пускай поют. И хмельная мрачная толпа пела, может, впервые
за последние два года, в полный голос:
дергаясь насчет билетов, преспокойно вернулся в часть.
него Сотников внимательно и возражать не стал.
столовой сделан.
что ловить уже нечего.
лежал обернутый красным знаменем и криво, едва заметно
c+k! +ao. Его здоровая посиневшая рука прижимала к груди так
и не полученный При жизни по линии собеса протез. Красдая
эмаль на орденах и медалях явственно напоминала запекшуюся
кровь...
со всеми и в паршивейшем настроении вышел на Измайловский и
взял частника за яйца. Прилетел домой, взбежал по хорошо
знакомой лестнице и застыл, встретившись глазами с Варварой
Ардальоновной.
солнечным и погожим. Ничто не предвещало беды, однако
перевозчик, немолодой саам Васильев, был мрачен как Харон,
Он курил короткую костяную трубку, хмурился, его
морщинистое, словно печеное яблоко, лицо выражало тревогу -
вот ведь что придумала эта чертова Дарья, если бы не долги,
ни за что бы не поехал.
тих, соображал - где искать эту чертову Шаман-елку на этом
дьявольском острове. Это ведь он с берега кажется как
маковое зерно и, если верить россказням, являет собой лодку,
на которой похотливая владычица вод Сациен высматривает себе
очередную жертву. При ближайшем же рассмотрении - это
каменный авианосец со множеством мачт, поди-ка разберись,
какая из них шаманская елка-палка. Мутно Хорст посматривал
на зеркало воды, на пенную, в пузырьках, дорожку за кормой,
на костлявые коленки Нюры в бежевых довоенного фильдеперса
чулках, они мелко и чуть заметно дрожали. Не от страсти, от
страха. Ветер погонял блики на воде, теребил концы Нюриного
праздничного плата, вяло надувал штопанный лоснящийся от
грязи парус. Не флибустьерский черный, не феерический алый,
не одинокий белый. Серый... Курил вонючую трубочку саам,
переживала за свои первинки Нюра, натужно напрягал
воображение Хорст. Скользила лодочка по водной глади.
поросшим лесом скалистым поплавком. С виду остров как
остров, каких тысячи в лапландских озерах. Сосны, валуны,
скудная земля, ящерки, греющиеся на граните под солнцем.
Береговая линия с уютным пляжем и никаких там топляков,
коряг и подводных камней, так что причалили без приключений,
под шепот желтого, мягко подающегося песка. Саам, что-то
буркнув, почтительно сдернул шапку, ловко выскочил из лодки,
выволок ее нос на сушу и низко, будто извиняясь, принялся
униженно кланяться. Потом положил монетку в песок и тихо
опустился на камень бледным лицом к воде. Пусть духи думают,
что он их не боится, подставляет позвоночник, почки и
мозжечок. Может, и не тронут.
незаметно озираясь, выбрался на берег, помог сойти
/.bc/("h%)ao Пюре, присвистнул - руки у невесты были холодны
как лед, она вся дрожала, как отданная на заклание овца. -
Не отставай. - Хорст вдруг почувствовал себя быком-
производителем, пригнанным на случку, этаким чудовищем
Минотавром, посягающим на честь провинциальной Ариадны, и,
не оглядываясь, пошагал вперед.
деревья расступились, и Хорст замер, а Нюра, вскрикнув,
схватила его за руку:
округлой формы поляна, напоминающая чудовищное родимое
пятно. Земля здесь была багрово-красная, необыкновенно
плотная, будто тронутая огнем, и на кирпичной этой пустоши
не произрастало ничего, ни кустика, ни деревца, ни крохотной
былинки. Зато нескончаемыми баррикадами покоились оленьи
рога - уложенные особым манером, они образовывали лабиринт
со стенами в рост человека и узкими, спиралеобразно
разворачивающимися проходами. На Крите и не снилось. Сколько
же лет, десятилетий, веков понадобилось чтобы нагородить
такое. И кому понадобилось...
тихо, но твердо сказала Нюра, под впечатлением увиденного
всхлипнула и еще сильнее ухватила Хорста за. руку. - Хоть
убейте. Мне бы это, по нужде, по малой. Здесь вас буду
ждать. - Голос ее упал, пальцы разжались, и она исчезла за
равнодушными соснами.
не сразу обнаружив вход, немного постоял, успокаивая
дыхание, глянул на белый свет, будто прощаясь, и отважно,
плечом вперед втиснулся в щель. Внутри было сумрачно и
прохладно, воздух отдавал затхлостью, аммиаком, земляной
ржой и почему-то серой. "Вот оно, небо-то с овчинку", - он
посмотрел наверх, тронул древнюю, шершавую на ощупь костяную
стену и двинулся вперед, бочком, бочком, без суеты.
ему вспомнился богатырь, выбирающий из трех зол меньшее,
потом на ум пришло крылатое изречение Кормчего: пойдешь
налево - попадешь направо, и вдруг, заглушая все мысли,
послышался знакомый голос: "Иди на север! Иди к Звезде!".
Хорст глянул вверх, и на душе у него сделалось пусто - на
нежно-голубом прозрачном небе дня противно всем законам
физики, астрономии и здравого смысла ему привиделась синяя,
необыкновенно яркая звезда о восьми лучах. Какую он не раз
видел во время приступов болезни. Значит, вначале голос,
теперь звезда? А может, вообще все мираж, иллюзия, химера?
Тем не менее звезда привела его к скалистому мыску, и ель,
произрастающая на его стрелке, была самой что ни на есть
настоящей - огромной, разлапистой, трехобхватной, с
замшелыми ветками, касающимися земли. Правда, необычной
формы, завернутая в штопор. На ветвях этой странной ели
висели лоскутья, тонкие, завязанные невиданными узлами
ремешки, какие-то вырезанные из кости зловещего вида
фигурки. Могучие, напоминающие удавов корни замысловато
',%(+(al вокруг плоского, размером с хороший стол,
потрескавшегося валуна. Очень, очень похожего на жертвенный
камень.
встал как вкопанный - на высоте метров трех висела
командирская сумка. Объемистая, плотной кожи, на длинном
ремешке, с такими через плечо изображали обычно командармов
Гражданской. Да и товарищ Троцкий не брезговал планшетками.
Странно только, почему эта выглядит как новенькая, будто не
треплют ее лопарские ветра, не сечет дождем, не мочалит
метелью. Может, и впрямь духи берегут?
раздумывать не стал - влез себе на жертвенный камень, встал
на цыпочки и аккуратно так потянул сумочку с затрепетавшей
ветви... Спрыгнул без звука с камня, замер, затаив дыхание,
подождал. Ничего. Ни грома, ни молнии, ни землетрясения.
Видно, духи и впрямь потрафляли ему. Или выбирали момент. А
может, и нет их вовсе. Сумочка же вот она, тяжелая, на
ремешке, раздувшаяся, как накачанная через соломку лягушка.
чувствуя, как бьется сердце, открыл: стопка общих, в
клеенчатых обложках тетрадей, сложенная карта-трехверстка,
какие-то бумаги вразнобой. Развернул одну, оказавшуюся
неотправленным письмом, прочитал: "Здравствуйте, уважаемый
Херберт Фрэнк
Корнев Павел
Буркатовский Сергей
Андреев Николай
Шилова Юлия