Борис Васильев

Не стреляйте в белых лебедей

От автора

Когда я вхожу в лес, я слышу Егорову жизнь. В хлопотливом лепете
осинников, в сосновых вздохах, в тяжелом взмахе еловых лап. И я ищу Егора.

Я нахожу его в июньском краснолесье -- неутомимого и неунывающего. Я
встречаю его в осенней мокряди -- серьезного и взъерошенного. Я жду его в
морозной тишине -- задумчивого и светлого. Я вижу его в весеннем цветении --
терпеливого и нетерпеливого одновременно. И всегда поражаюсь, каким же он
был разным -- разным для людей и разным для себя.

И разной была его жизнь -- жизнь для себя и жизнь для людей.

А может быть, все жизни разные? Разные для себя и разные для людей?
Только всегда ли есть сумма в этих разностях? Представляясь или являясь
разными, всегда ли мы едины в своем существе?

Егор был единым, потому что всегда оставался самим собой. Он не умел и
не пытался казаться иным -- ни лучше, ни хуже. И поступал не по соображениям
ума, не с прицелом, не для одобрения свыше, а так, как велела совесть.

1

Егора Полушкина в поселке звали бедоносцем. Когда утерялись первые две
буквы, этого уже никто не помнил, и даже собственная жена, обалдев от
хронического невезения, исступленно кричала въедливым, как комариный звон,
голосом:

-- Нелюдь заморская заклятье мое сиротское господи спаси и помилуй
бедоносец чертов...

Кричала она на одной ноте, пока хватало воздуха, и, знаков препинания
не употребляла. Егор горестно вздыхал, а десятилетний Колька, обижаясь за
отца, плакал где-то за сараюшкой. И еще потому он плакал, что уже тогда
понимал, как мать права.

А Егор от криков и ругани всегда чувствовал себя виноватым. Виноватым
не по разуму, а по совести. И потому не спорил, а только казнился.

-- У людей мужики так уж добытчики так уж дом у них чаша полная так уж
жены у них как лебедушки!..

Харитина Полушкина была родом из Заонежья и с ругани легко переходила
на причитания. Она считала себя обиженной со дня рождения, получив от
пьяного попа совершенно уже невозможное имя, которое ласковые соседушки
сократили до первых двух слогов:

-- Харя-то наша опять кормильца своего критикует.

А еще то ей было обидно, что родная сестра (ну, кадушка кадушкой,
ей-богу!), так родная сестра Марья белорыбицей по поселку плавала, губы
поджимала и глаза закатывала:

-- Не повезло Тине с мужиком. Ах, не повезло, ах!..

Это при ней -- Тина и губки гузкой. А без нее -- Харя и рот до ушей. А
ведь сама же в поселок их сманила. Дом заставила продать, сюда перебраться,
от людей насмешки терпеть:

-- Тут, Тина, культура. Кино показывают.

Кино показывали, но Харитина в клуб не ходила. Хозяйство хворобное, муж
в дурачках, и надеть почти что нечего. В одном платьишке каждый день на
людях маячить -- примелькаешься. А у Марьины (она, стало быть, Харя, а
сестрица-Марьица, вот так-то!), так у Марьицы платьев шерстяных -- пять штук,
костюмов суконных- два да костюмов джерсовых -- три целых. Есть в чем на
культуру поглядеть, есть в чем себя показать, есть что в ларь положить.

А причина у Харитины одна: Егор Савельич, муж дорогой. Супруг законный,
хоть и невенчанный. Отец сыночка единственного. Кормилец и добытчик, козел
его забодай.

Между прочим, друг-приятель приличного человека Федора Ипатовича
Бурьянова, Марьиного мужа. Через два проулка -- дом собственный, пятистенный.
Из клейменых бревен: одно в одно, без сучка, без задоринки. Крыша цинковая:
блестит -- что новое ведро. Во дворе -- два кабанчика, овец шесть штук да
корова Зорька. Удоистая корова -- в дому круглый год масленица. Да еще петух
на коньке крыши, как живой. К нему всех командировочных водили:

-- Чудо местного народного умельца. Одним топором, представьте себе.
Одним топором сработано, как в старину.

Ну, правда, чудо это к Федору Ипатовичу отношения не имело: только
размещалось на его доме. А сделал петуха Егор Полушкин. На забавы у него
времени хватало, а вот как бы для дельного чего...

Вздыхала Харитина. Ох, не доглядела за ней матушка-покойница, ох, не
уходил ее вожжами отец-батюшка! Тогда б, глядишь, не за Егора бы выскочила,
а за Федора. Царицей бы жила.

Федор Бурьянов сюда за рублем приехал тогда еще, когда здесь леса
шумели -- краю не видать. В ту пору нужда была, и валили этот лес со смаком,
с грохотом, с прогрессивкой.

