-- И не упирайтесь. Я слышал, что каждый человек мечтает стать известным
нумизматом.
финансовой филигранности, или, точнее сказать, -- наглости, он не ожидал. В
его практике бывали случаи, когда вообще не платили, он переживал их не так
болезненно. А здесь получалось, что растоптали святое -- заплатили по
счетчику. Водитель круто развернулся на перекрестке и начал крыть ни в чем
не повинных участников движения. По визгу колес друзья поняли, что к ночи
таксист залютует и будет продавать горячительное у подъезда ДАСа не по семь,
а по десять рублей за бутылку. Или, что еще страшнее, вообще не станет
продавать.
имелось никаких. Не только друг к другу, но и к самим себе. Но расставаться
страшно не хотелось. Не было даже отдаленного желания возвращаться к глупому
бытию, в котором уже никогда с периодичностью в полгода не мелькнет и
призрака сессии -- этой короткометражной оттяжки по полной программе.
после которого учинить прощальный обход ДАСа, чтобы на днях без зазрения
совести разметаться по стране согласно прописке и вновь приступить к
обыденному и пошлому. То есть войти в состояние агрессивного безделья с
переходом в тихий саботаж.
якутском телевидении и попутно фарцевать привозимой с большой земли
электроникой. Орехову получение диплома тоже ничего нового не сулило. Его
ждал родной строительный трест, а в нем -- многотиражка "Не стой под
стрелой!". Артамонов рассчитывал покинуть раскрученную им донельзя районку и
завести, наконец, собственное дело. Плюс построить дом, посадить дерево и
написать книгу.
-- Им распределения предлагаются, направления выдаются.
А нам -- по домам. Продолжать делать то, что и раньше. Никакого развития.
Зачем тогда учились?
Варшавский. -- Можно вообще ничего не делать.
на рынок прямо сейчас, накупить всякой дряни, затащить ее в комнату и больше
по жаре не таскаться. -- От высокого роста очки у Орехова запотевали
быстрее, чем у Артура, и пива в зной ему требовалось больше, чем Артамонову.
друзья.
и на рынок, и салатики разные, и пузырек бы организовали! -- И он не врал,
при виде его дамы машинально одергивали юбки.
отправились за продуктами сами. Черемушкинский рынок имел специальный сектор
для обитателей ДАСа. Продукты там не были гуманнее в смысле нитратов, просто
студенты перлись с ходу почему-то именно в эти ворота.
водой. На первый взгляд казалось, что вода -- для охлаждения, но на деле
бабка прятала подакцизный товар от рдевшего неподалеку участкового.
сколько влезет в горсть. Для полноты эксперимента.
редиска -- полный дерибас! Пустая внутри. -- Они переговаривались и шли
вдоль развала. -- Ведь на то он и рынок, чтобы пробовать.
Подмосковья.
Артамонов и отведал ломтик. -- Несоленая. Отлично, -- сказал он и завершил
стих: -- И мне начхать на сливочную слизь!
можем много вырастить! -- причитал человек в тюбетейке, рекламируя
жевательный табак насвай. -- Или купите арбуз!
подхалимничал Артамонов, сбивая цену. -- Нам, пожалуйста, мочегонный!
предложил друзьям Артамонов, пробуя восточные сладости. -- Купим три литра
"Сэхры", продолговатую канталупу, зеленого чаю (здесь у него чуть не
вырвалось -- змия) заварим.
всю эту кислятину притрусить чем-нибудь десертным. -- И взял с прилавка
кусок шербета.
зеленью.
что только сам и мог ее есть. Он поедал столько чесноку, что даже у соседей
никогда не было глистов. Это обстоятельство подвигло Орехова на написание
трактата об инвазии народов.
Свои поджарые финансовые курдюки они истощали в первые дни, а потом начинали
лепить из Варшавского приют для неимущих.
зелень-перезелень, Орехов и Артамонов изыскивали средства на банку килек в
томатном соусе и пару селедок к репчатому луку. Потому что зелень за ночь
вяла, а селедка могла сойти и наутро. После этого затарка считалась
оконченной и можно было шлепать в ДАС накрывать на тумбочку.
побросали в ванну с водой. Следом погрузили бутылки. И от духоты без очереди
полезли туда сами.
нос Артура, мясистый и с обширными ноздрями, походил больше на
приспособление, чем на орган. Артур умудрялся спать на нем, как на подушке.
И еще у Артура была сноровка выуживать мизинцем козули из-под самых глазных
яблок. Поначалу при выскребывании пазух Артур старался отвернуться от
присутствующих, как бы рассматривая на стене какую-нибудь дичь. Стеснение
длилось пару сессий, не больше, а потом... Потом в ДАС выбросили рукописного
Бродского. Списки пошли по этажам. Сколько философии и гениальности нашли в
поэте иные! "Конец прекрасной эпохи", "Представление", "Бабочка" -- всего не
перечислить! Наконец самиздатовская папка дошла до 628-й комнаты второго
корпуса. Единственное, что отметил в Бродском Артур и на чем бы не
остановился даже Белинский, -- стихотворение "Посвящается стулу". Там, в
третьей строфе, сиял орифмованными гранями первоисточник, фундамент и
оправдание всех артуровских ковыряний в носу:
Артур стал проделывать свое, чисто психологическое -- как он уверял,
отправление, намеренно принародно. Если при этом кто-то морщился, Артур
совал ему под нос замусоленные страницы Бродского и говорил, что на
опоэтизированное гением могут фыркать только необразованные люди. Отчего
становилось еще противнее. Непосвященным. Орехов с Артамоновым терпели
причуду Артура как самые последние интеллигенты.
хотя постоянно собирался. Телефон-автомат в холле он насиловал часами,
перекатывая в карманах тонны монет. Из-за лени отыскать в записной книжке
домашний телефон Артур дозванивался даже до тех, кого не было на работе. А в
ванной -- всегда засыпал. Курсовую работу за первый семестр он сдал уже
после диплома.
омерзения однообразно -- с партии шахмат. Орехов с Артамоновым, чтобы
определиться в дебютах, делали по первому ходу. Потом на доске оказывались
стаканы, закуска, пепельница. Посиделки входили не спеша в нужное русло. И
хотя фигурам с каждым часом приходилось бороться все в более сложных
ландшафтных условиях, форсируя пролитое пиво и одолевая перевалы огрызков,
игра доводилась до конца. Основная путаница возникала в эндшпиле, когда
Орехов приступал к ветчине и ставил на доску майонез. Чтобы не макнуть в эту
гадость коня, мало было знать теорию -- требовались серьезные навыки. К
концу игрищ часть фигур, как правило, терялась, в роли ладьи выступала
пробка от вина, чинарик мнил себя пешкой, а за ферзя легко сходил усеченный
шпиль костяного памятника погибшим кораблям. Таким образом из плоской игры
шахматы переходили в разряд трехмерных. Сыграть до конца можно было только
под обширным наркозом. Особенно, когда под руки попадалась доска из облезлой
фанеры, на которой черные клетки мало чем отличались от белых.
Трубников Александр
Перумов Ник
Круз Андрей
Максимов Альберт
Контровский Владимир
Володихин Дмитрий