науки, так что доктрины всех [других] искусств в сравнении с ним
обесцениваются. Тем самым высшее благо, в пользовании которым состоит
истинное блаженство, превосходит все прочие; известно, вне всякого сомнения,
что доктрина [такого блага] далеко превосходит другие как своей полезностью,
так и достоинством. Конечно, другие учения остаются далеко позади [этого]
высшего блага, и они не касаются совершенства блаженства, и, кажется, они
совершенно не плодотворны, кроме того, что они усердно служат этой сумме
философии, подобно тому как служанки располагаются у ног госпожи. Что же до
грамматики, диалектики или других искусств, то каким образом может послужить
их изучение истинному блаженству человека? Все это лежит гораздо ниже
очевидного совершенства и не способно возвыситься до этой вершины. Но они
предоставляют несколько видов словесных формул (locutio) либо обнаруживают
некую природу вещей, являясь как бы некими ступенями для [достижения]
вершины, так как нам нужно было бы подробно обсудить эту цель и как бы
перейти от природы вещей на [уровень] примера либо подобия, чтобы по этим
ступеням как бы под водительством служанок мы могли коснуться госпожи,
полагая эти ступени путем для нашего постепенного перехода, добиваясь возле
госпожи упокоения и окончания нашей устали.
преимущество этой философии и отличил ее от других; из этого я делаю вывод,
что ты усердно занялся ее изучением.
естественная дисциплина, которая, благодаря моральным заповедям, тем более
подобает философам, чем более ясно, что эти заповеди основываются на Законе
и коренятся в разумных основаниях, как о том напомнил тот великий ученый
муж: Ибо и Иудеи требуют знамений (signa) и Еллины ищут мудрости [(1-е
Послание к Коринфянам, I, 22)]. Иудеи, действительно, поскольку в них -
животное и чувственное начало, не воспитаны ни в какой философии, с помощью
которой они могли бы обсудить разумные основания, в [вопросах] веры они
руководствуются одними только внешними чудесами, так как это может делать
один только Бог, и не может быть никаких иллюзий, что это делает демон.
Оттого глупо это принимать; и египетские маги учили, и ваш Христос -
особенно - наставлял, предостерегая своих [учеников] от псевдофилософов
Антихриста, Он свидетельствует, что, прельщая людей, они орудуют только
чудесами, чтобы прельстить, если возможно, и избранных [(Матфей, XXIV, 24)].
Но, следовательно, так как искать знамения - глупость, то вышеуказанный
апостол напоминает в добавлении, что и греки ищут мудрости, то есть требуют
от проповедников, напротив, рациональных оснований, которые являются
неоспоримыми инструментами мудрости. Потому также наилучше всего рекомендует
вашу, то есть христианскую проповедь то, что она могла обратить в веру тех,
кто больше всего опирался на разумные доказательства и имел их в изобилии,
будучи наставлен изучением свободных искусств и будучи закован в разум. Сами
они не только испытатели этих искусств, но и изобретатели их, а ручейки от
этих источников изливались на весь мир. Поэтому сейчас мы главным образом
полагаемся на ваше знание; потому что, поскольку оно уже широко упрочилось,
оно может [сыграть] наибольшую роль в споре (in conflictu).
ни тебе, ни потомкам нельзя сомневаться в ней, и, по-видимому, нет нужды в
таком [горячем] споре, так как в мирских науках вы во всем доверяете
авторитету этих философов; но их пример не побуждает вас к вере, хотя вы и
говорите вместе с пророком: Мы не лучше отцов наших [(III Царств, XIX, 4)]
[28].
при помощи разума их высказывания, прежде нежели согласиться с ними. Иначе
мы перестали бы философствовать, а именно, если бы, отбросив исследование
разумных доводов, мы более всего пользовались авторитетными высказываниями,
которые оказываются неискусными, совершенно не касаются сути дела,
заключаясь скорее в [передаче] мнения, нежели в истине; и мы могли бы
поверить, что сами наши предки не столько были склонены к исповеданию вашей
веры доводами разума, сколько были побеждены силой, с чем согласуются и ваши
истории. Ведь прежде, чем были обращены к вере вашей посредством чудес, как
вы говорите, императоры и знать, ваша чистота завоевала немногих мудрецов
или вовсе никого, хотя тогда народы легко могли быть вырваны из очевиднейших
заблуждений идолопоклонства и приведены к какому-либо культу единого бога.
пользуясь случаем, говорит в начале так: Афинские мужи! По всему вижу я, что
вы как бы особенно суеверны и т.д. [(Деяния, XVII, 22)]. Ведь уже тогда
исчезло знание естественного закона и божественного культа, и множество
заблудших совершенно уничтожило либо подавило малое число мудрецов; говоря
по совести и подтверждая немалую пользу христианской проповеди, мы не
сомневаемся также в том, что именно благодаря ей всего более тогда было
уничтожено в мире идолопоклонство.
