Чтение 28–й страницы книги ~Не стреляйте в белых лебедей~

-- И полы тесаные. Богато.

-- Все уплачено. Все -- по закону.

-- Насчет закона мы суд спросим. А пока займемся делом: вот вам новый
лесник, товарищ Полушкин Егор Савельич. Прошу в моем присутствии по акту
передать ему имущество и документацию.

-- Приказа не вижу.

-- С приказом не задержу.

-- Когда будет, тогда и передам.

-- Не осложняйте своего положения, Бурьянов. Пе редадите сейчас, приказ
получите завтра. Все ясно! Вот и приступим. Как, Егор Савельич?

-- Приступим,-- сказал Егор.

-- Ну, добро.-- Федор Ипатович как пуд уронил.-- Приступим.

Два дня Егор имущество принимал, каждый топор, каждый хомут осматривал.
А потом проводил Юрия Петровича в город, запряг поступившую в его
распоряжение казенную кобылу и вместе с Колькой подался в заповедный лес.
Наводить порядок.

-- Когда вернетесь-то? -- спросила Харитина.

-- Не скоро,-- сказал.-- Пока все там не уделаем, как требуется, не
вернемся.

Колька вожжами подергал, почмокал: поехали. А Юрий Петрович тем
временем, в город прибыв, написал сразу два приказа: о снятии с работы
Бурьянова Ф. И. и о назначении на должность Полушкина Е. С. Потом оттащил
начальнику угрозыска папочку Федора Ипатовича, сочинил заявление, какое
требовалось для возбуждения дела, а придя домой, сел за письмо. Крупными
буквами написал:

"Здравствуй, дорогая мамочка!"

Закончив письмо, долго сидел, сдвинув брови и уставясь в одну точку.
Потом взял ручку, решительно вывел: "Дорогая Марина!" -- подумал, зачеркнул
"дорогая", написал "уважаемая", зачеркнул и "уважаемую" и бросил ручку.
Письмо не складывалось, аргументы казались неубедительными, мотивы неясными,
и вообще он еще не решил, стоит ли писать это письмо. И не написал.

А Егор упоенно чистил лес, прорубал заросшие просеки, стаскивал в кучи
валежник и сухостой. Он соорудил шалаш, где и жил вместе с Колькой, чтобы не
тратить зазря время на поездки домой. И все равно времени ему не хватало, и
он был счастлив оттого, что ему не хватает времени, и если бы сутки были
вдвое длиннее, он бы и тогда загрузил их от зари до зари. Он работал с
азартом, с изнуряющим, почти чувственным наслаждением и, засыпая, успевал
подумать, какой он счастливый человек. И спал с улыбкой, и просыпался с
улыбкой, и весь день ходил с нею.

-- Сынок, ты стихи сочинять умеешь?

Колька сердито засопел и не ответил. Егор, не сдаваясь, спросил еще
раз. Колька опять засопел, но ответил:

-- Про это не спрашивают.

-- Я для дела,-- пояснил Егор.-- Понимаешь, сынок, турист все едино сюда
проникнет, потому как весь лес не огородишь, а один я не услежу. И будет
снова Юрию Петровичу расстройство. Ну, конечно, можно надписи туристу
сделать: мол, то разрешено, а это запрещено. Только ведь скучно это,
надписи-то в лесу, правда? Вот я и удумал: стихи. Хорошие стихи о порядке. И
туристу будет весело и нам покойно.

-- Ладно,-- вздохнул Колька.-- Попробую.

После оды на смерть Ункаса Колька написал только одно стихотворение --
про девочку с косичками и про любовь до гроба,-- но ничего хорошего из этого
не вышло. Оля Кузина показала стихи Вовке Бурьянову, Вовка с гоготом зачитал
их классу, и Кольку долго дразнили женихом. Он сильно расстроился и решил
навсегда порвать с творчеством.

-- Для дела разве что. А так -- баловство это, тять.

-- Ну, не скажи,-- усомнился Егор.-- А песни как же тогда?

-- Ну, что песни, что песни... Не будешь же ты песни туристам петь,
правда?

-- Не буду,-- согласился Егор.-- Некогда. Мы их... это... выжжем.

На другой день Колька не пошел с отцом в кварталы и подальше отложил
спиннинг. Достал тетрадку, карандаш и, хмурясь и сердито шевеля губами,
начал сочинять стихи. Дело оказалось трудным, Колька взмок и уморился, но к
вечеру выдал первую продукцию. -- Ну, слушай, тять,-- Колька в поисках
вдохновения посмотрел в вечернее небо, откашлялся и зачастил:

Граждане туристы, чтобы было чисто,

не палите по лесу множество костров.

Вы найдите лучше, где дровишек куча

И кострище сделано лесником.

-- Ага,-- сказал Егор.-- Про кострище -- это хорошо, а то еще, не дай бог,
лес попалят. Это пойдет, сынок, молодец.

-- У меня еще про муравьев есть,-- объявил

Колька, явно польщенный отцовским признанием.-- Так, .значит:

Я муравей. Я -- житель лесной,

и дом мой стоит под высокой сосной.

Ты мимо пройди и не трогай его,

нам больше не надо от вас ничего.

