Чтение 77–й страницы книги ~Человек, который смеется~

себе в этом, жаждал, чтоб она им подчинилась. Это желание возникало в нем
помимо его воли, и он все время боролся с ним. В воображении он наделял
Дею чертами земной женщины. Он дошел до того, что представлял себе нечто
невозможное: Дею - существом, вызывающим не только экстаз, но и страсть,
Дею, склоняющую голову к нему на подушку. Он стыдился этих кощунственных
видений; какая-то сила внутри его пыталась унизить образ Деи; он
сопротивлялся наваждению, отворачивался от этих картин, потом снова к ним
возвращался; ему казалось, что он покушается на целомудрие девушки. Дея
была для него как бы в облаке. Весь трепеща, он раздвигал это облако,
точно приподымал покровы. Стоял апрель.

Спинной мозг тоже грезит на свой лад.

Гуинплен шагал наудачу, рассеянно, слегка раскачиваясь, как это иногда
делают люди, неторопливо прогуливаясь в одиночестве. Когда рядом нет
никого, это предрасполагает к безрассудным мечтаниям. Куда устремлялась
его мысль? Он сам не решился бы признаться себе. К небу? Нет. К брачному
ложу. И вы еще глядели на него, звезды!

Почему говорят: "влюбленный"? Надо было бы говорить: "одержимый". Быть
одержимым дьяволом - исключение; быть одержимым женщиной - общее правило.
Всякий мужчина подвержен этой потере собственной личности. Какая
волшебница - красивая женщина! Настоящее имя любви - плен!

Женщина пленяет нас душой. Но и плотью. И порой плотью больше, чем
душой. Душа - возлюбленная, плоть - любовница!

На дьявола клевещут. Не он искушал Еву. Это Ева ввела его в искушение.
Почин принадлежал женщине.

Люцифер преспокойно шел мимо. Он увидел женщину и превратился в Сатану.

Тело - внешняя оболочка неведомого. И - странное дело - оно пленяет
своей стыдливостью. Нет ничего более волнующего. Подумать только: оно,
бесстыдное, стыдится!

В ту минуту именно такое неодолимое влечение к телесной красоте
волновало и подчиняло Гуинплена. Страшное мгновение, когда мы вожделеем к
наготе. Ничего не стоит поскользнуться и нравственно пасть. Сколько мрака
кроется в белизне Венеры!

Что-то внутри Гуинплена громко призывало Дею, Дею - девушку, Дею -
подругу, Дею - плоть и пламя, Дею - с обнаженной грудью. Он был готов
прогнать ангела. Таинственный кризис, переживаемый всяким влюбленным и
грозящий опасностью идеалу. Извечный закон мироздания.

Миг помрачения небесного света в душе.

Любовь Гуинплена к Дее обращалась в любовь супружескую. Целомудренная
любовь - только переходная ступень. Настала неизбежная минута. Гуинплен
страстно желал эту женщину.

Он страстно желал женщину.

Он скользил по этой наклонной плоскости, обрывавшейся на первом же
шагу.

Невнятный зов природы необорим.

Какая бездна - женщина!

К счастью для Гуинплена, близ него не было женщины, кроме Деи.
Единственной женщины, которую он желал. Единственной, которая могла желать
его.

Гуинплен весь был охвачен неясным трепетом: сама жизнь властно взывала
в нем о своих правах.

Прибавьте к этому еще и влияние весны. Он вбирал в себя неизъяснимые
токи звездной ночи. Он шел без цели, в каком-то упоительном забытьи.

Рассеянный в воздухе аромат весенних соков, хмельные запахи, которыми
пропитан сумрак ночи, благоухание распускавшихся вдали ночных цветов,
согласный щебет, доносящийся из укрытых где-то маленьких гнезд, журчанье
вод и шелест листьев, вздохи со всех сторон, свежесть, теплота - все это
таинственное пробуждение природы не что иное, как властный голос весны,
нашептывающий о страсти, дурманящий призыв, и душа отвечает ему лишь
бессвязным лепетом, сама уже не понимая собственных слов.

Всякий, кто увидел бы в эту минуту Гуинплена, подумал бы: "Смотри-ка!
Пьяный!"

Действительно, он еле держался на ногах под бременем своего
отягощенного сердца, под бременем весны и ночи. Кругом было безлюдно и
тихо, и Гуинплен порою громко разговаривал сам с собой.

Когда знаешь, что тебя никто не слышит, охотно говоришь вслух.

Он медленно шел, опустив голову, заложив руки за спину, держа левую в
правой и не сжимая ладони.

Вдруг он почувствовал, как будто что-то скользнуло ему в руку.

Он быстро обернулся.

В руке у него была бумага, а перед ним стоял какой-то человек.

