Чтение 23–й страницы книги ~Глухомань~

и вызвали.

- Спасибо, ребята, - сказал. - Меня, видать, назад, в Глухомань
отправляют.

И точно. То ли камера для других понадобилась, то ли от меня поскорее
избавиться решили, а только в тот же день меня выперли из Тбилиси под
конвоем двух молодцов в пятнистой форме.

Молодцы были угрюмы, неприветливы и на редкость неразговорчивы. Уж не
знаю, что именно им внушили отцы-командиры, но вели они себя так, как, по
моим представлениям, должны были бы вести себя оккупанты, на всякий случай
подозревающие в каждом местном - врага, в каждом соотечественнике - шпиона.
Мне с трудом удалось склонить их к пониманию, что мои личные вещи не в
камере хранения, а в доме, в котором меня приняли как самого дорогого друга.

И мы пошли в тот дом.

Весь переулок был заполнен людьми. Они о чем-то говорили, но сразу же
замолкали при нашем приближении и молча расступались, провожая нас
взглядами. Я здоровался, но мне никто не отвечал, и даже дети, шумные и
веселые грузинские ребятишки, всегда первыми приветствовавшие меня, в то
утро тоже молча отворачивались. Я не понимал, что происходит, но тревога
росла и росла, и я почему-то не решался ни у кого спросить, что же
случилось, почему все молчат, как на похоронах.

Как на похоронах. Я ничего не знал, ничего, но первое, что я понял, это и
было - как на похоронах.

Так мы и подошли к дому, из которого я вышел на тусклом рассвете
сегодняшнего дня. И там стояли соседи, и там я сказал "Здравствуйте", и там
мне ничего не ответили, а просто расступились, как расступаются перед
милицией. Один из моих сопровождающих остался у входа, а второй пошел со
мной на второй этаж. Я постучал в дверь, никто мне не ответил. Я потянул за
ручку, и дверь открылась.

- Нина?..

Молчание. Я вошел в квартиру вместе с сопровождающим, заглянул в каждую
комнату.

- Нина?.. Нина?..

Никто не отозвался. Ни Нина, ни Вахтанг, ни Тина, ни ее подружка. Никто.
Квартира точно вымерла. Вся. Вдруг.

- За вещами зашли? - спросил вдруг женский голос за моей спиной.

Я оглянулся. Это была соседка. Вся - в черном.

- Да, - сказал. - Выгоняют меня из Тбилиси.

- Выгоняют, - почему-то очень серьезно подтвердила она.

- А где все? - спросил я. - Где Нина, Вахтанг, девочки?

Она странно посмотрела на меня, пожевала губами:

- В морге. Нину на опознание вызвали.

- Кого?

- Всех. Тину, Нателлу, Вахтанга Автандиловича. Всех.

- Как?!

Единственное, что выдавить из себя смог. И - сел, помнится. Ноги подо
мной подломились.

Соседка горестно покачала головой. А мой камуфляжный сопровождающий
крикнул с раздражением:

- Ты давай шмотки собирай, самолет ждать не будет!

Как чемодан укладывал - не помню. Кажется, соседка мне помогла. Молча. Мы
с сопровождающим вышли, опять прошли по переулку сквозь молчаливый
грузинский строй. Вышли к военному уазику. Меня в него запихнули на заднее
сиденье, сбоку сопровождающие устроились, и мы поехали. Кажется, на
аэродром, что ли.

- Много погибло?

Никто не ответил. И в окно смотреть не давали, хотя я что-то видел краем
глаза. Не тела, конечно, их убрали уже. А вот вещи - кофточки, курточки,
груды целлофана, которым от дождя укрывались... Видел, но как-то мельком,
что ли...

Потом - в самолет. На какие-то ящики усадили, взлетели. Я сидел,
съежившись, а мысли скакали, и никак я их в строй вернуть не мог. Кто-то из
экипажа в отсек, где я сидел, пришел. Дал полкружки водки и кусок хлеба с
колбасой.

- Много погибло там? - спросил я.

- Десятка два подавили, - нехотя сказал он. - Ты выпей, выпей.
Оттягивает.

Кто для веселья пьет, а мы - чтоб оттягивало. Кому что. Выпил я. Только
мало помогло. Не оттянуло.

Приземлились мы в Клину, что ли. Выгрузили меня, велели в кабинет пройти.
Прошел. Там какой-то чин из КГБ паспорт мой зарегистрировал, отдал, сказал
на прощанье:

- Не болтайте там, в Глухомани своей. Все будет разъяснено своевременно и
официально.

И пошел я на поезд до Москвы. Купил на рынке бутылку у спекулянта -
борьба за трезвость продолжалась, - пирожков каких-то и пил всю дорогу.

