петушиным голоском, с неловко оттопыренным шапкой ухом. Младший лейтенант то
растерянно смотрел вниз, то оглядывался на "хорьх", как бы впервые ничего не
понимая, прося защиты у кого-то.
положение для ноги, с закрытыми глазами глубже вобрал голову в воротник.
Бессонову, вызывали у него приступы болезненного одиночества, своей
неизъяснимой отцовской вины перед сыном, и чем чаще теперь он думал о нем,
тем больше казалось, что вся жизнь сына чудовищно незаметно прошла,
скользнула мимо него.
представить, что любил он, какие были у него игрушки, когда пошел в школу
Особенно ясно помнил только, как однажды ночью сын проснулся, вероятно, от
страшного сна и заплакал, а он, услышав, зажег свет. Сын сидел в кроватке,
худенький, вцепившись в сетку тонкими, дрожащими ручками. Тогда Бессонов
подхватил его и волосатой своей грудью ощущал прижавшееся слабое тельце,
ребрышки, чувствуя воробьиный запах влажных на темени светлых волос, носил
по комнате, бормотал нелепые слова выдуманной колыбельной, ошеломленный
нежностью отцовского инстинкта. "Что ж ты, сынок, я ж тебя никому не отдам,
мы с тобой, брат, вместе...".
испуганным лицом вырывала из рук ремень, а он хлестал им по обтянутым
дешевым, вывоженным в чердачной пыли брючишкам двенадцатилетнего сына, не
издавшего при том ни звука. А когда бросил ремень, сын выбежал, кусая губы,
оглянулся в дверях - в серых его, материнских глазах дрожали непролитые
слезы мальчишеского потрясения.
стола деньги на покупку голубей... О том, что он водил на чердаке голубей,
было узнано позднее.
Восток, с Дальнего Востока в Белоруссию, - везде казенная квартира, казенная
чужая мебель; переезжали с двумя чемоданами; с этим давно свыклась жена,
вечно готовая к перемене мест, к новому его назначению. Она безропотно несла
его и свой нелегкий крест.
лежа в госпитале, он думал ночами о жене и сыне и понимал, что многое было
не так, как могло бы быть, что он жил, как по рабочему черновику, все время
в глубине сознания надеясь через год, через два переписать свою жизнь набело
- после тридцати, после сорока лет. Но счастливое изменение так и не
наступило. Наоборот, повышались звания, должности, вместе с тем наступали
войны - в Испании, в Финляндии, затем Прибалтика, Западная Украина, наконец
- сорок первый год. Теперь он не ставил себе юбилейных сроков, лишь думал,
что уж эта-то война непременно изменит многое.
наверно, может быть только в единственном варианте, который он сам выбрал
раз и навсегда. Даром в его жизни ничего не прошло. Набело ее не перепишешь,
и этого и не нужно делать. Это как судьба: или - или. Среднего нет. Что ж,
если снова пришлось бы выбирать, он не изменил бы своей судьбы. Но, поняв
это, Бессонов осознавал непростительное: то, что было самым близким в данном
ему, единственном варианте выбранной им жизни, скользнуло, скоротечно
мелькнуло мимо, словно в дыму, и он не находил оправдания ни перед сыном, ни
перед женой.
госпитале, в чистенькой и беленькой палате для генералов. Сын, получив
назначение после окончания пехотного училища, приехал к нему с матерью за
три часа до отхода поезда на фронт с Ленинградского вокзала. Сияя малиновыми
кубиками, щегольски скрипя новым командирским ремнем, портупеей, весь
праздничный, счастливый, парадный, но, казалось, несколько игрушечный в
военном блеске, новоиспеченный младший лейтенант, на которого, видимо,
оглядывались на улицах девушки, сидел на соседней койке (ходячий
сосед-генерал деликатно вышел) и ломким живым баском рассказывал о
назначении в действующую армию. О том, как чертовски "обрыдли" в училище эти
бесконечные "становись, равняйсь, смирно!". А теперь, слава Богу, на фронт,
дадут роту или взвод - всем выпускникам дают, - и начнется настоящая жизнь.
