Чтение 9–й страницы книги ~Москва и москвичи~

разрозненная посуда, ножны от кинжала. И любители роются в товаре и всегда
находят что купить. Время от времени около этих рогож появляется владелец
колокольного завода, обходит всех и отбирает обломки лучшей бронзы, которые тут
же отсылает до- мой, на свой завод. Сам же направляется в палатки антикваров и
тоже отбирает лом серебра и бронзы. -- Что покупаете?--спрашиваю как-то его. --
Серебряный звон! Для Сухаревки это развлечение. Колокол льют! Шушукаются по
Сухаревке -- и тотчас же по всему рынку, а потом и по городу разнесутся нелепые
россказни и вранье. И мало того, что чужие повторяют, а каждый сам старается
похлеще соврать, и обязательно действующее лицо, время и место действия точно
обозначит. -- Слышали, утром-то сегодня? Под Каменным мостом кит на мель сел...
Народищу там! -- В беговой беседке у швейцара жена родила тройню -- и все с
жеребячьими головами. -- Сейчас Спасская башня провалилась. Вся! И с часами!
Только верхушку видать. Новичок и в самом деле поверит, а настоящий москвич
выслушает и виду не подает, что вранье, не улыбается, а сам еще чище что-нибудь
прибавит. Такой обычай: -- Колокол льют! Сотни лет ходило поверье, что чем
больше небылиц разойдется, тем звонче колокол отольется. А потом встречаются: --
Чего ты назвонил, что башня провалилась? Бегал -- на месте стоит, как стояла! --
У Финляндского на заводе большой колокол льют! Ха-ха-ха! С восьмидесятых годов,
когда в Москве начали выходить газеты и запестрели объявлениями колокольных
заводов, Сухаревка перестала пускать небылицы, которые в те времена служили
рекламой. А колоколозаводчик неукоснительно появлялся на Сухаревке и скупал
"серебряный звон". За ним очень ухаживали старьевщики, так как он был не из
типов, искавших "на грош пятаков". Это был покупатель со строго определенной
целью --. купить "серебряный звон", а не "на грош пятаков". Близок к нему был
еще один "чайник", не пропускавший ни одного воскресенья, скупавший, не
выжиливая копеечку, и фарфор, и хрусталь, и картины... Между
любителями-коллекционерами были знатоки, особенно по хрусталю, серебру и
фарфору, но таких было мало, большинство покупателей мечтало купить за
"красненькую" настоящего Рафаэля, чтобы потом за тысячи перепродать его, или
купить из "первых рук" краденое бриллиантовое колье за полсотни... Пускай потом
картина Рафаэля окажется доморощенной мазней, а колье-- бутылочного стекла,
покупатель все равно идет опять на Сухаревку в тех же мечтах и до самой смерти
будет искать "на грош пятаков". Ни образования, ни знания, ничего, кроме
тятенькиных капиталов и природного уменья наживать деньги, у него не имеется. И
торгуются такие покупатели из-за копейки до слез, и радуются, что удалось купить
статуэтку голой женщины с отбитой рукой и поврежденным носом, и уверяют они
знакомых, что даром досталась: -- Племянница Венеры Милосской! -- Что?! -- А
рука-то где! А вы говорите! Еще обидится! И пойдет торговаться с извозчиком
из-за гривенника. Много таких ходило по Сухаревке, но посещали Сухаревку и
истинные любители старины, которые оставили богатые коллекции, ставшие потом
народным достоянием. ...Но много их и пропало. Все делалось как-то втихомолку,
по-сухаревски. И все эти антиквары и любители были молчаливы, как будто они
покупали краденое. Купит, спрячет и молчит. И все в одиночку, тайно друг от
друга. Но раз был случай, когда они все жадной волчьей стаей или, вернее, стаей
пугливого воронья набросились на крупную добычу. Это было в восьмидесятых годах.
Тогда умер знаменитый московский коллекционер М. М. Зайцевский, более сорока лет
собиравший редкости изящных искусств, рукописей, пергаментов, первопечатных
книг. Полвека его знала вся Сухаревка. За десятки лет все его огромные средства
были потрачены на этот музей, закрытый для публики и составлявший в полном
смысле этого слова жизнь для своего старика владельца, забывавшего весь мир ради
какой-нибудь "новенькой старинной штучки" и никогда не отступившего, чтобы не
приобрести ее. Он ухаживал со страстью и терпением за какой-нибудь серебряной
крышкой от кружки и не успокаивался, пока не приобретал ее. Я знаком был с М. М.
