следил, пользовалась всяким случаем, чтобы выскользнуть из комнаты. Правда,
на Бесси можно было положиться, но у нее была своя семья, и она лишь изредка
могла приходить в дом. Как я и предполагала, возле больной никого не было.
Сиделка отсутствовала. Миссис Рид лежала неподвижно, видимо, погруженная в
забытье; ее изможденное лицо тонуло в подушках. Огонь в камине почти угас. Я
подложила углей, оправила постель и стала смотреть на ту, которая не могла
меня видеть. Затем я подошла к окну.
- думала я, - которому вскоре будут чужды все земные страсти. Куда уйдет ее
дух, ныне стремящийся покинуть свою земную оболочку? Куда он направится,
получив, наконец, свободу?"
и ее последние слова. Мысленно я как будто все еще слышала незабвенный звук
ее голоса, все еще видела ее бледное одухотворенное лицо, изможденные черты
и далекий взгляд, когда она лежала недвижно на смертном ложе и шептала о
своей надежде возвратиться на грудь божественного отца.
жизнь возвратилась к ней? Я подошла к кровати.
удивлением и с некоторой тревогой, но взгляд ее был сознателен. - Я вас не
знаю. Где Бесси?
Гибсонов, и все-таки я знаю вас - это лицо, эти глаза и лоб мне очень
знакомы; ну да, вы похожи на... Джен Эйр!
себя.
обманывает меня. Я хотела бы видеть Джен Эйр, потому нахожу сходство там,
где его нет. Да и потом за восемь лет она, наверное, изменилась.
видеть. И убедившись, что она меня понимает и что сознание ее вполне ясно, я
рассказала ей, как Бесси послала за мной своего мужа в Торнфильд.
минут тому назад я хотела повернуться и почувствовала, что не могу двинуть
ни одним членом. Мне нужно облегчить душу перед смертью. То, что кажется нам
пустяками, когда мы здоровы, лежит камнем на сердце в такие минуты, как
сейчас. Здесь ли сиделка, или мы с тобой одни в комнате?
этом. Первая моя вина в том, что я нарушила обещание, данное моему мужу:
вырастить тебя как собственного ребенка; другая вина... - она смолкла. - В
конце концов, может быть, теперь это не так важно, - пробормотала она про
себя. - И потом... я могу поправиться, стоит ли так унижаться перед ней?
ее лица изменилось. Казалось, она прислушивается к чему-то в себе, что могло
быть началом близящейся агонии.
ей. Подойди к моему комоду, открой его и вынь письмо, которое ты там
увидишь.
сообщить, как она живет? Я намерен написать ей, чтобы она приехала ко мне на
Мадейру. Провидение благословило мои труды, и я приобрел состояние, а так
как я не женат и бездетен, то хотел бы усыновить ее при своей жизни и
завещать ей все, что после меня останется.
содействовать твоему благосостоянию. Я не могла забыть, как ты вела себя со
мной, Джен, ту ярость, с которой ты однажды на меня набросилась, твой тон,
когда ты заявила мне, что ненавидишь меня больше всех на свете, твой
недетский взгляд и голос, когда ты уверяла, что при одной мысли обо мне все
в тебе переворачивается и что я обращаюсь с тобой жестоко и несправедливо. Я
не могу забыть того, что испытала, когда ты вскочила и излила на меня весь
яд своей души: я почувствовала такой ужас, как если бы животное, которое я
толкнула или побила, вдруг посмотрело на меня человеческими глазами и
прокляло меня человеческим голосом. Дай мне воды. О, только поскорей!
обо всем этом, изгоните все из своей памяти. Простите мне мои страстные
речи, я была тогда ребенком, ведь с тех пор прошло восемь или девять лет.
могла допустить, чтобы ты была усыновлена своим дядей и жила в богатстве и
роскоши, и я написала ему. Очень сожалею, писала я, что вынуждена огорчить
его, но Джен Эйр умерла. Она стала жертвой тифозной эпидемии в Ловуде. А
теперь поступай, как хочешь. Пиши ему и опровергни мои слова, уличи меня во
лжи как можно скорей. Ты, наверное, родилась мне на горе, и мой последний
час омрачен воспоминанием о проступке, который я совершила только из-за
тебя.
отнестись ко мне с добротой и простить меня...
тебя. Как могла ты в течение девяти лет спокойно и терпеливо выносить все, а
потом вдруг точно с цепи сорвалась? Этого я не в силах понять.
но не злопамятна. Много раз, когда я еще была ребенком, я готова была
полюбить вас, если бы вы сделали хоть шаг мне навстречу; и сейчас я искренне
хочу помириться с вами. Поцелуйте меня, тетя.
что ей трудно дышать оттого, что я наклонилась над ней, и снова потребовала
воды. Когда я опустила ее обратно на подушки, - пока она пила, мне пришлось
поднять ее и поддерживать, - я прикрыла ее ледяную руку своей рукой.
Ослабевшие пальцы отстранились от моего прикосновения. Тускнеющие глаза
избегали моих глаз.
вас прощаю от всей души. Просите прощения у бога, и да будет с вами мир.
ненавидела меня и так и умерла с этим чувством.
надеясь, что уловлю какой-нибудь проблеск дружественных чувств. Но я ждала
напрасно. Миссис Рид вскоре снова впала в забытье и больше не приходила в
себя. В полночь она умерла. Я не была при этом, чтобы закрыть ей глаза; не
было возле нее и дочерей. Нам только на другое утро пришли сказать, что все
кончено. Она уже лежала на столе, когда Элиза и я пошли посмотреть на нее.
Джорджиана, разразившись громкими рыданиями, сказала, что боится подойти к
матери. И вот передо мной лежало окоченевшее и неподвижное, некогда столь
сильное и деятельное тело Сары Рид. Ее суровые глаза были прикрыты холодными
веками, но лоб и черты лица ее хранили выражение непримиримости. Странные и
мрачные чувства вызывало во мне это неподвижное тело. Я смотрела на него с
невыразимой тоской. Напрасно я искала в себе более теплых или нежных чувств
- жалость, надежду, покорность неизбежному. Меня волновала не скорбь о
понесенной утрате, а лишь тревога за ее судьбу. Без слез, но с ужасом
взирала я на эту смерть!
заметила:
сократили ей жизнь. - На миг ее губы искривились, но это скоро прошло, она
повернулась и вышла из комнаты. Я последовала за ней. Никто из нас не
проронил ни слезинки.
Глава ХXII
месяц, прежде чем мне удалось выехать из Гейтсхэда. Я хотела его покинуть
немедленно после похорон, но Джорджиана попросила меня остаться до ее
отъезда в Лондон, куда она, наконец, была приглашена своим дядей, мистером
Гибсоном, приехавшим на похороны сестры и занявшимся семейными делами.
Джорджиана заявила, что ни за что не останется одна с Элизой: от нее она не
видит ни сочувствия в своем горе, ни защиты в своих страхах, ни помощи в
своих приготовлениях; поэтому я вняла ее малодушным просьбам и эгоистическим
жалобам и сделала для нее все, что было в моих силах, обшила ее и уложила ее
туалеты. Однако, пока я работала, Джорджиана бездельничала; и я говорила
себе: "Если бы нам было суждено навсегда остаться вместе, кузина, все бы
пошло по-другому. Я не стала бы мириться с ролью кроткой самаритянки. Я
назначила бы тебе твою долю работы и заставила бы выполнять ее, или дело
осталось бы незаконченным. Кроме того, тебе пришлось бы оставлять про себя
хотя бы часть твоих скучных, притворных жалоб. Только оттого, что эта наша