Оттянуло. И когда из Москвы ночным поездом в Глухомань свою ехал, уже
что-то в голове закопошилось. Косматое что-то, полухмельное, поскольку я
вместо обеда еще бутылку в дорогу взял.

Вот о косматом и поговорим.

Потрясенный немилосердием гражданской войны, Горький, помнится, написал
статью "О жестокости русского народа". О ней как-то все советское время не
любили вспоминать, но любознательных отсылаю к его полному собранию
сочинений. Он объяснял эту черту странным увлечением крестьянских грамотеев
выискивать в житиях святых описания мучений куда чаще, чем, скажем, описания
их нравственных подвигов. Но это, так сказать, любимое чтение, а откуда же
само желание бить, топтать, унижать человека, который - заведомо! - тебе тем
же не в состоянии ответить? Меня, например, били, как говорится, и фамилии
не спросив: до сей поры ребро надломленное ноет, коли не так во сне
повернусь. И руку заодно вывернули, несмотря на то что басовитый начальник
велел просто отправить славянина в комендатуру, чтобы под ногами не путался.
Откуда жестокость эта, откуда азарт ни в чем не повинных бить?..

Да оттуда же, откуда наш вековечный вопрос: "Ты меня уважаешь?"

Тысячу лет никто русского мужика не уважал. И никакого закона, никакого
суда, душу его охранявшего, у нас отродясь не было. И сейчас нет. Нет такого
закона, и, уверен, нескоро он еще появится, потому что вопрос "Ты меня
уважаешь?" не заглох еще в русских душах.

Не закон правит нами, а - начальник. И коли этот начальник по каким-то
там причинам дозволил покуражиться - покуражатся, не извольте беспокоиться.
И не от свойственной нам любви к чтению мучений святых избранников Божиих, а
- от дозволения свыше.

Ведь ударить кого-то - да еще заведомо безнаказанно! - значит, унизить
его, опустить ниже себя, поэтому бьет всегда униженный внутренне. Бьет,
устав унижаться, стремясь просто и задешево утвердиться хотя бы для самого
себя. Для нас ударить другого - момент самоутверждения.

Нет, это - не закон Зоны, в которую превратили Россию. Просто Зона взяла
то, что существовало. Зона не способна создавать, Зона способна только
заимствовать то, что ей сгодится.

Именно поэтому Россия бьет жен своих. И жены, прекрасно понимая, почему
бьет муж, мудро не сопротивляются ему прилюдно: так мужику легче. Русские
женщины все понимают...

Этого комплекса - терпеть от раба - не понимают грузинские женщины.
Потому-то и - два десятка, погибших в великом удивлении, а не в великой
давке.

А армия - всегда слепок с народа своего. Всегда. Отсюда и дедовщина, и
гибель Славика, и запланированный разгром молодежного митинга в Тбилиси.
Разгулялась душа. Дозволили ей разгуляться...

- Бей чернозадых!..

Внутри этот крик засел. И ведь не избавишься от него, потому что - душой
слышал. Не просто ушами.

С этим кличем в душе я в свою Глухомань и вернулся.

Абзац? Да нет, кончились абзацы. И черной главой кончилась первая часть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Поезд в Глухомань нашу приходил поздно, но вокзальный ресторан еще
работал. Я по-обедал там - есть уж очень хотелось, - а потом за взятку купил
на все оставшиеся отпускные водки, кое-какую закуску и пробрался к себе.
Заперся, спать завалился, только не засыпалось мне. До утра провертелся без
толку, в муках, что я скажу жене Вахтанга и его сыновьям. Что Нину вызвали в
морг для опознания?..

Ничего я тогда не знал ни о друге своем, ни о девочках. Что с ними
случилось, с какой целью Нину в морг вызвали... Нет, понимал цель этого
вызова: на опознание. Это - для милиции. А для семьи - что?.. Что я Лане
скажу и футболистам Вахтанга?..

Но должен был идти. Побрился, в порядок себя привел, в кулак себя зажал и
- пошел.

Долго шел. Шоссе кружным путем пересек, чтобы со знакомыми случаем не
встретиться, и - закоулками к их дому. С кем-то, помнится, встречался все ж
таки - городок у нас маленький, - здоровался, но - все на ходу, без
разговоров. Один разговор во мне ворочался: что я Лане скажу? Сыны, конечно,
в школе были, я специально время подобрал, но - Лана... Жена Вахтанга. Или -
вдова?..

У подъезда, как на грех, ее соседку встретил. Спросила в упор:

- Что в Тбилиси?

- А что? - тупо перепросил я.

- Говорят, митинг какой-то. Отделения от Союза требуют.

- Да?.. - спросил. - Нет. Лана дома?

- Кажется...

Что-то еще хотела спросить, но я наверх пошел. Через три ступеньки.