Зайцевским, но трудно было его уговорить показать собранные им редкости. Да
никому он их и не показывал. Сам, один любовался своими сокровищами, тщательно
их охраняя от постороннего глаза. Прошло сорок лет, а у меня до сих пор еще
мелькают перед глазами редкости этих четырех больших комнат его собственного
дома по Хлебному переулку. Стены комнат тесно увешаны массой старинных картин.
На первом плане картина, изображающая святого Иеронима. Это оригинал
замечательного художника. Некоторые знатоки приписывали его кисти Луки
Джиордано. Рядом с этой картиной помещались две громадные картины фламандской
школы, изображающие пир и торжественный выход какого-то властителя. Далее
картина Лессуера "Христос с детьми", картина Адриана Стаде и множество других
картин прошлых веков. В следующей комнате огромная коллекция редчайших икон,
начиная с икон строгановского письма, кончая иконами, уцелевшими чуть не со
времен гонения на христиан. Тут же коллекция крестов. Между ними золотой
складень с надписью: "Моление головы московских стрельцов Матвея Тимофеевича
Синягина". Третья комната занята портретами на кости и на металле. Портрет
Екатерины II, сделанный из немецких букв, которые можно рассмотреть только в
лупу. Из букв составлялась вся история царствования. Еще два портрета маслом с
графа Орлова-Чесменского. На одном портрете граф изображен на своем Барсе
верхом, а на другом -- в санях, запряженных Свирепым. Около на столе лежит
кованая, вся в бирюзе, сбруя Свирепого. Далее сотни часов, рогов, кружек, блюд,
а посреди их статуя Ермака Тимофеевича, грудь которого сделана из огромной
цельной жемчужины. Она стоит на редчайшем серебряном блюде XI века. Перечислить
все, что было в этих залах, невозможно. А на дворе, кроме того, большой сарай
был завален весь разными редкостями более громоздкими. Тут же вся его
библиотека. В отделении первопечатных книг была книга "Учение Фомы Аквинского",
напечатанная в 1467 году в Майнце, в типографии Шефера, компаньона изобретателя
книгопечатания Гутенберга. В отделе рукописей были две громадные книги на
пергаменте с сотнями рисунков рельефного золота. Это "Декамерон" Боккаччо,
писанная по-французски в 1414 году. После смерти владельца его наследники, не
открывая музея для публики, выставили некоторые вещи в залах Исторического музея
и снова взяли их, решив продать свой музей, что было необходимо для дележа
наследства. Ученые-археологи, профессора, хранители музеев дивились редкостям,
высоко ценили их и соболезновали, что казна не может их купить для своих
хранилищ. Три месяца музей стоял открытым для покупателей, но продать, за
исключением мелочей, ничего не удалось: частные московские археологи,
воспитанные на традициях Сухаревки с девизом "на грош пятаков", ходили стаями и
ничего не покупали. Сухаревские старьевщики-барахольщики типа Ужо,
коллекционеры, бесящиеся с жиру пли собирающие коллекции, чтобы похвастаться
перед знакомыми, или скупающие драгоценности для перевода капиталов из одного
кармана в другой, или просто желающие помаклачить искатели "на грош пятаков",
вели себя возмутительно. Они с видом знатоков старались "овладеть" своими
глазами, разбегающимися, как у вора на ярмарке, при виде сокровищ, поднимали
голову и, рассматривая истинно редкие, огромной ценности вещи, говорили
небрежно: -- М...н...да... Но это не особенная редкость! Пожалуй, я возьму ее.
