порыв ветра, я пугливо поднимала голову, воображая, что это бык несется на
меня; когда свистел кулик, мне казалось, что это человек. Однако, увидев,
что мои страхи неосновательны, и успокоенная глубокой тишиной, воцарившейся
с наступлением ночи, я, наконец, уверовала в надежность своего убежища. До
сих пор у меня не было ни одной мысли, я только прислушивалась,
всматривалась, трепетала; теперь ко мне вернулась способность размышлять.
нечего и идти было некуда, когда моему дрожащему телу предстоял еще долгий
путь, прежде чем я доберусь до человеческого жилья; когда мне предстояло
обращаться с мольбой к равнодушному милосердию, прежде чем я обрету кров,
вызывать презрительное сочувствие и почти, наверное, получать отказы, прежде
чем люди выслушают мой рассказ или удовлетворят хотя бы одну из моих нужд.
дня. Я взглянула на небо - оно было ясное; звезда кротко мерцала над краем
утеса. Мало-помалу выпала роса, но я почти не ощущала ее; не слышно было
даже шелеста ветра. Природа казалась благосклонной и доброй, мне чудилось,
что она любит меня, всеми отверженную; и я, ожидавшая от людей лишь
недоверия, неприязни и оскорблений, прильнула к ней с дочерней нежностью. Во
всяком случае, сегодня я буду ее гостьей, - ведь я ее дитя; она, как мать,
приютит меня, не требуя денег, не назначая платы. У меня еще сохранился
кусочек хлеба - остаток булки, купленной на последнее пенни в городке, через
который мы проезжали в полдень. Я заметила спелые ягоды черники, блестевшие
там и сям среди вереска, словно бусы из черного агата, набрала пригоршню и
съела их с хлебом. Этот незатейливый ужин если не утолил, то все же
несколько умерил мучительный голод. Окончив трапезу, я прочла вечернюю
молитву и улеглась.
нем; обступив меня с обеих сторон высокой стеной, он все же давал доступ
ночному воздуху. Я сложила вдвое свою шаль и накрылась ею, как одеялом;
отлогая мшистая кочка послужила мне подушкой. Устроившись так, я по крайней
мере в начале ночи не чувствовала холода.
свои кровоточащие раны, на оборванные струны; оно трепетало за мистера
Рочестера и его судьбу. Оно скорбело о нем с мучительной жалостью; оно
порывалось к нему в неумолимой тоске; бессильное, как подстреленная птица,
оно все еще вздрагивало подбитыми крылами в тщетных попытках лететь к
любимому.
безмятежная для страха. Мы знаем, что бог вездесущ; но, без сомнения, мы
больше всего чувствуем его присутствие, созерцая величие его творений; и
именно в безоблачном ночном небе, где его миры свершают свой безмолвный
путь, мы яснее всего чувствуем его бесконечность, его всемогущество. Я стала
на колени, чтобы помолиться за мистера Рочестера. Взглянув вверх, я увидела
сквозь пелену слез величественный Млечный Путь. Вспомнив, что он собой
представляет, какие бессчетные солнечные системы несутся там, в
пространстве, оставляя лишь слабый светящийся след, я ощутила могущество и
силу божью. Я была уверена, что он властен спасти свое создание: во мне
крепло убеждение, что ни земля, и ни одна из душ, живущих на ней, не
погибнет, и я вознесла ему благодарность; ведь жизнедавец есть также
спаситель душ. Мистер Рочестер будет спасен; он божье дитя, и бог будет
хранить его. Я снова приникла к груди утеса и скоро во сне позабыла печаль.
неприглядной наготе. Когда я проснулась и огляделась вокруг, птицы уже давно
покинули свои гнезда, пчелы уже давно отправились собирать с вереска мед;
роса еще не высохла, но длинные утренние тени стали уже укорачиваться, и
солнце залило блеском землю и небо.
мной луга! Повсюду солнечный блеск. Если бы можно было жить в этом блеске,
если бы можно было питаться этим сиянием! Я увидала ящерицу, скользившую по
утесу; я увидала пчелу, деловито сновавшую среди сладкой черники. Будь я
пчелой или ящерицей, я нашла бы здесь подходящую пищу и постоянный приют. Но
я была человеком, и у меня были потребности человека: мне нельзя было
задерживаться там, где их нечем удовлетворить. Я поднялась и оглянулась на
ложе, которое только что покинула. Взирая на будущее без надежды, я теперь
жалела об одном, - что творец не счел за благо призвать мою душу к себе
минувшей ночью, во время моего сна; тогда этому усталому телу,
освобожденному смертью от дальнейшей борьбы с судьбой, оставалось бы только
тихо разрушаться и, покоясь в мире, постепенно слиться воедино с этой
пустыней. Однако жизнь со всеми своими потребностями, муками и обязанностями
все еще не покинула меня; надо было нести ее бремя, утолять ее нужды,
терпеть страдания, выполнять свой долг. Я двинулась в путь.
