Чтение 8–й страницы книги ~Москва и москвичи~

не стеснялись. Он знал все, видел все--и молчал. Разве уж если начальство
прикажет разыскать какую-нибудь дерзкую кражу, особенно у известного лица,--ну,
разыщет, сами громилы скажут и своего выдадут... Был с ним курьезный случай:
как-то украли медную пушку из Кремля, пудов десяти весу, приказало ему
начальство через три дня пушку разыскать. Он всех воров на ноги. -- Чтоб была у
меня пушка! Свалите ее на Антроповых ямах в бурьян... Чтоб завтра пушка
оказалась, где приказано. На другой день пушка действительно была на указанном
пустыре. Начальство перевезло ее в Кремль и водрузило на прежнем месте, у стены.
Благодарность получил. Уже много лет спустя выяснилось, что пушка для Смолина
была украдена другая, с другого конца кремлевской стены послушными громилами,
принесена на Антроповы ямы и возвращена в Кремль, а первая так и исчезла. В
преклонных годах умер Смолин бездетным. Пережила его только черепаха. При описи
имущества, которое в то время, конечно, не все в опись попало, найдено было в
его спальне два ведра золотых и серебряных часов, цепочек и портсигаров. Громилы
и карманники очень соболезновали: -- Сколько добра-то у нас пропало! Оно ведь
все наше добро-то было... Ежели бы знать, что умрет Андрей Михайлович,-- прямо
голыми руками бери! Десятки лет околачивался при кварталах сыщиком Смолин. Много
легенд по Сухаревке ходило о нем. Еще до русско-турецкой войны в Златоустенском
переулке в доме Медынцева совершенно одиноко жил богатый старик индеец. Что это
был за человек, никто не знал. Кто говорил, что он торгует восточными товарами,
кто его считал за дисконтера. Кажется, то и другое имело основание. К нему
иногда ходили какие-то восточные люди, он был окружен сплошной тайной. Восточные
люди вообще жили тогда на подворьях Ильинки и Никольской. И он жил в таком
переулке, где днем торговля идет, а ночью ни одной души не увидишь. Кому какое
дело--живет индеец и живет! Мало ли какого народу в Москве. Вдруг индейца нашли
убитым в квартире. Все было снаружи в порядке: следов грабежа не видно. В углу,
на столике, стоял аршинный Будда литого золота; замки не взломаны. Явилась
полиция для розысков преступников. Драгоценности целыми сундуками направили в
хранилище Сиротского суда: бриллианты, жемчуг, золото, бирюза--мерами!
Напечатали объявление о вызове наследников. Заторговала Сухаревка! Бирюзу
горстями покупали, жемчуг... бриллианты... Дело о задушенном индейце в воду
кануло, никого не нашли. Наконец года через два явился законный наследник--тоже
индеец, но одетый по-европейски. Он приехал с деньгами, о наследстве не говорил,
а цель была одна -- разыскать убийц дяди. Его сейчас же отдали на попечение
полиции и Смолина. Смолин первым делом его познакомил с восточными людьми Пахро
и Абазом, и давай индейца для отыскивания следов по шулерским мельницам
таскать--выучил пить и играть в модную тогда стуколку... Запутали, закружили
юношу. В один прекрасный день он поехал ночью из игорного притона домой--да и
пропал. Поговорили и забыли. А много лет спустя как-то в дружеском разговоре с
всеведущим Н. И. Пастуховым я заговорил об индейце. Оказывается, он знал много,
писал тогда в "Современных известиях", но об индейце генерал-губернатором было
запрещено даже упоминать. -- Кто же был этот индеец? -- спрашиваю. -- Темное
дело. Говорят, какой-то скрывавшийся глава секты душителей. -- Отчего же
запретил о нем писать генерал-губернатор? -- Да оттого, что в спальне у
Закревского золотой Будда стоял! -- Разве Закревский был буддист?! -- Как же, с
тех пор, как с Сухаревки ему Будду этого принесли! Небольшого роста, плечистый,
выбритый и остриженный начисто, в поношенном черном пальто и картузе с лаковым
козырьком, солидный и степенный, точь-в-точь камердинер средней руки, двигается
незаметно Смолин по Сухаревке. Воры исчезают при его появлении. Если увидят, то
знают, что он уже их заметил -- и, улуча удобную минуту, подбегают к нему...
