было приходить?
перекосом лица и фигуры и похожий на подвыпившего могильщика. Лайшиц был
известен в научных кругах как проработчик-громила. Еще до войны он пытался
получить докторскую степень, написал какую-то чушь на актуальную тему. Его
с грохотом провалили, и с тех пор он всех ненавидел. В Москву он
перебрался недавно из Ленинграда и устроился в журнале. Алексей,
собственно, даже не понимал, почему этот недоучка, считавший себя
специалистом по Губкину, выступает здесь. Просто охота погромить? Или же
есть какие-нибудь дипломатические соображения и Лайшиц хвалит? Алексей
вслушался в его бормотанье.
сказал ученый секретарь института. - Чего он на тебя лает?
считать работу Алексея завершенной, призывал не доверять полученным
данным.
перекошенную голову в перекошенные плечи и боком слез с кафедры. Его лицо
блестело, и он радостно улыбался и кивал знакомым, когда проходил по залу
к своему месту. По-видимому, он считал, что неплохо начал свою
деятельность в Москве.
рассказал о работе установок каталитического крекинга и пригласил Алексея
на завод. В его голосе было приятное нетерпение.
Башкирии, его зовут туда и будут аваль еще на другие заводы...
этой академической юбилейной атмосфере. Все это не больше чем институтские
обычаи, вежливость, принятая среди научных работников. Для него это в
новинку, а на самом деле ничего особенного.
посмеялся:
было добродушно. - Да, слушай, Изотов, хочу тебя спросить. Помнишь
девушку, с которой ты приезжал ко мне на завод? Я вас тогда еще встретил с
ней.
места вообще нет, но, возможно, будет. Одна женщина собирается уходить - с
этими бабами морока, то рожают, то еще что-нибудь.
думаешь?
работник она хороший.
делать. Какая-то появилась надежда. Он опять стал вспоминать все. Он любил
Тасю.
он не мог, был оскорблен, и это чувство было самым сильным. Он знал, что
не простит ее, но и не забудет ее никогда.
Почему он имеет это право - прощать и не прощать?
встретить Тасю, может быть, просто посмотреть место, где они были с нею.
за которыми начинался лесок. Тот или не тот? Мальчишки на лыжах пробегали
мимо, что-то кричали. Он постоял, посмотрел и пошел обратно. Тогда дорога
была пыльная, сейчас - укатанный, утоптанный скользкий снег. "И лес не
тот, и работать не могу", - прошептал он.
хотела ему покровительствовать, а он взял трубку, позвонил директору и
лишил ее этого удовольствия. У нее сделались огорченные глаза. И сейчас,
как тогда, он выругал себя. У нее была перевязана обожженная рука. Он
помнил розовый платок на голове у нее. Она не могла причесываться сама
левой рукой, и он причесал ее мягкие светлые волосы.
газеты, сел в электричку и поехал в Москву.
платок, прошла Тася и тоже села в электричку.
32
отчаянием. Моя любовь, что же это все такое?
Русаков, улыбаясь, с раскрытой растрепанной записной книжкой, звонит
"девочкам". Наконец, сами "девочки", как они вошли, достойно поздоровались
и сели: одна разбитная, бывалая, с быстрым черным глазом, другая... Тася
не могла даже сказать, какая другая.
растерян. Понял ли он, что не Зоя причина, не пирушка эта на улице
Горького. Понял или нет, теперь все равно. Все кончено.
так, как мог, любил. Наверно, он еще позвонит, но она никогда, никогда в
жизни...
Было странно, что она выбирала хлеб, спрашивала свежие булки, допытывалась
у продавщицы, какие свежее. Как будто не все равно.
покончу, а как жить, я не знаю. Не хочу жить.
держала его руку, задавая вопросы. Иногда внезапно замечала, как чуждо
звучит ее голос, и ужасалась этому, боясь, что отец тоже заметит. Было
похоже, что она когда-то выучила вопросы, которые задавала отцу, а теперь
забыла их смысл, больше не знала их значения. Она силилась улыбаться.
Наверно, отцу было бы легче, если бы он не видел этой улыбки, этой
гримасы, означавшей улыбку. Он закрывал глаза. Он теперь часто лежал с
закрытыми глазами, когда Тася сидела рядом.
Она почти не обратила на это внимания. Все равно жизнь была поломана
безнадежно, еще одна неприятность ничего не прибавляла.
только в больницу и на рынок за свежим творогом.
"Ничего не случилось" - и начинала вспоминать, но не то тяжелое, что
давило сейчас, а то, что было раньше. Не Терехова, а другое - что
начиналось с Алексеем. Как давно это было и как будто не с нею, с другим
человеком.
было купить отцу апельсинов и творогу. Она собрала свои кофточки и платья,
какие были поновее, и отнесла их в скупку.
не смела перед ним падать духом. Все-таки был еще кто-то, кому она была
нужна. Когда-то он рассказывал ей сказочку: "Пошел Махмутка-перепутка на
мостик, и увидел Махмутка-перепутка уток. Красную утку, зеленую утку,
желтую. Красной утке крошку, зеленой утке крошку..."
невозможно. Раньше Москва располагала могучими штатами министерств, ныне
их не было. Некоторые работники старались зацепиться, задержаться в Москве
на любом месте, в любой должности. Другие уезжали, повинуясь партийному
долгу, но жены не хотели уезжать. Эти женщины только теперь вспомнили, что
у них есть специальность, есть дипломы, что они могут работать.
тщательно причесавшись и помывшись, надев хороший костюм и сделав
незаискивающее и спокойное лицо, приходит по известному ему адресу к
неизвестному ему деятелю и спрашивает: "Не нужен ли вам инженер-химик?"
Спрашивает, улыбается, молчит и ждет ответа. Не говорит, как остро
необходима ему работа, улыбается и ждет ответа.
счастья на подмосковных заводах. Ее нигде даже не обнадежили, мест не
было. Если бы не отец, она вообще бы уехала из Москвы.
тот самый подмосковный завод где она однажды была с Алексеем. Рядом был
Березин Федор
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Самойлова Елена