закон, и совершенство нравственного учения, которым, как вы говорите, вы
только одни и пользуетесь и которого, вы верите, достаточно для спасения,
были пробуждены, или, вернее, переданы Самим Тем, Кем, как истинной Софией,
то есть Мудростью Божией, были наставлены все, коих должно назвать истинными
философами.
действительно являетесь логиками, вооруженными разумными словесными доводами
от самой, как вы говорите, высшей мудрости, которую по-гречески называете
Логосом, а по-латински Словом Божьим! И не дерзайте предлагать мне,
несчастному, известное прибежище Григория, говорящего: Та вера не имеет
цены, коей человеческий разум предоставляет доказательства (Gregorii Horn.
in Evang. XL, Нот. XXVI, 1). Ибо ведь те у вас, которые не в состоянии
обосновать воздвигаемую ими веру, для оправдания своего невежества тотчас
прибегают к этому изречению Григория.
должны быть удовлетворены любыми высказываниями о вере, равно как здравыми,
так и глупыми? Ведь если вера меньше всего должна допускать разум к
обсуждению, чтобы не утратить заслуги и если, следовательно, то, во что
веришь, не может быть оспорено суждением ума, но тотчас должно соглашаться с
предписанным, то сколько бы заблуждений ни насаждала проповедь, ничего
нельзя сделать, потому что ничто нельзя опровергнуть при помощи разума там,
где разум применять не дозволено.
вот - истинный Бог, Творец неба и земли. И какую бы явную мерзость он ни
высказал, кто в состоянии опровергнуть его, если разуму совсем не дозволено
рассуждать о вере? Ведь уличающему его, и скорее всего христианину, он
тотчас же противопоставит то, что сказано выше: "та вера не имеет цены:" и
т.д. Тотчас же христианин смутится в самой своей защите и должен будет
сказать, что вовсе не нужно слушать доводов разума там, где он сам вовсе не
разрешает их применять и совершенно не дозволяет себе прямо нападать на
кого-либо в вопросах веры при помощи разума.
которые кажутся прямыми, приводят же они его в конце концов к смерти ";
такими оказываются в большинстве случаев и доводы разума, то есть
высказанные разумно и соответствующим образом, хотя на самом деле они вовсе
не таковы.
самих не встречается множества заблуждений? Ведь не существовало бы столько
различных направлений веры, если бы все пользовались одними и теми же
авторитетами. Но, смотря по тому, кто как рассуждает при помощи собственного
разума, отдельные лица избирают авторитеты, за которыми следуют. Иначе
мнения всех Писаний должны были бы восприниматься одинаково (indifferenter),
если бы только разум, который естественным образом прежде них, не был быв
состоянии о них судить. Ибо и сами писавшие заслужили авторитет, то есть
достоинство, которое заставляет им немедленно верить, только благодаря
разуму, коим, по-видимому, полны их высказывания.
что, как упоминает ваш Антоний, "поскольку смысл человеческого разума в том,
чтобы быть изобретателем наук, то науки меньше всего нужны тому, у кого этот
смысл не затронут" [29]. В любом философском диспуте считается, что
авторитет ставится на последнее место или совсем не принимается во внимание,
так что вообще стыдятся приводить [доказательства], происходящие от суждения
о вещи, то есть от авторитета. Те, кто доверяет своим собственным силам,
презирают прибежище чужой помощи. Поэтому правильно философы признали, что
топосы подобных доказательств, когда считается, что к ним прибегает скорее
оратор, нежели философ, являются совершенно внешними, устраненными от вещи,
лишенными всякой силы, поскольку они заключаются скорее в мнении, нежели в
истине, и не требуют никаких ухищрений ума для того, чтобы отыскать
собственные доказательства, и что тот, кто их приводит, пользуется не своими
словами, а чужими.
как Фемистия, так и Туллия [Цецерона], говорит: В суждении о вещи то, что
является доказательствами, так как они представляют свидетельства, но суть
при этом топосы неискусные, несвязные, исходит, по-видимому, скорее не от
вещи, но от мнения" [30]. Опять он же говорит об этом, следуя Туллию: "Для
них остается тот топос, о котором он говорит, что он взят извне. Он
опирается на суждение и авторитет и является лишь вероятным, не заключая
ничего необходимого"
потому что он берется не из того, что является предикатом или подлежащим, но
образуется согласно суждению, данному вовне. "Потому также, - говорит он -
топос называется безыскусным и чистым, что оратор создает доказательства не
сам для себя, но пользуется заранее подготовленными и установленными
свидетельствами".
разумных основаниях при различении и познавании, то это, конечно, ясно и
Каменистый Артем
Ильин Андрей
Соломатина Татьяна
Адамов Григорий
Майер Стефани
Ильин Андрей