незнакомых языках, кто кликушествует, кто идет на север, кто
предсказывает будущее, причем с поражающей воображение
достоверностью. Внешность больных во время приступа
кардинально изменяется, многие становятся похожими на
мертвецов или восковые куклы, а если человека в этом
состоянии ударить, скажем, ножом, то вреда это ему не
нанесет - раны затягиваются прямо на глазах. Вот вы, товарищ
комбайнер, сколько времени шатались по лесам? С неделю
наверное, не меньше. И тем не менее как огурчик - ни
обморожений, ни истощений. А все потому, что когда душа
заснула, в тело ваше вселились духи - так по крайней мере
трактуют эмерик шаманы-нойды. Сейчас же наоборот, душа
проснулась, а духи почивают - отсюда и тошнота, и ломота в
конечностях, и головная боль. Ну да ничего, это пройдет.
Давайте-ка теши лососевой да печени лосиной. С брусничным
чайком. Теперь уже можно.
еще гудящей, но терпимо, появилась третья мысль - о еде.
тепла мхом. Дышала жаром низенькая печь, тускло изливала
свет керосиновая лампа, обстановка - стол, лавки, полки -
незатейлива. Пахло дымом, табаком и автомобильным выхлопом -
в лампе, видимо, горел бензин, смешанный, чтоб не полыхнуло,
с солью. Впрочем, трогательная тяга к прекрасному ощущалась
и здесь - одна из стен была завешана натюрмортами,
портретами, ландшафтами, выполненными в различных манерах,
от классической до кубизма. Правда, на бересте, скобленом
дереве, жуткими малярными красками.
обрадовался Трифонов, поймав взгляд Хорста, и тут же в
голосе его послышалась печаль. - Только строго прошу не
судить. Беличьих хвостов в округе предостаточно. А вот с
холстами и красками бедствую... Э, да у вас слезы на глазах,
вы дрожите. Куприяныч, надо что-то делать, меричка
возвращается...
справился со спазмом и указал на небольшой, углем по
бересте, портрет. - Кто это?
красивая, серьезная до жути, делающая отчаянные попытки,
чтоб не расхохотаться. Сочные губы ее предательски
кривились, глаза лучились озорством, знакомо билась на щеке
густая непокорная прядь.
оценивающе глянул на портрет, поцокал языком, нахмурился. -
Да, слабовата композиционно. А девица ладная, хотя как
натурщица ноль, Как же ее звали-то? С ней еще история
/`(*+ng(+ al пакостная. Вот чертова память...
же бородатое лицо его сделалось злым. - Я бы всех этих
цириков гэбэшных... Всех, всех... К стенке. И длинной
очередью.
Куприяныч сделался страшен.
Трофимов кивнул ему, перевел глаза на Хорста, засопел и
снова посмотрел на Куприяныча, уже без одобрения,
озабоченно. - Ну вот что, пулеметчик молодой. Давай-ка ты за
шаманом. Надо принимать меры, на товарище комбайнере лица
нету. Эдак не дотянет до посевной...
мира...
пригласил к себе на следующий день. Хорст напялил узковатую,
с трудом застегивающуюся шинель, нахлобучил генеральскую
папаху и в компании с Куприянычем подался на улицу.
полдень на часах, - все укрывала пелена арктической ночи. И
не такая уж плотная - далеко на горизонте вспыхивало,
переливаясь, зарево полярного сияния... Постучали в
низенькое, теплящееся тусклым светом оконце, услышав
громкое: "Открыто, заходите", поднялись на крыльцо. Изба
была как изба - сени с кадками, где малосолились хариус да
ленок, жарко потрескивающая печка, обшарпанная, с
отражателем "летучая мышь", воняющая керосиновой гарью. И
хозяин был под стать - юркий, улыбающийся саам, облаченный,
нет, не в шаманское одеяние с бляхами, погремцами и
амулетами, на изготовление которого идет чуть ли не с пуд
отборного железа, но в женское, из оленьей кожи, платье, в
женскую же шапку с наушниками и баналь-нейшую безрукавку.
крепко, как со старым знакомцем, поручкался с Хорстом и без
долгих разговоров потянул гостей к столу. - Нынче солянка
медвежья хороша. Баба моя мастерица, однако, язык только
длинный. Послал ее, чтоб не мешалась, к соседям.
принялись за солянку, оказавшуюся выше всяких похвал.
Разговаривали о том, о сем: об оленях, о рыбалке, о видах на
погоду, о медведях-шатунах, об одной вдове лопарке, уже два
года как сожительствующей со снежным человеком. И ведь не
беременеющей никак, однако... Хорст сидел молча, вяло
пользовал тушеную медвежатину и пребывал в глубочайшей
уверенности, что играет не последнюю роль в каком-то
дурацком, удручающем своей нелепостью фарсе. Шаманы,
мистика, оккультная чертовщина!
неторопливо поднялся и стал, что-то бормоча, расплетать свои
длинные, собранные в косицы волосы. Потом вытащил трубку,
закурил и долго глотал табачный, отдающий дурманом дым.
Голова его была опущена, лицо бледно, тело сотрясала сильная
и частая икота. Казалось, что его вот-вот вырвет.
удрученностью взирал на действо, настроение его, и без того
пакостное, стремительно приближаюсь к нулю. Поражала
обыденность происходящего, какая-то вульгарная, банальная
приземленность. А шаман тем временем приложился к ковшу,
пошатываясь, вышел на середину избы и с поклонами опускаясь
на колено, начал брызгать изо рта водой - четырежды на
каждую сторону света. Получалось это у него здорово, шумно.
Затем сонным, неторопливым движением он взял обыкновенный
кнут и, опустившись на лавку в центре горницы, запел. Тело
его судорожно подергивалось, бледное лицо гримасничало.
Похоже, он совсем не собирался гарцевать на своем волшебном
коне, погоняемом шаманской плетью - это было "малое
шаманство", без барабанного боя и переодевания, так сказать,
представление без декораций.
понял, что постигает смысл пропетого:
матери солнца, вы, которые будете завидовать... прошу всех
вас... пусть стоят... пусть три ваши тени высоко стоят".
силы, толстой шеи - будь со мной..."
все мои думы без исключения, на все мои желания согласись...
Выслушай! Исполни! Все, все исполни!"
перед глазами хороводили мерцающие пятна. И, заглушая все, в
ушах знакомо рокотали голоса: "Иди на север! Иди на север!
Иди на север!.." Потом накатилась тьма, и в сгустившейся
пронзительной, прямо-таки кладбищенской тиши то ли кто-то
вскрикнул, то ли мыркнула рысь, то ли жалобно заплакал
раненый сокол. Не понять... Ничего не понять...
вскочил, протер ослепшие глаза и... увидел бездыханного
шамана - тот, как восковая кукла, неподвижно распростерся на
полу. Кнут подобно анаконде обвивал его жилистую шею. Рядом
стоял угрюмый Куприяныч.
соболезнующе глянул на Хорста, - дурной знак, видишь, как
лежит, на спине. Плохо дело!
временем открыл потухшие глаза, и пергаментные, в пене, губы
его дрогнули:
шаман уперся мутным взглядом в Хорста, с трудом поднимаясь с
пола, - сплаваешь на север, а после поплывешь на юг. Не
послушались меня... Слабый я, однако, нойда. - Он глубоко
вдохнул, пригладил волосы, чувствовалось, что он постепенно
Мацумото Сэйте
Володихин Дмитрий
Плотников Александр
Орлов Алекс
Мацумото Сэйте