будут уж так сильно тосковать по своим московским квартирам. Черт возьми,
старость, люди привыкают к насиженному месту. Раньше, когда были молодые,
ничего не надо было. Ни о какой мебели не помышляли - кровать и стол, а
теперь вон кафелем на кухне стали интересоваться. Без кафеля кухня уже не
нравится.
слушала. Не то что жена, Тамара Борисовна, которая уже наперед знала, что
он скажет дальше, и перебивала его. Тася задавала вопросы, удивлялась,
смеялась и никогда не перебивала. Одно удовольствие было ей рассказывать.
За эти дни на теплоходе она стала такой близкой! Она решилась на связь с
ним и ни разу ни одним словом не упрекнула его, хотя он видел, как
минутами ей было тяжело. Да, вся эта история становилась не похожей на то,
что у него бывало раньше. Сейчас Тася поплакала недолго, вытерла слезы и
постаралась улыбнуться. Он, конечно, не плакал, но и ему было грустно.
ехать в аэропорт. Предстояло прощание, которое страшило Терехова. Он
боялся слез Таси, ее глаз, ее отчаяния, он расхаживал по просторному
номеру и морщился, придумывая, как будет утешать ее, что ей соврет.
подбежала к нему. Она поцеловала его, и он уловил запах лекарств.
Николаевич, радуясь, что видит ее, не понимая, как он будет дальше жить
без нее. "Наверно, я старый дурак, выживший из ума. Я не могу жить без
нее". - Ты мое воскресенье, - повторил он. - Понимаешь?
делала целый день?
часа, еще что-то было впереди. Они приехали в аэропорт, еще осталось сорок
минут. Еще полчаса.
он идет по дорожке, оглядываясь. И все. Больше ничего не осталось.
аэровокзала и помахал рукой. Она будет ждать. Когда теперь он сможет
вырваться в Москву? Что-то трудной становится эта любовь...
20
в разряд людей, которые в силу своей занятости никогда не ездят поездом, а
только летают, он полюбил самолет. Ему нравилось идти к самолету с легким
чемоданчиком, а то и просто с портфелем, с газетами, торчащими из кармана
пальто. Нравились спутники в самолете. Его восхищали новые аэровокзалы, и
он всегда пользовался возможностью выпить на остановке рюмку коньяку и,
повеселевший, покрасневший, легкой походкой возвращался на свое место.
Сперва усердно смотрел в окно, следя за тем, как поднимается самолет,
нетерпеливо ждал, когда можно будет закурить. Потом, если не было
поблизости симпатичной молоденькой пассажирки, засыпал и спал до следующей
посадки.
полета. С тоской, с чувством утраты смотрел в окно.
масло. Темно-коричневое, густое, принадлежащее продукции его завода, оно
искристым ручейком текло по крылу.
гладко выбритым мягким лицом артиста.
пытался вспомнить, знакомы они или нет.
желание разговаривать. Ему разговаривать не хотелось. Он думал о Тасе.
забыл, как это бывает. Казалось, что это случается в жизни только один раз
и не повторяется. А вот повторилось, да с такой силой, что он растерян.
Дома ждет его жена, которую он уважает и любит, Ну, скажем, любил, и
никогда не сможет обидеть ее и никогда не бросит. И все мысли на эту тему
надо прекратить.
завод, где он был главным инженером. У нее были тогда белокурые косы,
стройная фигура, голубые прозрачные глаза и белая кожа, которую она умело
оберегала от южного солнца. Она была всегда очень нарядна. Тогда на заводе
были почти одни женщины, пропыленные, закоптевшие, почерневшие. Они
осудили ее. Но очень скоро ее полюбили за доброту, за ум, за энергию. Даже
стали гордиться ею. Терехов помнил, как неожиданно заговорили на собрании
о том, что с приходом Тамары Борисовны многие стали лучше работать. Его
самого жена в войну поражала. Сколько она работала! Она была хрупкая
женщина, не отличалась особым здоровьем, а войну прошла на одном дыхании,
как боец, не останавливаясь, ровным шагом, не повышая, не снижая темпа.
Она взяла на воспитание девочку, у которой погибла мать при взрыве на
промыслах. После войны эту девочку забрал отец, вернувшийся с фронта. За
всю совместную жизнь Терехову нечем упрекнуть Тамару Борисовну. Она была
ему другом, была легким человеком, хорошей женой. Она работала, не жалея
себя, хлопотала по дому, воспитывала сына.
неясными и почти насильственными. Как будто человек говорил себе: "Да, да,
смотри, вот это так, именно так, знай, помни и не вздумай забыть. Помни,
как ты болел, а она за тобой, ухаживала. Помни, как ты радовался рождению
сына. Помни, как она помогала в те твои дни, когда ты из утильсырья
выбирал и чинил моторы. Вспомни, как вы спали на раскладушке, похожей на
железную гармошку, а сын спал рядом в колыбели из чемодана и чихал, как
взрослый человек. Как ты бежал к ней с новостями и никогда не боялся
огорчить ее неприятностями, потому что она их не боялась. Не дрожала за
свое благополучие, не ездила на казенной машине..."
Николаевич опять закурил и опять поймал на себе взгляд соседа. "Что ему от
меня надо?" - подумал Андрей Николаевич, рассматривая остроносые ботинки
соседа, узкие ворсистые брюки, лиловатый пиджак из какой-то необыкновенной
материи. "Заморская одежда, - решил Терехов. - Товарищ возвращается из
заграничной командировки. Но он русский, не иностранец".
давно живет в Америке и приехал на родину в гости на месяц. Он летел к
сестре.
Он любил принимать делегации на заводе, любил показывать завод, вести
тонкую дипломатическую беседу, угощать вином, фруктами, давать ужины.
Языков иностранных он как следует не знал, хотя техническую литературу -
английскую и немецкую - читал. У Терехова было свое понимание дипломатии:
главное - показать широту и обаяние.
представители американских фирм нефтяного оборудования, однако, не
пытались посвятить Терехова в свои душевные переживания. А человек в
самолете, глядя на Андрея Николаевича воспаленными глазами, хотел говорить
о себе.
причин, просто хотел привольной, богатой жизни, хотел путешествовать,
летать из страны в страну.
Отец у меня был фабрикант, эксплуатировал рабочих, как говорится, но он
никого не эксплуатировал, он был очень добрый. Он недавно умер в Чикаго.
про отца я вам сказал. А мы были тогда такая молодежь, мы жили искусством,
у нас были высокие интересы. Мы были своеобразные люди. Очень
своеобразные.
слово.
любили меня. За что, вы хотите знать? За то, что я был честным.
тратить он всегда умел. Красивых женщин было тогда гораздо больше, чем
теперь, между прочим. Про него говорили, что он "носит корону". Но жизнь -
это борьба, как утверждал один его старый товарищ, давно отказавшийся от
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Андреев Николай
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий
Влодавец Леонид