бешено пульсирующее сердце готово выскочить из груди, а
кровь вскипает и мягко, опьяняющей волной ударяет в голову.
зонт, шагнул под козырек. - Так, значит, вы не кусаетесь?
молний, журчание струй, слабеющие, постепенно отдаляющиеся
раскаты грома. Девушку звали Машей, и возвращалась она из
"Гостиного двора", где намеревалась купить себе чего-нибудь
веселенького для юбки клеш, но ничего подходящего не нашла,
цветовая гамма не та, бедновата. А что касаемо хождения
босиком, так это очень полезно для нервных окончаний,
находящихся в коже стоп. Да впрочем, если честно - туфель
& +*., настоящих румынских, шпилька восемь сантиметров. И на
ноге ничего...
взглядами, не отводили глаз и не могли избавиться от
чувства, что знакомы уже давно и очень близко. Их словно
окружила невидимая стека, образовав волшебный,
преисполненный доверия и нежности мир. Пускай там, снаружи,
сверкают молнии и барабанит дождь, а здесь - ощущение
душевного тепла, запах резеды от плеч Маши, евожное,
заставляющее биться сердце предвкушение счастья. Стоять бы
так и стоять, до бесконечности, но - летняя гроза
быстротечна. Тучи взяв курс на запад, величаво уплыли,
дождь, выдохшись, перестал, на небе, вымытом до голубизны
показалось рыжее вечернее солнце. Море разливанное на
мостовой как-то сразу обмелело, а по невским тротуарам
повалила разномастная возбужденная толпа...
посмотрела на свои часики-браслетку, потом на босые розовые
ноги и стала поспешно обуваться. - Слушай, Епифан, не
слишком мы заболтались?
расставаться ей совсем не хочется.
доводят. - Епифан вздохнул. - Ай-яй-яй, чуть ужин не
пропустили. А ведь у меня режим... Обулась? Как ты насчет
мцвади-бастурмы с зеленью, овощами и соусом "ткемали"?
ее в ресторан "Кавказский", что неподалеку от Казанского
собора. Каблучки туфель-лодочек радостно стучали по
стерильному асфальту.
заказал салат "Ленинаканский" - жареные над углями на
шампурах баклажаны, перец и помидоры, - чахохбили из курицы,
толму по-еревански, купаты. К мясу - "Тибаани", к птице -
"Чхавери", всякие там сластящие "Киндзмараули", "Твиши",
"Хванчкару", "Ахашени" - для утоления жажды. Еда таяла во
рту, вино лилось рекой, конкретно еврейский оркестр играл
"Сулико ты моя, Сулико". Атмосфера была самой
непринужденной, и время пролетело незаметно.
полночь. Хохоча, разговаривая куда громче, чем следовало бы,
они успели на последний троллейбус и, не разнимая рук,
плюхнувшись на продавленные сиденья, покатились сонным
Невским на Петроградскую сторону. Маша домой, Епифан -
проводить ее. Гудели, накрутившись задень, уставшие
электромоторы, за окнами плыла ночь, июньская, пока еще
белая.
неожиданно тяжелую голову, и он, охваченный волнением, сидел
не шевелясь, чувствуя, как пробуждаются в сердце нежность,
радостная истома и неодолимое, древнее как мир желание. А
троллейбус между тем пролетел Невский, с грохотом промчался
g%`%' мост и по краю Васильевского, мимо ростральных колонн,
выкатился на Мытнинскую набережную - вот она, Петроградская
сторона! Пора просыпаться, прибыли.
выцветший фасад, некрашеные рамы, тусклая лампа над
подъездом. Во дворе - заросли сирени, аккуратные поленницы,
сараи-дровяники, в центре дощатый колченогий стол в
окружении дощатых же колченогих лавок. Обычное послевоенное
благоустройство.
Машу за плечо, придвинулся, взглянул в глаза. - А то, может,
погуляем еще?
упругую податливость груди, бедер, зарыться ртом в золото
волос, но он не спешил, вел себя достойно. Нужно держать
марку. А потом, предвкушение блаженства - это тоже
блаженство.
ее под стрелками ресниц стали влажными. - Некому меня
ругать, я живу одна.
откуда-то из подсознания, из сексуальных бездн,
взбудораженных близостью женщины ужом вывернулась радостная
мыслишка - одна, одна, живет одна! А вдруг... Тем более,
мосты разведyт скоро...
чмокнула Епифана в щеку, и в гoлосе ее проскользнуло
нетерпение:
месте в семь часов.
вошла в подъезд. Хлопнула тугая дверь, застучали шпильки по
лестничным ступеням, и наступила тишина. Затем зажегся свет
в прямоугольнике окна, мелькнул за занавеской женский
силуэт, и через минуту все погасло, словно ветром задуло
свечку. Жила Маша совсем близко к небу, на последнем,
четвертом этаже.
Профессор Уткин нахмурился, недобро глянул на Тима поверх
очков и глубокомысленно пригладил пегую, жиденькую шевелюру.
- А теперь расскажите-ка нам о надстройке. И присовокупите-
ка к ней учение о базисе...
вдумчиво прочитано и воспроизведено слово в слово. Боевой
пиджак, левый карман, шпаргалка "крокодил" номер пятьдесят
восемь. Исторический материализм-с. Прогибистое словоблудие
а свете последних постановлений... И почему-то именно по
подобным, извините за выражение, наукам и самая засада.
Oочему-то по нормальным наукам и экзамены нормальные: знаешь
- получи, не знаешь - извини. Почему-то к Итсу, Столяру,
Немилову, Шапиро или Козьмину уважающий себя студент-историк
никогда не попрется ни с "крокодилами", ни с "медведями", а
на "капээсню" и прочее "мэлэфэ" - святое дело. Потому как
густопсовое жлобство, помноженное на злобствующее
иезуитство...
Росточком с ноготок, внешностью не вышел, а главное, мыслей
в плешивой голове ноль. Даром что профессор, а докторскую-то
диссертацию третий раз заворачивают. Что ни говори,
завкафедрой и кандидат наук - отвратительнейшее сочетание.
Такое же мерзкое, как одышка, геморрой и вялость члена, в
результате которых наблюдается дисгармония в семейной жизни.
А тут еще студенты всякие вопросы задают, правду-матку
захотели! От него, секретаря парторганизации!
спросить: если между социалистическими странами не может
быть антагонистических противоречий, чем же тогда объяснить
агрессивную политику Китая, страны, как ни крути,
социалистической? Профессор Уткин тогда внятного ответа не
дал, уклонился, но, улыбаясь фальшиво, заимел на
любопытствующего даже не большой и острый зуб - моржовый
клык. И вот час расплаты настал. Как ни старался Тим, чего
только ни наговорил про базис и надстройку, про классовую
сущность государства и про его отмирание на стадии развитого
коммунизма, ничего не помогло.
как штаны пожарника. - Профессор золотозубо улыбнулся,
смачно захлопнул, не подписывая, зачетку и кончиками пальцем
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Белов Вольф
Свержин Владимир