пунш свирепый варил, а Пушкин ему зубы заговаривал. И Урсул бежал тогда,
ловко в реку выбросившись, а Раевского взяли, а ниточка от него и ко мне
привела. Ко мне, пособнику в дерзком побеге государственного преступника.
пронзительные, без дна - вспомнил. И голос мамы Каруцы, монотонно слова ее
переводившей:
железными решетками видит...
мои на борьбу с отчаянием уходили. Все, без остатка. Не щадил я их тогда, а
потому - победил.
команду:
что ни принесут. И ежедневно - не менее трех верст вышагивать. Понял,
дворянский сын Александр Олексин? Коли все понял, исполнять сие приказываю
неукоснительно!
и еда менялась даже - по воскресеньям, что ли? Да, менялось что-то все же, а
значит, и жизнь где-то продолжалась, потому что в тишайших тюрьмах наших
только по этим признакам и догадываешься, что она - существует.
себе отдавая. Правда, уже не в голос, а про себя. Но исполнял я команды эти,
как и положено русскому офицеру команды исполнять.
Старательно брился каждое утро, пальцами усы и баки свои оберегая, чтобы
внешний вид сохранить вопреки всем казематам. Ел все, что приносили, котелок
выскребая до донышка. И каждый день ровно три версты отмеривал, в полный
голос походные марши распевая. Девять шагов - в одну сторону, девять - в
другую, пары шагов отсчитывая.
офицер и аж трое солдат с примкнутыми штыками.
мундир, вытер тряпицей ботфорты, пригладил волосы. Руки, признаться, у меня
подрагивали, потому что я решил тогда, что ведут меня прямиком на казнь.
Зачитают приговор, неизвестно кем и за что сочиненный, и - либо петля на
шею, либо - залп в грудь. И мечтать в казематах наших, ни в каких бумагах не
обозначенных, об одном лишь можно: чтоб - залп в грудь.
затем и по светлому, с до блеска навощенным паркетом, ступив на который я
наконец-то сообразил, что казнить меня, кажется, пока не собираются.
замерли, а офицер дубовые створки настежь распахнул. Как перед генералом.
огромный начальственный стол, за которым сидел тот самый полковник в голубом
мундире. Любитель рожечной музыки. А по краям еще двое каких-то мундирных
субъектов, на которых я тогда и внимания не обратил. Звякнул шпорами:
продолжительно.
же бодры. Начнем с простого. Когда вы честь имели с коллежским секретарем
Александром Пушкиным познакомиться?
хотят в урсуловский тот побег... Ну уж нет..."
никакой не приметил.
со дня рождения своего.
ребра стучат. "Злить, - думаю, - злить его надо, чтоб он от злости все
вопросы про Бессарабию позабыл..." И потому улыбаюсь с некоторой
нагловатостью даже.
владеть, подлец):
салоне.
себе никогда бы не позволил.
дама без шарма.
А у меня сердце вдруг колотиться перестало. И не колокольный звон тревожный,
а полковая труба во мне пропела. Кураж я свой поймал.
должности. А полковник, порывшись в бумагах, извлекает пушкинскую рукопись и
показывает ее мне через стол.
забыл..."
прищурился даже.
радостно да и пошел ва-банк:
зовущие! Откуда? Откуда они у вас? Признавайтесь, он подарил? Он?.. Вы же в
зыбке одной качались!
обменивались щедро, не скрою.
Только откуда они у вас в виде, так сказать, первозданном, хотя и без
подписи? Откуда, Олексин? Подумайте о себе сейчас. Вам каторга грозит, если
не Петропавловская крепость навечно. Так что хватит шутить. Отшутились.
самое время. Для них - о своей судьбе, которой пригрозили не на шутку, а для
себя - о Пушкине. И об Александре Сергеевиче - с куда большей тревогой, чем
о себе самом.
знать" пройти не может, это ясно. На дороге нашел? Ни за что не поверят и
гноить в Петропавловке будут, пока до корней не сгноят или пока я малодушно
не сознаюсь. В чем же я должен сознаться? Да только лишь в правде святой. В
истине, что Александр Сергеевич Пушкин подарил мне эти стихи на добрую
память. Лично, из рук в руки передав. В полном списке, с теми строфами,
которые цензура печатать не разрешила. Сорок четыре строки, которые мне
Полиночка читала в страстный наш вечерок... И, умница, предупредила меня,
дурака, относительно путов и лилипутов... Вот они, передо мной сейчас. Путы
и их лилипуты. Или наоборот. Вот и надо, чтоб все - наоборот. Чтоб не вышло
у них Гулливера в липкую свою паутину запеленать. Спасибо, Полиночка,
спасибо, невеста моя, очень вовремя ты главное подсказала. А что не влюблен
в тебя, прости великодушно. Может, еще и влюблюсь, в казематах вдосталь
насидевшись.
давностью дней их не запишешь. Но одно могу с полной убежденностью и верой и
сегодня сказать, дети мои: никогда, ни под каким видом не свершайте того,
чего враг ваш от вас упрямо добивается. Ну, а друг в каземат вас ни с того
ни с сего не упрячет, если, разумеется, он - Друг...