не быть расположенным к болтовне со мной. Ведь Диана и Мери покинули вас,
Мурхауз заперт, и вы так одиноки. Право же, мне жалко вас. Пойдемте,
навестите папу.
почти машинально, он один знал, каких усилий ему стоили эти отказы.
здесь: уже выпала роса. Добрый вечер!
Оливер направилась в одну сторону, он - в другую. Она дважды обернулась и
поглядела ему вслед, перед тем как исчезнуть, подобно волшебному видению, в
сумраке долины; а Сент-Джон удалялся решительными шагами и ни разу не
оглянулся.
моей собственной печальной участи. Недаром Диана Риверс сказала о своем
брате: "Неумолим, как смерть". В ее словах не было преувеличения.
Глава XXXII
добросовестностью, на какие была способна. Вначале это был тяжелый труд.
Прошло некоторое время, прежде чем я, наконец, научилась понимать своих
учениц. Глубоко невежественные, с непробужденными способностями, они
казались мне безнадежными и, на первый взгляд, все одинаково тупыми; но
вскоре я обнаружила, что заблуждалась. Они отличались друг от друга так же,
как и образованные люди; и когда я ближе познакомилась с ними, а они со
мной, это отличие стало выступать все ярче. Исчезло изумление, вызванное
мною, моим языком, моими требованиями и порядками; и некоторые из этих
неповоротливых разинь превратились в умненьких девочек. Многие оказались
услужливыми и любезными; я нашла в их среде немало и таких, которые
отличались врожденной вежливостью и чувством собственного достоинства, а
также незаурядными способностями, пробуждавшими во мне интерес и восхищение.
Скоро этим девочкам уже доставляло удовольствие хорошо выполнять свою
работу, содержать себя в чистоте, регулярно учить уроки, усваивать скромные
и приличные манеры. В иных случаях быстрота успехов была прямо изумительной,
и я по праву гордилась своими ученицами; к некоторым из лучших я
привязалась, а они - ко мне. Среди моих питомиц было несколько дочерей
фермеров - почти взрослые девушки, они уже умели читать, писать и шить, их я
обучала основам грамматики, географии, истории, а также более изысканным
видам рукоделия. Я встретила среди них натуры, достойные уважения, девушек,
жаждавших знаний и склонных к совершенствованию, и с ними я провела немало
приятных вечеров у них дома. Их родители обычно осыпали меня знаками
внимания. Мне доставляло удовольствие принимать их простодушное
гостеприимство и отвечать им уважением, к чему они, вероятно, не привыкли; и
это нравилось им и служило им на пользу, так как поднимало их в собственных
глазах и внушало желание стать достойными такого отношения.
из дому, меня встречали повсюду сердечными приветствиями и дружескими
улыбками. Жить среди всеобщего уважения, пусть даже уважения рабочего люда,
- это все равно, что "сидеть на солнце в тихий день"; безмятежные чувства
пускают ростки и расцветают под лучами этого солнца. В те дни мое сердце
чаще бывало переполнено благодарностью, чем унынием. И все же, читатель,
признаюсь, что в разгар этого спокойного, этого полезного существования -
после дня, проведенного в прилежных занятиях с моими ученицами, и вечера,
посвященного рисованию или чтению в приятном одиночестве, - я обычно
погружалась ночью в страшные сны; сны яркие, тревожные, полные мечтаний,
взволнованные, бурные; сны, где среди необычайных эпизодов и приключений,
среди романтических перипетий и опасностей я вновь и вновь встречала мистера
Рочестера, и всякий раз в самый волнующий критический момент; и тогда сила
его объятий, звук его голоса, взгляд его глаз, прикосновение его руки и
щеки, любовь к нему, сознание, что я им любима, и надежда провести всю жизнь
рядом с ним воскресали во мне со всей первоначальной силой и жаром. Когда же
я просыпалась и вспоминала, где и в каком положении нахожусь, я вставала с
своей кровати без полога, взволнованная и дрожащая, и только тихая темная
ночь была свидетельницей то припадков отчаяния, то взрывов страстной тоски.
А на следующее утро, ровно в девять часов, я начинала занятия в школе -
спокойная, сдержанная, готовая к обычным дневным трудам.
происходило обычно во время ее утренней прогулки верхом. Молодая девушка
подъезжала галопом к дверям школы на своей лошадке, в сопровождении грума.