высоко пылавшему в небе. Чем еще могла я руководствоваться в выборе
направления? Я шла долго, и когда решила, что, пожалуй, сделала все
возможное и могу со спокойной совестью уступить усталости, которая уже
овладевала мною, могу прекратить это вынужденное движение вперед и, усевшись
на первый попавшийся камень, отдаться неодолимой апатии, сковывавшей мое
сердце и все мое существо, - я вдруг услышала звон колокола - это был
церковный колокол.
которых я уже с час назад перестала замечать, увидела деревню и несколько
поодаль колокольню. Вся долина направо от меня пестрела пастбищами, нивами и
рощами; сверкающая речка извивалась среди зелени самых разнообразных
оттенков - спеющих хлебов, темных массивов леса, светлых лугов. Мое внимание
привлек стук колес, и, взглянув на дорогу перед собой, я увидела нагруженный
воз, медленно поднимавшийся на холм; немного позади пастух гнал двух коров.
Людская жизнь и людской труд окружали меня. Я должна продолжать борьбу:
отстаивать свою жизнь и трудиться, как все прочие.
улицы находилась небольшая лавка, в окне которой были выставлены булки. Как
мне хотелось съесть такую булку! Подкрепившись, я могла бы в известной мере
восстановить свои силы; без пищи мне было трудно продолжать свой путь. Как
только я очутилась среди себе подобных, ко мне вернулось желание снова
обрести волю и энергию. Я чувствовала, как унизительно было бы упасть в
обморок от голода на проезжей дороге, посреди деревни. Нет ли чего-нибудь,
что я могла бы предложить в обмен на булку? Я стала обдумывать. У меня была
шелковая косынка на шее, у меня были перчатки. Я плохо себе представляла,
как поступают люди в крайней нужде. Возьмут ли у меня хотя бы один из этих
предметов? Вероятно, не возьмут, но нужно попытаться.
по ее предположениям - даму, она с любезным видом пошла ко мне навстречу.
Чем она может мне служить? Мне стало стыдно; у меня язык не поворачивался
высказать просьбу, с которой я пришла. Я не осмеливалась предложить ей
поношенные перчатки или измятую косынку; к тому же я чувствовала, что это
будет бесполезно. Я лишь попросила позволения присесть на минуту, так как
очень устала. Обманутая в своих надеждах, женщина холодно согласилась на мою
просьбу. Она указала мне стул; я опустилась на него. Слезы подступали к моим
глазам, но, сознавая, как они неуместны, я подавила их. Затем спросила, есть
ли у них в деревне портниха или швея.
притом без средств, без друзей, без денег. Надо что-то предпринять. Но что?
Я должна куда-то обратиться. Но куда?
жителей?
мистера Оливера и на литейном заводе.
перебиваются, как умеют.
ей докучать? Вошли двое-трое соседей, стул явно был нужен. Я простилась.
не могла придумать никакого предлога или основания, чтобы войти в один из
них. Около часа или дольше я бродила вокруг деревни, то удаляясь от нее, то
снова возвращаясь. Выбившись из сил и испытывая уже нестерпимый голод, я
свернула в переулок и уселась под изгородью. Однако не прошло и нескольких
минут, как я снова была на ногах, снова металась в поисках какого-нибудь
выхода или по крайней мере совета. В конце переулка стоял красивый домик,
перед ним был разбит сад, безукоризненно чистый и полный ярких цветов. Я
остановилась. Какое я имела право подойти к белой двери и коснуться
сверкающего молотка? Разве я могла надеяться, что обитатели этого жилища
сжалятся надо мной? Все же я подошла и постучала. Чисто одетая молодая
женщина с кротким лицом открыла дверь. Голосом, какой мог быть только у
изнемогающего существа, охваченного глубокой безнадежностью, голосом жалким,
тихим и дрожащим я спросила, не нужна ли им прислуга.
продолжала я. - Я не здешняя, у меня нет знакомых в этих местах. Я ищу
работы, все равно какой.
же моя внешность, странное состояние и просьба должны были показаться ей
весьма подозрительными. Женщина покачала головой - ей, мол, очень жаль, но
она не может дать мне никаких сведений; и белая дверь закрылась - вполне
вежливо и учтиво, однако оставив меня за порогом. Останься эта дверь
Конюшевский Владислав
Буджолд Лоис
Самойлова Елена
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Андреев Николай