подпись, впервые с меня востребованную.
на ее зарождение, становление, рост и осознание самою себя таковой. То ли
потому, что я возгордился, ощутив в себе зачатки ее, то ли из-за душою
расслышанных слов отца поняв вдруг, что я есть не просто говорящее, кое-как
соображающее и даже немного размышляющее двуногое животное со вложенной в
меня душою Божией, а некое звено между прошлым и будущим. Меж дедами и
внуками, меж "Я" и "МЫ": семья, род, клан, если угодно. А поняв это, понял и
то, что коли звено я, то, стало быть, должен, обязан пред прошлым и будущим
быть крепким, прочным и - без единого ржавого пятнышка. Ни внутри, ни
снаружи.
другим, а безупречной прежде всего для цепочки рода собственного. Для всех
предков и всех правнуков, ибо тем я умножаю общую копилку внутренней силы
рода своего, а не заимствую из нее на потребу дня сегодняшнего. Признаю,
путано излагаю, но сейчас, сейчас соображу.
крестьяне, и мир для них - община. Дворянин так никогда не скажет, поскольку
"красота" гибели ни-сколько не уменьшается для него и при гибели в
одиночестве, один на один с врагом. Например, на дуэли. Почему такое
различие в оценке собственного достоинства? Не потому ли, что дворянин
никогда не бывает сам с собой наедине? Он обладает исторической памятью,
коли родители не поленились вложить ее ему в детстве. Крестьянин лишен
этого: далее деда он вряд ли кого помнит. Да и нет нужды у него запоминать
их, потому что они делали то же самое, что делает он: трудились на
господской ниве до седьмого пота.
достоинства, гордости и отваги. И если мужик в силу каторжного однообразия
труда своего лишен возможности черпать из прошлого примеры особого служения
Отечеству, то дворянин не только имеет такую возможность, но и обязан
приумножать ее всю свою жизнь для передачи детям своим и внукам своим
очищенного и углубленного им лично источника родовых традиций и примеров. А
на это способна только личность.
истории рода своего, а следовательно, и Отечества в целом.
путано и непоследовательно после странного допроса с подписью допросного
листа. И записал тоже путано и непоследовательно, потому что не дано мне
способности ясно излагать мысли свои. Ни в беседах, ни на бумаге тем паче.
Это в уме они ладно складываются, а в яви - прощения прошу. И нить рвется, и
слов не хватает. Ну, уж как есть, дети мои...
ручьи не потекли. Но зажурчали ручьи - и распахнулись двери каземата.
скромный скарб. - Сибирь..."
капитан трясется, вздыхая и охая. На козлах рядом с кучером - жандарм,
позади... Нет, никого вроде позади нету. Значит, не под конвоем везут, а "в
сопровождении". Значит, не в Сибирь, слава Тебе, Господи!.. Не в Сибирь!..
лошадей на станциях меняли, неспешно молчаливый капитан меня обедами кормил,
угрюмо отмалчиваясь на все мои вопросы. И на третьей, что ли, станции я
наконец-то сообразил, что едем мы прямехонько во Псков.
разговаривать, ни отвечать даже. У меня - жена, дети, год служить
осталось...
задержались по воле угрюмого сопровождающего моего, все помыслы которого в
одном девизе заключались: "Абы дослужить". И - как понял я позднее - для
того лишь задержались, чтобы въехать в город в синих весенних сумерках.
оказалось - на гарнизонную гауптвахту.
не жандармский голубой корпус.
кстати, капитану и тоже - немолодому. И укатил в своей карете восвояси, едва
кивнув мне.
очередной каземат для строгого содержания. - Меня ведь к вам - прямо из
Петропавловки.
режиме, но на полном армейском довольствии. Прогулки запрещены и разговоры с
вами - тоже. На сколько времени, мне неизвестно. Так что прошу потерпеть.
натренированным ухом своим.
кирпича, а не из камня. Окно забрано решеткой, такую бы я согнул, даже
ослабев на жандармских харчах. Каземат - сухой, койка - армейская. С
армейским одеялом, офицерской простыней - впервые! - и подушкой с чистой
наволочкой. Все это я мгновенно оценил, уже немалый опыт имея, а оценив,
окончательно удостоверился, что жандармы от меня отступились, возвратив в
армию. Разбирайтесь, мол, сами.
ощущал, но не осознавал, что ли. Мерил очередной каземат шагами и думал,
думал. Вспоминал, сравнивал, понять пытался.
быть, арестовали Пушкина и я стал им больше не нужен? Нет, это вряд ли.
Пушкин надписи "На 14 декабря" и в глаза не видал, доказательств противного
у жандармов нет, и тут им без меня никак не обойтись. Тогда что же? Моим
объяснениям поверили, посадив в кутузку патриота коннопионера? Тоже
маловероятно, доносчиков они не сажают: кто же тогда доносить-то им станет?
Вступился кто-либо за меня? Но кто же вступится, когда батюшка мой во втором
ударе?.. Может, с батюшкой что приключилось? Может, батюшка мой... помер
батюшка, потому и отпустили меня?.. Нет, нет, быть того не может, потому что
батюшку в Санкт-Петербург перевезли: Бенкендорф сказал, что матушка моя его
лично о свидании просила... Нет, конечно же, нет. Не потому я сейчас во
Пскове оказался.
себе приказ отдал, отцовский завет исполняя. Лег и уснул. Даже без
сновидений.
кирпичному полу. Бритье на ощупь.
конопляным маслом, хлебушка вволю, солдатская кружка... крепким чаем
заваренная. Чаем! Глазам своим не поверил - вкусу поверил. И аромату.
Откуда? Солдатам китайский чай не положен...
удержался...
пошел. И отъелся малость. Не столько, может быть, отъелся, сколько чувство
постоянного голода утолил. Привел, так сказать, организм свой в некое
равновесие.
ботфортом ее о стену шмякнув, другие опасаться стали. И начал я их
заставлять появляться передо мною только по моему сигналу. На кормежку.
Поели хлебушка и - марш по норам. Быстро привыкли, твари сообразительные.
Начальник гауптвахты. Тот самый, что меня встречал.
На суд офицерской чести.
Единственное, что он мог для меня сделать.
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Максимов Альберт
Кервуд Оливер Дж.
Сертаков Виталий
Шилова Юлия