улице Фоссет прониклись ложным убеждением, что "мисс Люси" - особа
чрезвычайно образованная; иного мнения держался лишь мосье Эманюель, который
одному ему известным, а для меня непостижимым путем составил себе довольно
правильное представление о моих истинных талантах и старался не пропустить
возможности, злорадно ухмыляясь, шепотом доложить мне, что они довольно
ограниченны. Меня же их скудость нисколько не смущала. Больше всего на свете
я люблю отдаваться собственным мыслям; получаю я огромное наслаждение и от
чтения книг, но не всех без разбору: я предпочитаю такие книги, стиль и
мысли которых четко отражают душу автора, и неизбежно прихожу в уныние от
безликих книг, далее когда они изобилуют ученостью и другими похвальными
качествами: ведь я сознаю, что господь поставил предел возможностям и
плодотворности моего разума, благодарного, я надеюсь, за то, что ниспослано
ему, не претендующего на более ценный дар и не рвущегося к высотам знаний.
церемоний, не постучась, ко мне ворвалась вторая незваная гостья. Даже
лишившись зрения, я бы узнала ее. Свойственная мне сдержанность давно уже
оказала на поведение моих подопечных полезное влияние - теперь они редко
докучали мне бестактностью, что облегчило мне жизнь. А вот в начале моей
деятельности не раз бывало и так: подойдет ко мне какая-нибудь туповатая
немка, хлопнет по плечу и предложит бежать с ней наперегонки, или же эдакая
неугомонная уроженка Лабаскура схватит меня за руку и потащит к площадке для
игр, настоятельно требуя, чтобы я покаталась с ней на "Pas de Geant"* или
приняла участие в шумной игре, напоминающей наши прятки, которая у них
называется "Un, deux, trois"**; однако спустя некоторое время меня перестали
одолевать подобными мелкими знаками внимания, причем произошло это само
собой, без прямых указаний или замечания с моей стороны. Мне не приходилось
теперь ждать такого рода выходок, кроме как от одной особы, но, поскольку
она была английского происхождения, терпеть ее проделки я могла. Джиневра
Фэншо была способна, ничуть не стесняясь, схватить меня где-нибудь в carre и
насильно покружить в вальсе, наслаждаясь моим смущением и неловкостью. Вот
она-то и нарушила мое "серьезное времяпрепровождение". Под мышкой у нее был
огромный клавир.
миг огорошила я ее, - марш! марш!
провели каникулы, как отдали должное удовольствиям и вели жизнь, подобающую
светской даме. На днях я видела вас в концерте, и вы были одеты не хуже
других. А кто вам шьет?
интересует! Не виляйте, Джиневра, говорите, что вам от меня надо! У меня
вовсе нет желания проводить с вами время.
большое значение имеет ваше неудовольствие? Dieu merci**, я-то знаю, как
справиться с моей одаренной талантами соотечественницей, с этой "ourse
Britannique"***. Итак, Ourson****, вы знакомы с Исидором?
имен у меня лопнут барабанные перепонки. Как же поживает наш милейший Джон?
Прошу вас, расскажите мне о нем. Он, наверное, грустит, бедняга? Какого он
мнения о моем поведении на концерте? Не была ли я жестока?
удовольствие глядеть, как дуются и умирают от огорчения другие! Да еще эта
почтенная дама - моя будущая свекровь! Боюсь только, мы с леди Сарой слишком
пристально рассматривали ее.
тревожьтесь: ваши насмешки миссис Бреттон как-нибудь перенесет.
сын - дело другое! Что же он сказал? - я видела, он терпел страшные муки.
де Амаль.
заметил? Какая прелесть! Он, верно, с ума сойдет от ревности, не правда ли?
Неужели вы хотите, чтобы он оставил вас?
скажите, он действительно обезумел?
Можете себе представить: мы с двух сторон крепко держим его, а он беснуется,
как в бреду, и пытается вырваться. Даже кучер так перепугался, что потерял
дорогу.
из наших рук, выскочил из экипажа и поехал отдельно от нас.
события.
суровостью, - не забывайте поговорки: "Кому смех, а кому слезы".
хоть капля великодушия.
доктор Грэм Бреттон оставляет нетронутым приготовленный ему ужин - цыпленка
в кисло-сладком соусе, затем... но не стоит задерживаться на душераздирающих
подробностях; достаточно сказать, что никогда в жизни, даже когда он тяжело
болел в детстве, миссис Бреттон не приходилось столько раз поправлять ему
одеяло и простыни, как в ту ночь.
не только в том, чтобы подоткнуть одеяло, но, главным образом, в том, чтобы
оно вновь не падало.
Джиневру, проклинал этого дьявола - де Амаля, бредил золотистыми локонами,
голубыми глазами, белоснежными руками, сверкающими браслетами.
он, вероятно, впервые увидел браслет у вас на руке. Джиневра, - я встала и
резко изменила тон, - давайте прекратим этот разговор. Ступайте заниматься
музыкой. - И я отворила дверь.
Подобная откровенность с моей стороны едва ли доставит вам удовольствие.
Ступайте!
оснований оставаться на территории старшего класса, где распоряжалась я.
потому что я испытывала удовольствие, сравнивая истинные события с моими
выдумками и вспоминая, как веселился доктор Джон по дороге домой, с каким
аппетитом ужинал и в какой христианской умиротворенности отошел ко сну. А
это белокурое, хрупкое создание, причинявшее ему муки, вызывало во мне гнев
лишь тогда, когда я видела, что он и вправду страдает.
страстных мечтаний о радостных переменах к смирению перед привычным. Как-то
днем, пересекая carre по пути в выпускной класс, где мне надлежало
присутствовать на уроке по "стилю и литературе", я заметила у одного из
венецианских окон Розину, нашу консьержку. Вид у нее, как всегда, был
беспечный. Она вообще имела обыкновение "стоять вольно". Одну руку эта
барышня засунула в карман передника, а в другой держала письмо, невозмутимо,
но внимательно рассматривая адрес на конверте и сосредоточенно изучая
печать.
сейчас неодолимая магнетическая сила потянула меня к этому белому конверту,
запечатанному в центре красным сургучом. Не знаю, решилась ли бы я
предложить Розине хоть на мгновение показать мне его... нет, нет, я бы,
вернее всего, трусливо проскользнула мимо, страшась унизительной встречи с
Разочарованием: сердце так трепетало у меня в груди, словно уже слышалась
его тяжелая поступь. Но то было заблуждение, вызванное моим нервным
состоянием! Это звучали стремительные шаги профессора литературы, распознав
Андреев Николай
Березин Федор
Мережковский Дмитрий
Никитин Юрий
Свержин Владимир
Шилова Юлия