Очевидно, этот человек, неслышно, как кошка, подкравшись к нему сзади,
сунул ему в руку бумагу.

Бумага оказалась письмом.

Человек, насколько его можно было рассмотреть при свете звезд, был
маленького роста, круглолиц, совсем юн, но очень важен и одет в огненного
цвета ливрею, видневшуюся между длинными полами серого плаща, называемого
в то время capenoche - испанское сокращенное слово, означающее "ночной
плащ". На голове у него была ярко-малиновая шапочка, похожая на
кардинальскую шапочку, но с галуном, указывавшим на то, что ее носитель -
слуга. К шапочке был прикреплен пучок вьюрковых перьев.

Мальчик неподвижно стоял перед Гуинпленом. Он походил на фигуру,
привидевшуюся во сне.

Гуинплен узнал в нем слугу герцогини.

И, прежде чем Гуинплен успел вскрикнуть от удивления, он услыхал
тоненький, не то детский, не то женский, голосок пажа, который говорил
ему:

- Будьте завтра в этот же час у Лондонского моста. Я буду там и провожу
вас.

- Куда? - спросил Гуинплен.

- Туда, где вас ждут.

Гуинплен перевел глаза на письмо, которое продолжал машинально держать
в руке.

Когда он снова поднял их, грума уже не было. Вдали, на ярмарочной
площади, двигался темный силуэт, быстро уменьшавшийся в размерах. Это
уходил маленький слуга. Он завернул за угол и исчез из виду.

Гуинплен посмотрел на удалявшегося грума, потом на письмо. В жизни
человека бывают мгновения, когда случившееся с ним как будто не случилось;
оцепенение некоторое время не дает ему осознать происшедшее. Гуинплен
поднес письмо к глазам, как будто хотел прочесть его, но только тут
заметил, что не может сделать это по двум причинам: во-первых, конверт еще
не был распечатан, во-вторых, было темно. Прошло несколько минут, прежде
чем он сообразил, что в гостинице горит фонарь. Он ступил два-три шага, но
в сторону, как бы не зная, куда идти. Так двигался бы лунатик, получив
письмо из рук призрака.

Наконец он очнулся от изумления и почти бегом направился к гостинице,
остановился против приоткрытой двери и еще раз посмотрел при свете на
запечатанное письмо. На печати не было никакого оттиска, а на конверте
стояло только одно слово: "Гуинплену". Он сломал печать, разорвал конверт,
развернул письмо, поднес его ближе к свету и прочел:

"Ты безобразен, а я красавица. Ты скоморох, а я герцогиня. Я - первая,
ты - последний. Я хочу тебя. Я люблю тебя. Приди".

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПОДЗЕМНЫЙ ЗАСТЕНОК

1. ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ГУИНПЛЕНА

Иной огонь едва прорезывает окружающую темноту, иной же может
воспламенить вулкан.

Бывают искры, которые могут вызвать пожар.

Гуинплен прочел письмо, затем перечитал его. Он ясно видел эти слова:
"Я люблю тебя".

Страшные мысли одна за другой проносились в его мозгу.

Первой была мысль о том, что он сошел с ума. Он помешался. В этом нет
сомнения. Он видит то, чего на самом деле не существует. Призраки ночи
сделали его, несчастного, своей игрушкой. Красный человечек только
померещился ему. Иногда ночью болотный пар, уплотнившись, становится
блуждающим огоньком и дразнит вас. Так и теперь: поиздевавшись, обманчивое
видение исчезло, оставив позади себя обезумевшего Гуинплена. Чего только
не померещится в темноте!

Вторая мысль была еще страшней: он понял, что находится в полном
рассудке.

Привидение? Какой вздор! А это письмо? Оно у него в руках. Вот и
конверт, печать, бумага, исписанная чьим-то почерком. Он знает, от кого
это письмо. Ничего загадочного в этом приключении нет. Взяли перо,
чернила, написали письмо. Зажгли свечу, запечатали конверт сургучом. Разве
на конверте не стоит его имя: "Гуинплену"? Бумага надушена, Все ясно. И
человечка он знает. Этот карлик - ее грум. Блуждающий огонек - ливрея.
Грум назначил Гуинплену свидание на завтра, в этот же час, у въезда на
Лондонский мост. Разве и Лондонский мост обман чувств? Нет, нет, все это
вполне вяжется одно с другим. Это ничуть не похоже на бред. Это -
действительность. Гуинплен находится в здравом уме. Это не мираж,
постепенно рассеивающийся в воздухе и исчезающий бесследно, это нечто
вполне реальное. Гуинплен не сумасшедший; ему это вовсе не снится. И он
снова и снова перечитывал письмо.

Ну да, конечно. Но что же это? Ведь тогда... Но ведь это непостижимо.

Женщина желает его! Если так, пускай отныне никто не произносит слова: