Чтение 40–й страницы книги ~Крылья крепнут в бою~

Знали бы они, что это последнее в их жизни свидание...

Первым на разведку войск противника в "дамском сердце" вылетел я со
своим ведомым, вторая пара - Владимир Петров с Ефимом Дмитриевым.

Полчаса, меняя курсы, летаем над лесным массивом, постепенно снижаясь.
Вот уже высота сто пятьдесят, но в густом ельнике ничего не видно, лишь на
снегу просматриваются занесенные метелью следы гусениц, повозок, лыж.
Странно, если противник здесь, то почему не ведет огня? А может быть, в этом
лесу никакого врага нет? Или он почему-либо не желает себя выдавать?

Так никого и не обнаружив, вернулись с задания, и я доложил, что
противника даже с малой высоты не нашел. Зенитного обстрела тоже не было.

Тогда командир полка приказал быстро подготовить восемь самолетов с
РС-82 и нанести удар по западной опушке леса:

- Неважно, увидят там летчики что-либо или нет. О результатах удара
доложить по радио. Таков приказ генерала Федюнинского. Штурмовать лесной
массив, гюка противник не обнаружит себя. Это-главная задача дня...

Во втором вылете - без Петрова - я подвел группу к западной части
"дамского сердца" на высоте 870 метров (на высотах 700, 800, 900 и 1000
метров я не летал - равные цифры высоты облегчали стрельбу фашистским
зенитчикам). В первой атаке "прощупывания" леса каждый выпустил по одному
снаряду и дал по одной очереди из пулеметов. Противник продолжал молчать: ни
одного зенитного разрыва, ни трассы "эрликонов". Во второй атаке я дал
команду применить остальные двадцать четыре снаряда залпом. Тут-то мы
наконец "разбудили" зверя.

Шквал огня со всех сторон обрушился на самолеты.

Казалось, зенитками был забит весь лесной массив. Набрав в стороне
высоту, я сообщил на КП полка и на пункт наведения о результатах разведки
боем и пошел в третью атаку. Мы выполнили ее с пикирования под крутым углом
60 градусов и прочесали пулеметным огнем зенитные точки. Уже на обратном
пути мне встретилась шестерка И-16, которую вел Алексей Лазукин.

- Леша, - предупредил я его, - учти, сильный зенитный огонь. Особенно в
западной части леса. Атакуй с пикирования.

- Понял, спасибо, - ответил Лазукин.

Его шестерку противник встретил разноцветными трассами спаренных
"эрликонов", пулеметных установок и серыми шапками зенитных разрывов. Немцы
поняли, что они обнаружены, и теперь оборонялись всеми средствами
противовоздушной обороны.

Потом мне рассказывали о том, как протекала штурмовка.

Тяжелые пушечные "ишачки" били залпами. Один заход, второй... Алексей
завел шестерку на третью атаку, вошел в пикирование, тут его и настиг
вражеский снаряд. Я уже знал, как это бывает: перед глазами вспышка и разом
- глубокая тишина. Алексей пришел в сознание в момент, когда его истребитель
терял последние метры высоты. Его правая рука безжизненно висела, он
перехватил управление левой рукой, потянул на себя. Самолет поднял тупой нос
и с набором высоты пошел над лесом. И опять на какие-то секунды в глазах
потемнело, перед приборной доской поплыли разноцветные круги, во рту стало
солоно. Надо держаться, надо побороть слабость - иначе все, гибель.

Алексей собрал последние силы и левой рукой повел своего израненного
"ишачка" к аэродрому. Спасешь машину-и сам спасешься. Увидишь опять Шурочку,
друзей.

Истребитель летел в окружении боевых товарищей. Но силы покидали
летчика. Он торопливо взглянул вперед, на землю, и увидел: лес, поле
аэродрома, деревня, огибавшая его с северо-запада, и большой холм, покрытый
снегом, были подернуты какой-то подвижной оранжевой пеленой, местами
принимавшей красную окраску.

Шасси левой рукой не выпустить, да и сил больше нет. Алексей убрал газ,
с трудом дотянулся до магнето, выключил мотор, подобрал ручку. Самолет;
подняв снежный вихрь, прополз метров шестьдесят по снегу и остановился
посреди летного поля. От стоянок к самолету бежали люди.

- Что с тобой, Леша? - расстегивая привязные ремни илямки парашюта,
спросил Кузнецов и, запнувшись, покачал головой. - Да ты, родной, кажется,
здорово того... Сейчас мы тебя осторожно...

Лазукин, смертельно бледный, что-то прошептал. Окружающие едва
разобрали:

- Товарищ командир, группа задание выполнила, но вот... сволочи... в
кабину...

Кровь пошла изо рта, Алексей потерял сознание. Подъехала санитарная
машина. Врач наскоро перевязал его. Раны оказались тяжелыми. Правая рука
перебита, осколки глубоко врезались в грудь н правый бок. Алексея увезли в
деревню, в санитарную часть, а мы, летчики, как только самолеты были готовы,
опять и опять двумя группами по восемь - десять машин поднимались в воздух
на штурмовку лесного массива. Фашисты там казались крысами, забежавшими в
ловушку.

К вечеру наши части полностью окружили "дамское сердце", а мы, уже в
сумерках, шестеркой, собранной из всех эскадрилий, нанесли последний удар по
центральной части леса.