к чему нужно было привыкнуть. И Бессонов смотрел на его живое лицо с серыми
веселыми глазами, с нежным пушком на щеках, на тонкую руку способного
мальчика, которой он несколько озабоченно похлопывал по карману диагоналевых
галифе, и думал почему-то о других мальчиках - младших лейтенантах и
лейтенантах, командирах взводов и рот, которых почти всегда приходилось
видеть однажды: в очередной бой приходили другие...
за сыном с обеспокоенностью. - Он ведь курить стал, ты не знаешь?
внутренне, но пододвинул на тумбочке папиросы и спички соседа-генерала. -
Вот тут возьми...
вороной.
лейтенант, самостоятельный человек.
- быстро сказал сын и, краснея, подул в папиросу; спичку зажег
по-особенному, по-фронтовому, в ладонях, как научился, должно быть, у
кого-то в училище. - Представляю, - заговорил он живо, чтобы скрыть
смущение, - что было бы, если бы ты раньше узнал. Выпорол бы?
училища, опасаясь появления дежурного командира. Бессонов и жена
переглядывались молча.
считаешь меня... суровым отцом?
Вот дурак был!
Бессонова, - причиненная когда-то сыну физическая боль.
воскликнула мать и сжала пальцами на одеяле кисть Бессонова. - Петя,
происходит странное, будто без твоего участия. Виктор уезжает на Волховский,
в неизвестную армию... Неужели ты не можешь ничего сделать, взять его к
себе... в какую-нибудь свою дивизию? Хоть был бы на глазах. Ты понимаешь?
командиров стрелковых взводов и рот. Он не раз думал об этом и жестом
успокоения хотел погладить маленькую теплую руку жены, но сдержался в
присутствии сына.
внимательно глядя на сына, но обращаясь при этом к жене. - Когда будет
реально ясно положение, я отзову Виктора, если, конечно...
отрицательно.
этом разговор, мать! Может, еще в адъютанты к отцу? Ордена начнет давать?
насчет орденов - без заслуг давать не буду. Хотя знаю, что получают их
по-разному.
улыбочками: "Ну, теперь к папе?" Не хочу, отец! Какая разница, где ротой
командовать? Да у меня назначение в кармане. Мы четверо из училища туда -
вместе хотим. Вместе учились, вместе и в атаки будем ходить! А если уж что -
судьба! Двух судеб не бывает, отец! - повторил он чьи-то, видимо, слышанные
им слова. - Честное слово, мать, не бывает!
тоже молчала. То, что сыну казалось сейчас ясным, простым, то, что так
возбуждало его ожиданием новой самостоятельной жизни, боевого товарищества,
решительных и, конечно, победных атак, Бессонову рисовалось в несколько ином
свете. Он хорошо знал, что такое поле боя, как некрасива бывает порой смерть
на войне.
нем наивную иллюзию молодости. Да тот сейчас и не воспринял бы ничего.
Виктор явственно чувствовал одно: как пленительно похрустывало в кармане
новой его гимнастерки предписание о выезде на фронт. Да, сама война была
вправе внести реальные поправки.
на войне все-таки не индейка. А это, как тебе ни покажется странным, каждый
день ежеминутно... преодоление самого себя. Нечеловеческое преодоление, если
хочешь знать. Однако не в этом дело...
согласился сын и спросил, указывая на забинтованную под одеялом ногу отца: -
А ты как, ничего теперь? Скоро отсюда? Представляю, какая скучища лежать
здесь! Сочувствую, отец! Не болит?.. О, ч-черт, время!.. Меня ребята ждут.
Мне пора на вокзал! - и взглянул на часы; по этому его движению можно было
понять, что он еще не представляет, что такое боль, не может даже
представить саму возможность боли.
пиши. Хоть раз в месяц.
мысли, что скоро наконец сядет в вагон со своими училищными друзьями.
знать...
Конюшевский Владислав
Нортон Андрэ
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Херберт Фрэнк