Трудно себе представить более пленительную картину, чем эта всадница в
пурпурной амазонке и черной бархатной шляпке, грациозно сидевшей на длинных
локонах, которые ласкали ее щеки и развевались по плечам; в таком наряде она
входила в скромное здание сельской школы и легко скользила между рядами
восхищенных крестьянских девочек. Обычно она являлась в те часы, когда
мистер Риверс давал урок катехизиса. Боюсь, что взор прекрасной
посетительницы пронзал насквозь сердце молодого пастора. Какой-то инстинкт,
казалось, предупреждал Сент-Джона о ее приближении, и если она появлялась в
дверях даже в то время, когда он смотрел в противоположную сторону, его щеки
вспыхивали, и его словно изваянные из мрамора черты, хотя и сохраняли
неподвижность, все же непередаваемо изменялись; несмотря на внешнее
спокойствие, в них сквозил какой-то затаенный жар, и это было красноречивее,
чем порывистые движения и пылкие взгляды.
скрыть от нее свои чувства. При всем его христианском стоицизме достаточно
было ей приветливо, весело, даже нежно ему улыбнуться, как его рука начинала
дрожать и глаза загорались. Он как будто говорил своим печальным и
решительным взглядом то, чего не говорили его уста: "Я люблю вас, и знаю,
что вы отдаете мне предпочтение перед другими. Не страх получить отказ
заставляет меня молчать. Предложи я вам свое сердце, вы, вероятно, приняли
бы его. Но это сердце уже возложено на священный алтарь; костер уже разведен
вокруг него. Скоро от этой жертвы останется только пепел".
омрачало ее лучезарную веселость; она поспешно выдергивала свою руку из его
руки, и, затаив обиду, отворачивалась, предпочитая не видеть этот лик героя
и мученика. Сент-Джон, без сомнения, отдал бы все на свете, чтобы броситься
за ней, вернуть, удержать ее, когда она его так покидала; но ради нее он не
хотел пожертвовать ни одним шансом на вечное спасение и не отступился бы
ради ее любви ни от одной из своих надежд на истинное блаженство. Кроме
того, предавшись единой страсти, он не мог бы удовлетворить тех разных
людей, которые жили в его душе, - скитальца, правдоискателя, поэта,
священника. Он не мог, он не хотел отречься от своего бурного пути
миссионера ради уюта и тишины Вейлхолла. Я узнала обо всем этом от самого
Сент-Джона, когда однажды мне удалось вызвать его, несмотря на всю его
сдержанность, на откровенный разговор.
изучила ее характер, в котором не было ничего затаенного и фальшивого; она
была кокетлива, но не бессердечна, требовательна, но не слишком эгоистична.
Она была избалована с самого рождения, но не окончательно испорчена;
вспыльчива, но добродушна; тщеславна (что же было ей делать, когда каждый
взгляд, брошенный в зеркало, показывал ей расцвет ее очарования), но не
жеманна; щедра и не кичилась своим богатством; естественна и в меру умна;
весела, жива и беззаботна. Она казалась прелестной даже такой безучастной
наблюдательнице, какой была хотя бы я; но в ней не было ни подлинной
значительности, ни способности вызывать глубокое впечатление. Это было
существо совсем другой породы, чем, например, сестры Сент-Джона. Тем не
менее она мне нравилась почти так же, как моя воспитанница Адель, хотя к
ребенку, которого мы наблюдаем и воспитываем, у нас возникает более интимная
привязанность, чем к постороннему для нас человеку, взрослой особе, хотя бы
и очень привлекательной.
что я похожа на мистера Риверса (но только он, конечно, в десять раз
красивее; хотя я и премилое создание, но он - сущий ангел). Тем не менее я
была, по ее словам, добра, умна, замкнута и решительна, так же как он. Она
находила, что для сельской учительницы я lusus naturae [игра природы
(лат.)], и уверяла, что мое прошлое должно быть увлекательней всякого
романа.
предприимчивостью и легкомысленным любопытством рылась в буфете и ящике
стола в моей маленькой кухоньке, она обнаружила две французские книги, томик
Шиллера, немецкую грамматику и словарь, а затем мои рисовальные
принадлежности и несколько набросков, в числе которых была сделанная
карандашом головка девочки, одной из моих учениц, хорошенькой, как херувим,
а также различные пейзажи, зарисованные с натуры в мортонской долине и
окрестных лугах. Сперва она была поражена, потом загорелась восторгом.
я за прелесть, что за чудо! Я рисую лучше, чем учитель в лучшей школе С...
Не набросаю ли я ее портрет, чтобы показать папе?
артистической радости при мысли, что буду рисовать с такой совершенной и
ослепительной натуры. В этот день на ней было темно-синее шелковое платье,
руки и шея были обнажены, единственным украшением являлись ее каштановые
кудри, которые рассыпались по плечам с прихотливой грацией, присущей только
натуральным локонам.
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Белов Вольф
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Пехов Алексей