под мешком. И он тоже, как и крылья его мельницы, как и мальчишки на
гребне дюны, как и Сента, застыл в неподвижности, хотя и совсем по дру-
гой причине.
ным пальцем. Хедвиг Лау, даже по будням одетая по-воскресному, буравила
песок мыском лаковой туфельки с пряжкой. Указательный палец Криве утк-
нулся в экспозицию Амзеля:
одного пугала к другому. Мужицкая, почти восьмиугольная голова Лау пос-
лушно поворачивалась в такт каждому перемещению сучковатого пальца па-
ромщика, отставая, впрочем, до самого конца этого действа (а числом пу-
гал было семь) ровно на два такта. - Этот малец делает такие пугала, что
у тебя, кум, ни одной пичуги на огороде не останется.
оборке платья и косичкам с бантиками из той же материи. Учитель Лау по-
чесал под шапкой макушку и обтискал глазами уже степенно, с чувством, с
толком, все семь пугал снова, но в обратном порядке. Амзель и Вальтер
Матерн, усевшись на крутом гребне дюны, вразнобой болтают ногами и не
сводят глаз с неподвижных крыльев далекой мельницы. Упитанные икры Амзе-
ля туго перехвачены резинками гетр - в припухлостях розовой кожи есть
что-то кукольно-голышовое. Белый мельник у подножия холма все еще стоит.
Все так же покоится на его правом плече неподъемный шестипудовый мешок.
И хотя самого мельника хорошо видно, мыслями он совсем не здесь.
пугало может стоить, если оно вообще что-то стоит.
просто невозможно. А у дочурки его каждый день воскресенье. Сента, на-
вострив уши, ловит каждое движение, большинство из которых угадывает на-
перед: она еще слишком молодая собака, чтобы привыкнуть к нерасторопнос-
ти человеческих указаний. Когда Амзеля крестили и птицы подали первый
знак, Хедвиг Лау еще плавала в водах материнского лона. Морской песок
очень портит лаковые туфельки. Криве в своих деревянных башмаках, нехотя
повернув голову в сторону дюны, сплевывает куда-то вбок сгусток табачной
жижи, который в песке тут же превращается в шарик, и произносит:
огородное может стоить, если оно вообще что-то стоит.
рестала буравить песок мыском туфельки, только Сента подскочила, взмет-
нув пыль, когда Эдуард Амзель свалился с гребня дюны. И покатился вниз,
дважды перевернувшись через голову. И вскочил, как бы завершив тем самым
два кувырка, и оказался аккурат посередке между двумя взрослыми мужчина-
ми в суконных куртках, чуть-чуть не доходя до девчоночьей туфельки, что
буравит песок.
шагом шаг, стал подниматься на вершину холма. Лаковая туфелька с пряжкой
прекратила буравить песок, красно-белое клетчатое платьице и такие же
бантики в косичках то и дело подрагивали, теперь от хихиканья, сухого и
бестолкового, как вчерашние хлебные крошки. Стороны приступили к торгу.
Амзель, ткнув большим пальцем вперед и вниз, указал на лаковые туфельки
с пряжками. Решительно мотнув головой, учитель то ли дал понять, что ту-
фельки вообще не продаются, то ли временно изъял их из продажи. Несосто-
ятельность натурального обмена вызвала к жизни звон твердой валюты. По-
куда Амзель и Криве (а вместе с ними, но гораздо медленнее, и сельский
учитель Эрих Лау) подсчитывали и вычисляли, то и дело загибая и выбрасы-
вая пальцы, Вальтер Матерн продолжал восседать на гребне дюны и, судя по
звукам, которые он издавал зубами, явно не одобрял всю эту торговлю, ко-
торую он позже назовет "суетней".
тель Лау кивнуть. Его дочурка уже снова буравила песок своей туфелькой.
Отныне одно пугало стоило пятьдесят пфеннигов. Мельник исчез. Мельница
замахала крыльями. Сента к ноге. За три пугала Амзель запросил один
гульден. Сверх того он запросил - и не без оснований, поскольку торговлю
надо развивать, - по три старые тряпки на каждое пугало и впридачу лако-
вые туфельки Хедвиг Лау, когда они будут сочтены изношенными.
ка! На следующее утро сельский учитель благополучно переправил все три
пугала в Шивенхорст и установил их в своей пшенице за железной дорогой.
Поскольку Лау, как и многие крестьяне в долине, выращивал либо эппскую,
либо куявскую пшеницу, то есть безостные сорта, особенно подверженные
птичьей потраве, пугала Амзеля получили прекрасную возможность зареко-
мендовать себя в деле. В своих кофейниковых нахлобучках, с пучками соло-
мы вместо волос и ремнями крест-накрест, они вполне могли сойти за трех
последних гренадеров первого гвардейского полка после битвы при Торгау,
которая, если верить Шлиффену, была просто смертоубийственной. Так уже
сызмальства возобладало явное пристрастие Амзеля к чеканному образу
прусского воинства. Как бы там ни было, а эти три головореза свое дело
сделали - над вызревающим полем яровой пшеницы, где прежде господствова-
ли птичий грай и разорение, воцарилась мертвая тишина.
