Чтение 30–й страницы книги ~Любовь инженера Изотова~

- Только скажи, - шепотом проговорил он в трубку, - с тобой ничего не
случилось?

- Со мной ничего.

Клавдия Ивановна уже стояла в прихожей.

- Спасибо вам, - сказала она Тасе. - Ну, поехали, - обернулась она к
сестре.

- Можно еще попробовать в деревню позвонить, - тихо сказала Мария
Ивановна и опять застонала. - О-ох-о-ох, горе, горе какое!

- Поедем быстро, - приказала Клавдия Ивановна. - Надо ехать, какие
звонки еще!

- Я не поеду, я боюсь, я не поеду, я боюсь, - с лицом помешанной
повторяла Мария Ивановна.

- Ну сиди здесь, бессовестная! - крикнула Клавдия Ивановна. - Какая ты
мать после этого?

- Ой, ой, ой! - причитала Мария Ивановна и не двигалась с места.

- Но если дети живы и ты после этого не выгонишь своего квартиранта, ты
после этого, ты...

- Никогда... никогда... я выгоню... деточки, - рыдала Мария Ивановна.

- Ну поедем, перестань, Маша, разве можно так, - попробовала успокоить
сестру Клавдия Ивановна.

- Вы же мать, как вы можете?.. - стараясь сдерживаться, сказала Тася.
Она стояла в плаще, волосы повязала розовой выгоревшей косынкой.

- Не могу, боюсь, - всхлипывала Мария Ивановна.

Беспомощная, не владеющая собой, жалкая, Мария Ивановна ничего не
могла. Только плакать, вскрикивать и раскачиваться на стуле. Тася и
Клавдия Ивановна ушли, а она осталась сидеть на стуле, бормоча:

- Выгоню его, выгоню... дети...

Машина еще не подошла.

- Ой, вы куда это собрались? - Люся в сопровождении высокого молодого
человека шла мимо и увидела Клавдию Ивановну с Тасей. Люся сегодня навила
кудри и выпустила их кольцами на лоб и на щеки, даже узнать ее было
трудно.

Клавдия Ивановна ответила:

- В деревне пожар, а там дети, понимаешь.

- Ой, - тоненько сказала Люся и повернулась к своему спутнику. - Иди
без меня в кино, а я с ними поеду.

Подъехала машина - крытый зеленый "газик". Женщины сели в машину.

- Я буду ждать, спать не лягу, я к тебе в парадное приду, - сказал
Люсин знакомый и отдал Люсе свой пиджак с большими ватными плечами.

- А мы утром вернемся, не раньше, - это далеко. Иди-ка лучше в кино, -
сказала ему Люся. - За пиджак спасибо, конечно. Только один иди, на мои
билет никого не води. Какому-нибудь мальчику отдай. Слышишь?..

Темная деревня спала, крайний дом, где жила мать Клавдии Ивановны,
стоял "на месте, и приехавшие с трудом достучались, перебудили ребят,
разбудили старуху.

Тревога оказалась ложной, у кого-то сгорел сарай. Проснувшиеся ребята
сказали, что сарай горел быстро, хорошо - "р-раз - и нету", но бабушка
прицыкнула на них.

- Сгорел сараюшек, а все одно страшно, - сказала старуха. - А ты чего
переполошилась, доченька, ночью приехала, сполох такой?

При свете яркой лампочки Клавдия Ивановна разглядела, что племянники
загорели, посвежели и глаза у них веселые, детские. Не то что в городе,
там ей всегда казалось, что дети голодные и смотрят всепонимающе. Про мать
они спросили только один раз, почему она не приехала.

- Мама дежурит, - ответила Клавдия Ивановна, зная, что дети гордятся,
когда их мать дежурит.

Маленький старинный ткацкий станочек, который она недавно видела во
сне, стоял в углу. На нем уже много лет никто не ткал.

На обратном пути Люся крепко спала на плече у Таси.

- С добрым утром, - сказала она, проснувшись, около своего-дома.

Войдя к себе, Клавдия Ивановна не удержалась и обняла сестру. Обе
заплакали.

Потом Мария Ивановна уехала в поликлинику.

- Ты помнишь, Маша, что обещала? Теперь все по-другому будет? По-иному?
- напомнила Клавдия Ивановна на прощание.

Мария Ивановна несколько раз кивнула и судорожно обняла сестру.

Тася посмотрела из окна и увидела, как, сгорбившись, мелкими шажками,
семенила по улице Мария Ивановна и плечи ее вздрагивали.

Вечером Тася с Клавдией Ивановной пошли к ее сестре. Тася сама не
понимала, зачем она идет.

В кухне за столом сидели квартирант без рубашки, в одной голубой майке,
и раскрасневшаяся Мария Ивановна в шелковом платье. Перед ними стояли
граненые стаканы, котлеты на сковороде и бутылка водки.