Рыжий, щеголеватый карманник Пашка Рябчик что-то спроворил в давке и хотел
скрыться, но взгляд сыщика остановился на нем. Сделав круг, Рябчик был уже около
и что-то опустил в карман пальто Смолина. -- Щучка здесь... с женой...
Проигрался... Зло работает... -- С Аннушкой? -- Да-с... Юрка к Замайскому
поступил... Игроки с деньгами! У старьевщиков покупают... Вьюн... Голиаф...
Ватошник... Кукиш и сам Цапля. Шуруют вон, гляди... Быстро выпалил и исчез.
Смолин переложил серебряные часы в карман брюк. Издали углядел в давке высокую
женщину в ковровом платке, а рядом с ней козлиную бородку Щучки. Женщина увидала
и шепнула бороде. Через минуту Щучка уже терся как незнакомый около Смолина. --
Сегодня до кишок меня раздели... У Васьки Темного... проигрался! -- Ничего, злее
воровать будешь! Щучка опустил ему в карман кошелек. -- Аннушка сработала? --
Она... Сам не знаю, что в нем... -- А у Цапли что? -- Прямо плачу, что не попал,
а угодил к Темному! Вот дело было! Сашку Утюга сегодня на шесть тысяч взяли...
-- Сашку? Да он сослан в Сибирь! -- Какое! Всю зиму на Хитровке околачивался...
болел... Марк Афанасьев подкармливал. А в четверг пофартило, говорят, в Гуслицах
с кем-то купца пришил... Как одну копейку шесть больших отдал. Цапля метал...
Архивариус метал. Резал Назаров. -- Расплюев! -- Да, вон он с Цаплей у палатки
стоит... Андрей Михайлович, первый фарт тебе отдал!.. Дай хоть копеечку на
счастье... --На, разживайся!--И отдал обратно кошелек. -- Вот спасибо! Век не
забуду... Ведь почин дороже денег... Теперь отыграюсь! Да! Сашку до копья
разыграли. Дали ему утром сотенный билет, он прямо на вокзал в Нижний... А Цапля
завтра новую мельницу открывает, богатую. Смолин подходит к Цапле. -- С добычей!
Когда на новоселье позовешь? У Цапли и лицо вытянулось. -- Сашку-то сегодня на
шесть больших слопали! Ну, когда новоселье?.. Оторопел окончательно старый
Цапля. -- Цапля! Это что ты отобрал? Портреты каких-то вельмож польских... На
что они тебе? -- Для дураков, Андрей Михайлович, для дураков... Повешу в
гостиной--за моих предков сойдут... Так в четверг, милости просим, там же на
Цветном, над моей старой квартирой... сегодня снял в бельэтаже... -- Сашку на
Волгу спровадили? Добивает Цаплю всеведущий сыщик и идет дальше, к ювелирным
палаткам, где выигравшие деньги шулера обращают их в золотые вещи, чтоб потом
снова проиграться на мельницах... Поговорит с каждым, удивит каждого своими
познаниями, а от них больше выудит... -- Это кто такой франт, что с Абазом
стоит? -- Невский гусь... как его... -- Кихибарджи?.. Зачем он здесь? -- За
кем-то из купцов охотится... в "Славянском базаре" в сорокарублевом номере
остановились. И Караулов с ними... И по развалу проползет тенью Смолин. Увидал
Комара. -- Ну как твои куклы? Все Смолин знает -- не то, что где было, а что и
когда будет и где... И знает, и будет молчать, пока его самого начальство не
прищучит! * Из властей предержащих почти никто не бывал на Сухаревке, кроме
знаменитого московского полицмейстера Н. И. Огарева, голова которого с
единственными в Москве усами черными, лежащими на груди, изредка по воскресеньям
маячила над толпой около палаток антикваров. В палатках он время от времени
покупал какие-нибудь удивительные стенные часы. И всегда платил за них наличные
деньги, и никогда торговцы с него, единственного, может быть, не запрашивали
лишнего. У него была страсть к стенным часам. Его квартира была полна стенными
часами, которые били на разные голоса непрерывно, одни за другими. Еще он
покупал карикатуры на полицию всех стран, и одна из его комнат была увешана
такими карикатурами. Этим товаром снабжали его букинисты и цензурный комитет,
задерживавший такие издания. Особенно он дорожил следующей карикатурой.