крестьяне из соседних деревень по обе стороны Вислы, из Юнкеракера и Па-
зеварка, из Айнлаге и Шнакенбурга, но и из глубинки - из Юнгфера, Шарпау
и Ладекоппа. Криве посредничал, но Амзель поначалу цены все равно не
взвинчивал и принимал, после того как Вальтер Матерн сделал ему серьез-
ное внушение, сперва лишь каждый второй, а потом - каждый третий заказ.
И себе, и своим клиентам он объяснял, что халтурно работать не хочет, а
потому будет производить на свет по одному, от силы - по два пугала за
день. Всякую помощь он отклонял. Помогать дозволялось лишь Вальтеру Ма-
терну, который поставлял Амзелю сырье с обоих берегов и продолжал куда
как надежно охранять художника и его творения с помощью двух своих кула-
ков и черной собаки.
было достаточно средств, чтобы за скромную плату снять у Фольхерта его
хотя и развалюшистый, но все же запирающийся на замок сарай. В этом де-
ревянном строении, пользовавшемся дурной славой, поскольку на одной из
его балок якобы кто-то когда-то по какой-то причине повесился, то есть
под крышей, которая способна вдохновить любого художника, хранилось все,
что под рукой Амзеля должно было ожить в образе пугала. В дождливую по-
году сарай из склада превращался в мастерскую. Дело здесь было поставле-
но как у настоящего ремесленника, ибо Амзель работал на своем капитале:
на свои деньги в магазине матери, то есть по оптово-закупочным ценам, он
приобрел молотки, две ножовки, дрель, щипцы, клещи и кусачки, долото,
стамеску и перочинный нож с тремя лезвиями, шилом, штопором и пилкой.
Нож этот он подарил Вальтеру Матерну. А Вальтер Матерн два года спустя,
когда он стоял на гребне дамбы и искал, да так и не нашел камень, швыр-
нул этот нож вместо камня в половодную Вислу. Но об этом мы уже слышали.
Четырнадцатая утренняя смена
ля, дабы научиться вести книгу как положено. Сколько уж раз Брауксель
описывал обоим своим соавторам надлежащий порядок работы? Две поездки -
обе, между прочим, за счет фирмы - сводили нас вместе, и обоим господам
было предоставлено достаточно времени, дабы без всяких помех сделать не-
обходимые записи, составить подробный план работы и всевозможные рабочие
схемы. Вместо этого теперь в ответ сыплются вопросы: "Когда надо предс-
тавить рукопись? Сколько строк должно быть в одной странице - тридцать
или тридцать четыре? Вы действительно согласны с жанром писем или мне
следует отдать предпочтение более современным формам в духе, допустим,
французского "нового романа"? Удовлетворит ли Вас, если я опишу Штрисбах
попросту как мелкий ручеек между Верхним Штрисом и Легштрисом? Или сле-
дует ввести исторический контекст, упомянув, допустим, пограничный спор
между городом Данцигом и Оливой, монастырем цистерцианцев? В частности,
охранное письмо герцога Свянтополка, внука Субислава I, основателя мо-
настыря, от одна тысяча двести тридцать пятого года? Там Штрисбах упоми-
нается в связи с Сасперским озером: "Lacum Saspi usque in rivulum Strie-
za...". Или охранную грамоту Мествина II от года одна тысяча двести во-
семьдесят третьего, где о пограничном ручье Штрисбахе сказано так: "Pra-
efatum rivulum Striesz usque in Vislam...". Либо же охранное письмо с
подтверждением всех владений монастырей Олива и Сарновиц от года одна
тысяча двести девяносто первого? Там в одном месте Штрисбах пишется как
"Стризде", а в другом сказано: "...prefatum fluuium Strycze cum utroque
littore a lacu Colpin unde scaturit descendendo in Wislam...".
дое письмо норовит вставить напоминание об авансе: "...если дозволено
упомянуть об устной договоренности, согласно которой каждый соавтор, на-
чиная работу над рукописью..." Что ж, да получит господин артист свой
аванс. Но не худо бы ему при этом положить перед собой рабочую тетрадь
Амзеля - если не подлинник, то хотя бы фотокопию, - и хранить ее как
святыню.
корабле, даже на пароме. Возьмем, к примеру, Криве: рожа сыромятная, вся
в бороздах, глаза что мартовские лужи, без ресниц вовсе, и к тому же ко-
сят, что позволяет ему, однако, водить свой паровой паром поперек тече-
ния, то бишь тоже наискось, точнехонько от одной пристани к другой. По-
возки и экипажи, рыбных торговок с их вонючими коробами, пастора и шко-
ляров, просто проезжих и коммивояжеров с образцами товара, пассажирские
и товарные вагончики местной узкоколейки, скотину убойную и племенную,
свадьбы с молодоженами и похоронные процессии с венками и гробом - всех
их Криве переправлял через реку и все происшествия исправно заносил в
бортовой журнал. Между обитым железом бортом парома и пристанью монетку
Беляев Александр
Посняков Андрей
Махров Алексей
Нортон Андрэ
Юрьев Сергей
Шилова Юлия