драму пережили вместе с дядей Пашей отроки. Только-только
уселись парни подле удочек, как у одного из них взялась и сошла уже в лунке
крупная рыбина. Сошла у младшенького, он горько заплакал. "Ничего, ничего,
парняга, -- напряженным шепотом утешал его дядя Паша, -- будет наша! Никуда
не денется! На тебе конфетку и ишшо крендель городской, с маком".
кормится планктоном снеток и другая мелкая рыбешка, в озеро еще дальше
протолкнется река, пронесет муть и подвалит на охоту крупный "хычник".
Отряды рыбаков, зверски бухающие пешнями, грохающие сапогами, оглашаю- щие
окрестность матом, ее, пугливую и чуткую рыбу, не переносящую отборного
мата, отгонят в "нейтральную полосу", стало быть, сюда вот, где вместе с
отроками с самого раннего утра, не сказав -- ни единого! -- бранного слова,
терпит и ждет ее дядя Паша.
скромность в выражениях были вознаграждены: три судака весом по кило лежали
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Аникина Наталья
Акунин Борис
Шилова Юлия
Круз Андрей