что хоть тоже в газету о них пиши заметку под названием "Благородный
поступок".
бумагу, начал толкать в печку дрова. Светка посидела возле дверцы плиты на
низенькой табуретке, взяла веник и стала подметать пол.
комнатушки, из которой виден был угол зловещего "гардеропа". Хозяин не
приглашал ее раздеваться, проходить. Пошвыривал дрова. Она, его
"примадонна", так ни разу ни с одним мужчиной больше и не была, боится
раздеться, "одомашниться". Ей нужно будет время заново привыкать к нему и к
дому, перебарывать свою застенчивость или еще что-то там такое, не всякому
дураку понятное.
похлебай горячего супу, хочешь -- почитай, хочешь -- поиграй, хочешь --
телевизор включи. Не знаю, работает ли? Я его давно не включал...
потом перевела глаза на мать. Лерка молча отстранилась от косяка, пропуская
Сошнина в дверь.
луже. "Урна!" -- догадался Сошнин. -- На свадьбы и торжественные гулянки ее
уже давно не пускали, но с поминок прогонять не полагается -- такой обычай.
Наш тоже. Русский.
полюбовницу!.." -- хотел он уязвить Лерку напоминанием о давнем их скандале,
и тут же "осаврасил" себя -- словцо Лаври-казака пришлось к разу. --
"Со-овсем ты, Леонид Викентьич, с глузду съехал, как говорят на Украине,
совсем! Скоро весь злом изойдешь, касатик!.."
старец Аристарх Капустин, соседи, многочисленные "воспитанники" бабки
Тутышихи и просто знакомые люди подвывали в лад ветеранам, промокая глаза
комочками платков.
ботинках, не шевелясь, не подавая голоса. Викторина Мироновна вопросительно
и тревожно взглядывала в его сторону, вежливо потчуя гостей. У торца стола,
в выдающийся костюм, в заморскую водолазку и шелковый парик наряженная,
торчала нелепая и всем тут чужая Юлька. Она поймала взглядом вошедшего
Леонида, потерянно ему улыбнулась:
ожидаемой строгости молвил:
попеть...
плечо Леониду.
сделанному парику и со скрипом прокашлял чем-то вдруг передавленное горло.
плахе, положенной на стулья вместо скамьи и покрытой облысевшим ковриком,
принесенным Викториной Мироновной из дому.
зачерпнула ложечкой кутьи из широкой вазы, подставив ладонь, пронесла ее до
рта и долго жевала, не поднимая глаз.
женщины-соседки, кто-то сказал привычное, к чему никогда и никому не
привыкнуть: "Вот она, жизнь-то, была -- и нету". Никто не продолжил, не
поддержал скорбный разговор, и петь больше не пробовали, не получалось ни
долгой душеочистительной беседы, ни песен расслабляюще грустных,
располагающих людей к дружеству и сочувствию.
тонкой перегородкой посвистывала носом Светка, простудившаяся на кладбище.
Несмело прижавшись к нему, спала Лерка. Четко работали-стучали старые часы
на стене в деревянном ящике -- их любила заводить ключом Светка. Леонид все
забывал их заводить, и уже через сутки после разрушения семейного союза
часы, упершись гирей в деревянный пол, замолкали, делалось тихо, время
останавли- валось в четвертой квартире. Он стал думать, откуда и каким
образом попались в пролетарскую квартиру такие старинные, снова сделавшиеся
модными и ценными часы -- опять пошла мода на старину. Но ничего ни
вспомнить, ни придумать не смог, и вообще думать ему ни о чем не хотелось --
редкий, пусть и настороженный покой был в его жилище и в сердце. Он понимал,
что надо как-то налаживать свою жизнь, разбираться в ней и, прежде чем
вплотную засесть за письменный стол, по-новому, вдумчивей и шире, что ли,
осмыслить все, что произошло и происходит с ним и вокруг него, научиться
смотреть на людей и понимать их не так, как прежде, глазами зоркого и
беспощадного "опера", а человека иного предназначения. На работе, там просто
было "сортировать" алкашей, бабников-разведенцев, жуликов, мелких и больших
воров -- "паханов" и "цариц", сутенеров и рвачей, вокзальных и чердачных
обитателей, бичей, перекати-поле вербованных. Но ведь это лишь верхний
слой... Или нижний? Пыль на подоконнике, а за окном, по-за стеклами идет,
бредет, бежит, живет, пляшет, веселится, плачет, ворует, жертвует фамильными
ценностями и собой, рождается и умирает всякий разный народ, много народу,
много земли, много лесу...