Когда на высоте 1250 метров я подвел истребителей к цели, зенитчики
врага молчали. Мы, как на полигоне, сделали два захода по горящему лесу.
Позже пункт наведения благодарил нас по радио за хорошую, точную работу.

Поздно вечером мы с Анатолием Кузнецовым пришли в санитарную часть. Там
уже собралось много друзей Лазукина. У изголовья сидела Шурочка. Алексей был
в сознании, но дышал с трудом, струйка крови запеклась в углу рта. Врач
посмотрел на нас и показал знаком, чтобы мы молчали. Алексей вдруг начал
часто моргать глазами, силясь что-то сказать. Пальцами левой руки, лежавшей
на его перевязанной груди, он манил нас - просил приблизиться.

Мы сели рядом с топчаном, на котором он лежал.

- Лета, - сказал Кузнецов, - немец в лесу разгромлен. Командующий
армией передал по радио благодарность летчикам. Ты давай... Поправляйся, а
мы пока повоюем и за тебя.

Глаза Алексея повлажнели, он заговорил чуть слышно, задыхаясь:

- Я все ждал, когда вы придете, спасибо... Толя, возьми мой самолет,
отомсти за меня. Я уже, наверное...

Голос его сорвался, по телу прошла дрожь. Алексей покинул нас навсегда.

Утром 17 марта на бортах самолетов 2-й эскадрильи белой краской были
написаны слова: "Отомстим за Алексея Лазукина".

Весь день шли тяжелые воздушные бои на участке прорыва 54-й армии.
Противник усилил истребительное прикрытие своих войск и сопровождение
бомбардировщиков. В полку своевременно были приняты меры, решено не
распылять силы, а действовать двумя группами по восемь-десять самолетов,
составленных из всех эскадрилий. В каждом вылете мы усилили верхний эшелон
группы. Это принесло неплохие результаты. В течение дня мы шесть раз
вступали в бой, сбили четырнадцать самолетов врага, не имея потерь,

На построении, давая указания летчикам, я ощутил на себе пристальный и
какой-то непривычно жесткий взгляд Петрова. Казалось, истомленное,
обострившееся лицо его состоит из одних глаз, - в них горела решимость.
Понимал ли он, почему его не шлют на задание? Может быть...

Как бы там ни было, отпустив летчиков, я позвонил начальнику штаба и
объяснил положение с Петровым.

- Понимаете, Петр Львович, человек морально надломлен. Вы просили вчера
выделить двух человек на связной У-2 в Новую Ладогу. Вот его и пошлю, пусть
немного расслабится, на боевом ему сейчас нельзя, погибнет, и это будет на
нашей совести... А вечером что-нибудь придумаем.

- Не возражаю, - после небольшой паузы ответил начальник штаба. -
Только вот что комполка скажет, когда узнает, что мы на перевозку почты
поставили такого бойца?

- А вы по старой дружбе растолкуйте ему, что к чему, и скажите, что с
петровским звеном весь день будет летать комэск. Ну, а если он сам вдруг
захочет подняться, с удовольствием уступлю ему место. Редко же летает...

Ройтберг громко засмеялся, видимо, командира на КП не было, и тут же
пообещал, что постарается это дело устроить.

- А на командира ты не греши. Это все-таки не Охтень. У него на земле
куча дел, из эскадрилий не вылезает, и не дядя же планирует всю боевую.
Таких людей беречь надо.

- Ясно.

- Будь здоров.

Мартовские сумерки наступают медленно. Сильный ветер рвет полотнище
гвардейского знамени, медленно покачиваются штыки идущих в строю
краснофлотцев. Мороз крепчает, в темнеющем небе загораются звезды. Полк
колоннами поэскадрильно взбирается на холм. Летчики, сменяя друг друга,
несут гроб, обитый красным бархатом, в котором как будто спит между боевыми
вылетами один из честнейших и храбрейших советских воинов-авиаторов -
Алексей Лазукин.

Гроб установлен на вершине холма. Боевые друзья и товарищи стоят
вокруг-молчаливые, строгие.

Гвардейцы клянутся у могилы друга выполнить до конца свой долг перед
ленинградцами, перед воинами фронта и флота. С высокого холма они видят
вдали скованное льдом Ладожское озеро, по которому тянутся сотни, машин с
затемненными фарами. Хлеб, горючее, боеприпасы - все это, не жалея сил и
жизни, охраняют и прикрывают с неба летчики 4-го гвардейского полка.

Троекратный ружейный залп грохочет над холмом, отдаваясь эхом. Оно
летит к притихшей деревне, к опушке леса, где стоят невидимые, готовые к бою
истребители, и дальше к линии фронта, к голодающим и непокоренным
ленинградцам.

Но вот вдали над Кобоной крупными светлячками вспыхивает масса зенитных
разрывов, по мглистому небу скользят, как мечи, лучи наших прожекторов,
отыскивая воздушного врага. Нет, фашистские стервятники, не прорветесь к
дороге, и хлеб скоро придет в осажденный город.

Война часто вырывает из жизни друзей, и там, где дух воинов крепок, где
мысли и чувства нацелены на одно - победить врага, - там смерть не
обескрыливает. Так было и в день, когда клятва на могиле Алексея Лазукина
вошла в сердца и души не только его друзей, но и недавно прибывших в полк