Нарисован забор. Вдали каланча с вывешенными шарами и красным флагом (сбор всех
частей). На заборе висят какие-то цветные лохмотья, а обозленная собака стоит на
задних лапках, карабкается к лохмотьям и никак не может их достать. Подпись:
"Далеко Арапке до тряпки" (в то время в Петербурге был обер-полицмейстером
Трепов, а в Москве--Арапов). -- Вот идиоты, -- говорил Н. И. Огарев. Ну кто бы
догадался! Так бы и прошла насмешка незаметно... Я видел этот номер
"Будильника", внимания на него не обратил до тех пор, пока городовые не стали
отбирать журнал у газетчиков. Они все и рассказали. В те времена палаток
букинистов было до тридцати. Здесь можно было приобрести все, что хочешь. Если
не найдется нужный том какого-нибудь разрозненного сочинения, только закажи, к
другому воскресенью достанут. Много даже редчайших книг можно было приобрести
только здесь. Библиофилы не пропускали ни одного воскресенья. А как к этому дню
готовились букинисты! Шесть дней рыщут -- ищут товар по частным домам, усадьбам,
чердакам, покупают целые библиотеки у наследников или разорившихся библиофилов,
а "стрелки" скупают повсюду книги и перепродают их букинистам, собиравшимся в
трактирах на Рождественке, в Большом Кисельном переулке и на Малой Лубянке. Это
была книжная биржа, завершавшаяся на Сухаревке, где каждый постоянный покупатель
знал каждого букиниста и каждый букинист знал каждого покупателя: что ему надо и
как он платит. Особым почетом у букинистов пользовались профессора И. Е.
Забелин, Н. С. Тихонравов и Е. В. Барсов. Любили букинисты и студенческую
бедноту, делали для нее всякие любезности. Приходит компания студентов, человек
пять, и общими силами покупают одну книгу или издание лекций совсем задешево, и
все учатся по одному экземпляру. Или брали напрокат книгу, уплачивая по пятачку
в день. Букинисты давали книги без залога, и никогда книги за студентами не
пропадали. Букинисты и антиквары (последних звали "старьевщиками") были
аристократической частью Сухаревки. Они занимали место ближе к Спасским
казармам. Здесь не было той давки, что на толкучке. Здесь и публика была чище:
коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества.
Всем букинистам был известен один собиратель, каждое воскресенье копавшийся в
палатках букинистов и в разваленных на рогожах книгах, оставивший после себя
ценную библиотеку. И рассчитывался он всегда неуклонно так: сторгует, положим,
книгу, за которую просили пять рублей, за два рубля, выжав все из букиниста, и
лезет в карман. Вынимает два кошелька, из одного достает рубль, а из другого
вываливает всю мелочь и дает один рубль девяносто три копейки. -- Семи копеечек
нет... Вот получите. Знают эту систему букинисты, знают, что ни за что не
добавит, и отдают книгу. А один букинист раз сказал ему: -- Ну как вам не
совестно копеечки-то у нашего брата вымарщивать? -- Ты ничего не понимаешь! А в
год-то их сколько накопится? Знали еще букинисты одного курьезного покупателя.
Долгое время ходил на Сухаревку старый лакей с аршином в руках и требовал книги
в хороших переплетах и непременно известного размера. За ценой не стоял. Его
чудак-барин, разбитый параличом и не оставлявший постели, таким образом
составлял библиотеку, вид которой утешал его. На этой "аристократической" части
Сухаревки вперемежку с букинистами стояли и палатки антикваров. Уважаемым
покупателем у последних был Петр Иванович Щукин. Сам он редко бывал на
Сухаревке. К нему товар носили на дом. Дверь его кабинета при амбаре на Ильинке,
запертая для всех, для антикваров всегда была открыта. Вваливаются в амбар
барахольщики с огромными мешками, их сейчас же провожают в кабинет без доклада.
Через минуту Петр Иванович погружается в тучу пыли, роясь в грудах барахла,
вываленного из мешков. Отбирает все лучшее, а остатки появляются на Сухаревке в
палатках или на рогожах около них. Сзади этих палаток, к улице, барахольщики
второго сорта раскидывали рогожи, на которых был разложен всевозможный чердачный
хлам: сломанная медная ручка, кусок подсвечника, обломок старинной канделябры,