до конца вспомнить частушку, слышанную в деревне Полевке. Хорошая, складная
частушка -- народное творчество.
его кошмарный сон: по весеннему, рассосанному льду, замусоренному рыбаками,
испятнанному сверлами, приплясывая, ходила девочка в красной шапочке. Лед от
того и другого берега отсоединен заберегами, вот-вот тронется река, и никого
на льду, ни одной души, кроме девочки. Леонид смотрел, смотрел на девочку и
узнал Светку, хотел заорать, но в это время река тронулась, начало ломать,
разводить льдины. Сошнин бежал вдоль берега, точнее, пробовал бежать, да не
бежалось. Звал Светку -- воздуху на громкий крик в груди не хватало. И тогда
он бросился в реку, стал разбивать лед кулаками. Лед не разбивался. "Ты его
доской, доской", -- послышался голос Феди Лебеды, и откуда-то взялась доска.
Леонид крушил лед доской, рвался к Светке, больно натыкаясь грудью на острие
льдин, все глубже забредая в кипящую мутную воду. "Хорошо, хоть не холодная.
Сток. Горячий сток с шинного завода, вот и не холодная". Он пробился-таки к
девочке, протянул руку, но в это время льдина лопнула на несколько частей,
беспечно смеющуюся девочку закружило, понесло уже не на льдине, на тетрадном
листе, в углу которого стояла крупная красная двойка, понесло в небо, во
тьму, проколотую звездами. "Да это же тот свет!" -- догадался Леонид и, как
ему казалось, во все горло заорал: "А-а-а!" -- на самом же деле лишь замычал
и, подпрыгнув в постели, проснулся.
Лерку к постели и не отпускал до тех пор, пока не занемела от неподвижности
рука. Затем поднялся попроведать дочку. Слягав одеяло, уронив подушку, руки
и ноги вразброс, девчушка доверчиво обняла бабы Линин старинный сундучок,
сотворенный вятскими умельцами и с малолетства обогретый ее телишком, а до
нее сундучок этот обживали, грели, хранили в нем подвенечные платья,
нехитрое деревенское приданое, клубки, платки, узелки с серебрушками и
леденчиками, половички, скатерти, кружевца дальние родст- венницы Светки,
которых она никогда не видела, не знала и уж не увидит и ничего о них не
узнает... "Что уж тут болтать о связи времен. Порвались они, воистину
порвались, изречение перестало быть поэтической метафорой, обрело такой
зловещий смысл, значение и глубину которого дано будет постичь нам лишь со
временем и, может быть, уже не нам, а Светке, ее поколению, наверное, самому
трагическому за все земные сроки..."
Сошнин опустился на колени возле сундука, осторожно прижался щекой к голове
дочки и забылся в каком-то сладком горе, в воскрешающей, животворящей,
печали, и, когда очнулся, почувствовал на лице мокро, и не устыдился слез,
не запрезирал себя за слабость, даже на обычное ерничество над своей
чувствительностью его не повело.
на Лерку, закатившую голову ему под мышку.
болезни превозмогают. Детей, а нынче вот дитя растят. Одного, но с большой
натугой, пока вырастят, себя и его замают. Плутавшие по земле, среди
множества себе подобных, он и она объединились по случаю судьбы или
всемогущему закону жизни. Муж с женою. Женщина с мужчиной, совершенно не
знавшие друг дуга, не подозревавшие даже о существовании живых пылинок,
вращающихся вместе с Землею вокруг своей оси в непостижимо-громадном
пространстве мироздания, соединились, вот чтоб стать родней родни, пережив
родителей, самим испытать родительскую долю, продолжая себя и их.
в природе, а человек с человеком, соединенные для того, чтоб помочь друг
другу и обществу, в котором они живут, усовершенствоваться, из сердца в
сердце перелить кровь свою и вместе с кровью все, что в них есть хорошее. От
родителей-то они были переданы друг дружке всяк со своей жизнью, привычками
и характерами -- и вот из разнородного сырья нужно создать строительный
материал, слепить ячейку во многовековом здании под названием Семья, как бы
Володихин Дмитрий
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Шилова Юлия