- Такая радость, выпей за такую радость, выпейте и вы, девушка, -
обратилась к вошедшим возбужденная Мария Ивановна. - А я думала, сгорел
мамин дом, а это оказался простой сарай. Ха-ха-ха! А дети мои живы-здоровы
и даже поправились, поздоровели. По такому случаю выпить надо. Вот он
принес. Ты, Клаша, его не любишь, квартиранта моего. А он принес за детей
моих выпить... И ты и вы, барышня... Да чего ж вы не присаживаетесь?

Клавдия Ивановна повернулась и, не сказав ни слова, вышла. На улице она
говорила с Тасей о посторонних вещах, но глаза ее, круглые, всегда
печальные глаза, были негодующими. Тася думала: "Вот настоящий человек, а
та уже не человек. Душа распалась, и человек кончен".

- Если вы про сестру мою думаете, то не думайте нисколько, - сказала
Клавдия Ивановна. - Она не стоит того, чтоб об ней думали, и я об ней
больше уже думать кончаю. Потеряла она себя окончательно. Она мне не
сестра. Мне Люся больше сестра.

- А детишки хорошие. - Тася вспомнила соломенные головки ребятишек в
избе.

- Я их постараюсь по суду себе забрать, а если не отдадут, я им все
равно вырастать помогу. Встанут на ноги и без нее.

...Встретившись на улице с Тереховым, Тася рассказала ему, что
произошло. Но на него это не произвело впечатления. Он больше всего
удивился, что она поехала ночью в деревню.

- Значит, поехала ребятишек спасать? А между прочим, если бы толком
объяснила, в чем дело, я бы туда дозвонился и вообще ехать не пришлось бы.

- Не в этом дело, - попыталась объяснить Тася. - Какое это имеет
значение, поехала я или нет? Я о другом говорю, об этой женщине, ты
подумай.

Она старалась растолковать Терехову, как поразил ее душевный распад
человека. Что-то тревожное для нее самой было в этой истории. Терехова все
это не трогало.

- Я тебе, моя дорогая девочка, таких историй могу сколько хочешь
рассказать, и еще похлестче. Что такого особенного? Пьяная баба с кем-то
там путается. Ребятишек, конечно, жалко. Но ничего, вырастут не хуже
других. Ты слишком впечатлительна.

Тася покачала головой: он не понимал ее.

- Знаешь, ты бы ко мне на прием пришла, таких человеческих историй бы
наслушалась, что куда твоей медсестре.

Терехов весело расхохотался, он был в прекрасном настроении.

- Сейчас я тебе скажу приятную вещь - мы с тобой послезавтра едем
вместе в Москву.

Тася молчала.

- Ты не рада?

Каждый день приближал разлуку. Что будет потом?

- Еще одна приятная вещь заключается в том, что мы поедем на теплоходе.

Это сообщение она тоже восприняла безучастно.

- Что с тобой? - нежно спросил Терехов. - Неужели из-за медсестры этой
ты расстроилась? Скажу тебе как старый опытный дядя: все бывает в жизни,
хуже, лучше... Расстраиваться, во всяком случае, не следует. Другое дело,
что ты села и поехала. Молодец, что захотела помочь. Мы с тобой в этом,
оказывается, похожи, Р-раз - и влезть в драку! Правильно? Но после этого
уже голову вешать нехорошо. Даже если тебе нос в кровь расквасили. Ну,
улыбнись, и я побежал.

Терехов уехал, а Тася медленно пошла в гостиницу по темной улице.
Послезавтра они поедут вдвоем. Это могло считаться радостью, но она не
радовалась.

Она понимала, что не уступить этой любви труднее, чем уступить,
отказаться достойнее, чем принять.

Передавая Тасе билет на теплоход, Терехов сказал:

- Давай сделаем так, чтобы никто не видел, что мы едем вместе. Соблюдая
осторожность, мы многое облегчим себе. Приезжай пораньше и оставайся в
каюте, а я приеду в последний момент. Я знаю, это очень неприятно, но что
же нам делать, бедные мы, несчастные, - засмеялся он. - Не сердишься?

Тася покачала головой, она не сердилась. К этой обиде она подготовила
себя давно.

Что-то она наврала Лидии Сергеевне, которая хотела ее проводить, наспех
попрощалась с Клавдией Ивановной, стыдясь смотреть в глаза, взяла чемодан,
села в автобус. Уехала, как убежала.

В автобусе ей вспомнился приезд сюда. Это было очень давно:
молчаливо-счастливый Алексей, она сама, Казаков. То - открытое, ясное она
променяла на тайное и воровское. И пускай!

Любой пассажирский теплоход имеет праздничный, сверкающий вид, потому
что вокруг вода, солнце, зеленые берега.

Тася поднялась по трапу. Голоса, звучащие у воды, перед отплытием
всегда кажутся взволнованно приподнятыми, а люди, которые должны сейчас