-- Вот это да! -- с чувством сказал Егор.-- Это ты здорово сочинил. И
складно.

-- Я завтра еще сочиню! -- закричал Колька вдохновенно.-- Я, может, целую
поэму сочиню!

-- Надо, чтоб коротко,-- уточнил Егор.-- Коротко и ясно. Вот как про
мурашей.

-- Будет коротко,-- подтвердил Колька.-- Коротко и звонко.

Оставив Кольку сочинять звонкие стихи, Егор на другой день отправился
домой. Настругал досок, сколотил из них щиты, погрузил все на телегу, и
многотерпеливая казенная кобыла уже к вечеру тронулась в обратный путь к
шалашу возле Черного озера.

Старая кобыла шла степенным шагом. Егор сосредоточенно бил комаров и
размышлял, что бы еще такое уделать в подведомственном лесу. Может, матерые
деревья переметить, чтоб -- упаси бог! -- не повалил кто на дровишки или на
материал. Может, еще что сообразить для туристов, которые, пронюхав про
заповедный уголок, теперь уж ни за что не оставят его в покое. А может,
действительно переписать всю лесную живность в толстую тетрадь и подарить
эту тетрадь Юрию Петровичу: то-то, поди, удивится!

И так он трясся на телеге по торной лесной дороге и думал свои думы,
пока тягучий треск падавшего дерева не привлек его внимания. С тяжким
вздохом упало это дерево на землю, на миг стало тихо, а Егор, натянув вожжи,
спрыгнул с телеги и побежал. И пока бежал, все отчетливее стучали торопливые
воровские топоры, и он бежал на этот стук.

Подле поваленного ствола копошились двое, обрубая сучья. Но Егор сейчас
не считал порубщиков: двое -- так двое, пятеро -- так пятеро. Он осознал свое
право, и это сознание делало его бесстрашным. И поэтому он просто забежал со
стороны просеки, чтоб дорогу им отсечь, сквозь кусты выломился и заорал:

-- Стой и с места не сходи! Фамилия? Обернулись те двое: Филя и Черепок.
И Егор остановился, точно на пень набежал.

-- Во! -- сказал Филя.-- Помощник пришел. А Черепок глядел злыми красными
глазками. И молчал.

-- Какое интересное получается явление,-- продолжал Филя, улыбаясь еще
приветливее, чем прежде, в дружеские времена.-- Историческая называется
встреча. На высоком уровне за круглым пеньком.

-- Зачем повалили? -- тупо спросил Егор, пнув ногой лесину.-- Кто это
велел валить?

-- Долг,-- вздохнул Филя, но улыбку не спрятал.-- Зачем, интересуешься
спросить? А в фонд. Отгрузим завтра три пустых пол-литры: пусть жгут танки
империализма бензиновым огнем.

-- Кто велел, спрашиваю? -- Егор изо всех сил сдвинул брови, чтоб стать
строгим хоть маленько.-- Опять шабашка ваша дикая, так понимать, да?

-- Понимай так, что три пол-литры.-- Филя сладко причмокнул и
зажмурился.-- Одну можем тебе подарить, если поспособствуешь.

Егор поглядел на странно сопевшего Черепка, сказал:

-- Топоры давайте.

-- Топоры мы тебе не дадим,-- сказал Филя.-- А дадим либо пол-литру, либо
по шее. Сам выбирай, что тебе сподручнее.

-- Я как официальный лесник тутошнего массива официально требую...

-- А фамилия моя сегодня будет Пупкин,-- вдруг глухо, как из бочки,
сказал Черепок --Так и запиши, полицай проклятый.

Замолчал, и сразу стало тихо-тихо, только стрекозы звенели. И Егор
услышал и этот звон, и эту тишину. И вздохнул:

-- Какой такой полицай? Зачем так-то?

-- В начальство вылез? -- захрипел Черепок.-- Вылез в начальники и уже
измываешься? Уже фамилию спрашиваешь? А , то ты видал? Видал, мать твою
перемать..

Он картинно рванул на груди перепревшую, ветхую рубаху, и она распалась
от плеча до пупка, распалась вдруг, без звука, как в немом кино. Черепок,
выскользнув из рукавов, повернулся и подставил Егору потную спину:

-- Видал?

Грязная, согнутая колесом спина его была вся в бугристых сизых шрамах.
Шрамы шли от бока до бока, ломаясь на худой, острой хребтине.

-- Художественно расписано,-- сказал Филя, ухмыляясь.-- Видно руку
мастерства.

-- Все тут расписаны, все! -- кричал Черепок, не разгибаясь.-- И полицаи,
и эсэсы, и жандарма немецкая. Ты тоже хочешь? Ну, давай! Давай расписывайся!

-- Жену с малыми детьми у него полицаи в избе сожгли,-- тихо и неожиданно
серьезно сказал Филя.-- Укройся. Укройся, Леня, не перед тем выставляешься.
Черенок покорно накинул разодранную рубаху, всхлипнул и сел на только что
сваленную сосну. Несмотря на зной, его трясло, он все время тер корявыми
ладонями небритое лицо и повторял:

-- А жить-то когда буду, а? Жить-то когда начну?

И опять Егор услышал звон стрекоз и звон тишины. Постоял, ожидая, когда