Поселок построили, электричество провели, водопровод наладили. А как
ветку от железной дороги дотянули, так и лес кругом кончился. Бытие, так
сказать, на данном этапе обогнало чье-то сознание, породив комфортабельный,
но никому уже не нужный поселок среди чахлых остатков некогда звонкого
краснолесья. Последний массив вокруг Черного озера областные организации и
власти с превеликим трудом сумели объявить водоохранным, и работа заглохла.
А поскольку перевалочная база с лесопилкой, построенной по последнему слову
техники, при поселке уже существовала, то лес сюда стали теперь возить
специально. Возили, сгружали, пилили и снова грузили, и вчерашние лесорубы
заделались грузчиками, такелажниками и рабочими при лесопилке.

А вот Федор Ипатович за год вперед все в точности Марьице предсказал:

-- Хана прогрессивкам, Марья: валить вскорости нечего будет. Надо бы
подыскать чего поспособнее, пока еще пилы в ушах журчат.

И подыскал: лесником в последнем охранном массиве при Черном озере.
Покосы бесплатно, рыбы навалом, и дрова задарма. Вот тогда-то он себе
пятистенок и отгрохал, и добра понапас, и хозяйство развел, и хозяйку одел --
любо-дорого. Одно слово: голова. Хозяин.

И держал себя в соответствии: не елозил, не шебаршился. И рублю и слову
цену знал: уж ежели ронял их, то со значением. С иным за вечер и рта не
раскроет, а иного и поучит уму-разуму:

-- Нет, не обратал ты жизнь, Егор: она тебя обратала. А почему такое
положение? Вникни.

Егор слушал покорно, вздыхал: ай, скверно он живет, ай, плохо. Семью до
крайности довел, себя уронил, перед соседями стыдоба -- все верно Федор
Ипатыч говорит, все правильно. И перед женой совестно, и перед сыном, и
перед людьми добрыми: Нет, надо кончать ее, эту жизнь. Надо другую начинать:
может, за нее, за буду щую светлую да разумную, Федор Ипатыч еще рюмочку
нальет, сдобрится?..

-- Да, жизнь обратать -- хозяином стать: так-то старики баивали.

-- Правда твоя, Федор Ипатыч. Ой, правда!

-- Топор ты в руках держать умеешь, не спорю. Но -- бессмысленно.

-- Да уж. Это точно.

-- Руководить тобою надо, Егор.

-- Надо, Федор Ипатыч. Ой, надо!..

Вздыхал Егор, сокрушался. И хозяин вздыхал, задумывался. И все тогда
вздыхали. Не сочувствуя -- осуждая. И Егор под их взглядами еще ниже голову
опускал. Стыдился.

А вникнуть если, то стыдиться-то было нечего. И работал Егор всегда на
совесть, и жил смирно, без баловства, а получалось, что кругом был виноват.
И он не спорил с этим, а только горевал сильно, себя ругая на чем свет
стоит.

С гнезда насиженного, где жили в родном колхозе если не в достатке, так
в уважении, с гнезда этого в одночасье вспорхнули. Будто птицы несмышленые
или бобыли какие, у которых ни кола ни двора, ни детей, ни хозяйства.
Затмение нашло.

Тем мартом -- метельным, ознобистым -- теща померла, Харитины да Марьицы
родная маменька. Аккурат к Евдокии преставилась, а на похороны родня в
розвальнях съезжалась: машины в снегах застревали. Так и Марьица прибыла:
одна, без хозяина. Отплакали маменьку, отпели, помянули, полный чин
справили. Сменила Марьица черный плат на пуховую шаль да и брякнула:

-- Отстали вы тут от культурной жизни в своем навозе.

-- То исть как? -- не понял Егор.

-- Модерна настоящего нету. А у нас Федор Ипатыч новый дом ставит: пять
окон на улицу. Электричество, универмаг, кино каждый день.

-- Каждый день -- и новое? -- поразилась Тина.

-- А мы на старое и не пойдем, надо очень. У нас этот... Дом моделей,
промтовары заграничные.

Из томного угла строго смотрели древние лики. И матерь божья уже не
улыбалась, а хмурилась, да кто глядел-то на нее с той поры, как старуха душу
отдала? Вперед все глядели, в этот, как его... в модерн.

-- Да, ставит Федор Ипатыч дом -- картинка. А старый освобождается: так
куда ж его? Продавать жалко: гнездо родимое, там Вовочка мой по полу ползал.
Вот Федор Ипатыч и наказал вам его подарить. Ну, пособите, конечно, сначала
новый поставить, как водится. Ты, Егор, плотничать навострился.

Подсобили. Два месяца Егор от зари до зари топором тюкал. А зори-то
северные: растыкал их господь по дню далеко друг от друга. До знона
намахаешься, покуда стемнеет. А тут еще Федор Ипатович пособляет:

-- Ты еще вон тот уголок, Егорушка, притеши. Не ленись, работничек, не
ленись: я тебе дом задарма отдаю, не конуру собачью.

Дом, правда, отдал. Только вывез оттуда все, что еще червь не сточил:
даже пол в горнице разобрал. И навес над колодцем. И еще погреб раскатал да
выволок: бревна там в дело могли пойти. За сараюшку было взялся, да тут уж
Харитина не выдержала:

-- Змей ты подколодный кровопивец неистовый выжига перелютая!