Пусть дома валяется... Целковых двести дам. Так ценили финифтьевый ларец,
стоивший семь тысяч рублей. Об этом ларце в воскресенье заговорили молчаливые
раритетчики на Сухаревке. Предлагавший двести рублей на другой день подсылал
своего подручного купить его за три тысячи рублей. Но наследники не уступили. А
Сухаревка, обиженная, что в этом музее даром ничего не укупишь, начала "колокола
лить". Несколько воскресений между антикварами только и слышалось, что лучшие
вещи уже распроданы, что наследники нуждаются в деньгах и уступают за бесценок,
но это не помогло сухаревцам укупить "на грош пятаков". В один прекрасный день
на двери появилась вывеска, гласившая, что Сухаревских маклаков и антикваров из
переулков (были названы два переулка) просят "не трудиться звонить". Дальнейшую
судьбу музея и его драгоценностей я не знаю. Помню еще, что сын владельца музея
В. М. Зайцевский, актер и рассказчик, имевший в свое время успех на сцене,
кажется, существовал только актерским некрупным заработком, умер в начале этого
столетия. Его знали под другой, сценической фамилией, а друзья, которым он в
случае нужды помогал щедрой рукой, звали его просто -- Вася Днепров. Что он
Зайцевский -- об этом и не знали. Он как-то зашел ко мне и принес изданную им
книжку стихов и рассказов, которые он исполнял на сцене. Книжка называлась
"Пополам". Меня он не застал и через день позвонил по телефону, спросив, получил
ли я ее. -- Спасибо,-- ответил я,-- жаль, что не застал меня. Кстати, скажи, цел
ли отцовский музей? -- Эге! Хватился! Только и остался портрет отца, и то я его
этой зимой на Сухаревке купил. * Неизменными посетителями Сухаревки были все
содержатели антикварных магазинов. Один из них являлся с рассветом, садился на
ящик и смотрел, как расставляют вещи. Сидит, глядит и, чуть усмотрит что-нибудь
интересное, сейчас ухватит раньше любителей-коллекционеров, а потом перепродаст
им же втридорога. Нередко антиквары гнали его: -- Да уходите, не мешайте, дайте
разложиться! -- Ужо! Ужо! -- отвечает он всегда одним и тем же словом и сидит,
как примороженный. Так и звали его торговцы: "Ужо!" Любил рано приходить на
Сухаревку и Владимир Егорович Шмаровин. Он считался знатоком живописи и
поповского1 фарфора. Он покупал иногда серебряные чарочки, из которых мы пили на
его "средах", покупал старинные дешевые медные, бронзовые серьги. Он прекрасно
знал старину, и его обмануть было нельзя, хотя ------------------------------- 1
Фарфоровый завод Попова. подделок фарфора было много, особенно поповского.
Делали это за границей, откуда приезжали агенты и привозили товар. На Сухаревке
была одна палатка, специально получавшая из-за границы поддельного "Попова".
Подделки практиковались во всех областях. Нумизматы неопытные также часто
попадались на сухаревскую удочку. В серебряном ряду у антикваров стояли витрины,
полные старинных монет. Кроме того, на застекленных лотках продавали монеты
ходячие нумизматы. Спускали по три, по пяти рублей редкостные рубли Алексея
Михайловича и огромные четырехугольные фальшивые медные рубли московской и
казанской работы. Поддельных Рафаэлей, Корреджио, Рубенсов--сколько хочешь. Это
уж специально для самых неопытных искателей "на грош пятаков". Настоящим
знатокам их даже и не показывали, а товар все-таки шел. Был интересный случай. К
палатке одного антиквара подходит дама, долго смотрит картины и останавливается
на одной с надписью: "И. Репин"; на ней ярлык: десять рублей. -- Вот вам десять
рублей. Я беру картину. Но если она не настоящая, то принесу обратно. Я буду у
знакомых, где сегодня Репин обедает, и покажу ему. Приносит дама к знакомым
картину и показывает ее И. Е. Репину. Тот хохочет. Просит перо и чернила и
подписывает внизу картины: "Это не Репин. И. Репин". Картина эта опять попала на
Сухаревку и была продана благодаря репинскому автографу за сто рублей. Старая
Сухаревка занимала огромное пространство в пять тысяч квадратных метров. А
кругом, кроме Шереметевской больницы, во всех домах были трактиры, пивные,
магазины, всякие оптовые торговли и лавки -- сапожные и с готовым платьем, куда
покупателя затаскивали чуть ли не силой. В ближайших переулках -- склады мебели,