иначе, что он, оттягивая страшную правду еще на мгновение,
спросил:
привстал на коленях. Справа дорога, и по ней нескончаемой
чередой прут автомашины и танки; слева, вдоль позиции его
взвода, приближается группа немецких солдат. Если сейчас
ударить в два ствола, то, пока они разберутся, что к чему,
четырех, пожалуй, можно прибрать.
разозлиться нельзя.
слогам произнес Тимофей, - вы как отвечаете старшему по
званию?
дрожать перестал. Ему понадобилось секунд десять по меньшей
мере, чтобы осмыслить такую простую на первый взгляд ситуацию.
Потом он выпрямился, надел по-уставному снятую перед тем
фуражку и сказал:
работал. Первым номером. Мне винтовка не положена.
винтовки с патронами...
помедлил и стремительно кинулся из воронки. Он уже не думал о
выражении лица, на котором было написано отчаяние.
глядя, плюхнулся вниз и сполз по рыхлой земле на дно. Сел. Эта
небольшая психологическая встряска подействовала на него
благотворно: он вдруг успокоился.
Если ползти от окопчика к окопчику - не успеешь обернуться;
если двигаться перебежками, немцы - до них оставалось сотни
полторы метров - заметят сразу. И пристрелят. И будут правы:
им вовсе ни к чему разбираться, что могут означать столь подо-
зрительные передвижения.
ошибку. Правда, это могло произвести неблагоприятное впечатле-
ние на рядового, если тот не умен. Но вопрос был
принципиальный: Тимофею только недавно исполнилось двадцать;
полутонов он не признавал - мир для него был черно-белым;
отчетливо расчерченным на правду и ложь, на хорошее и плохое;
компромиссы были уделом слабых; а он, Тимофей Егоров, сильный
и прямой человек, мог поступать только правильно и хорошо; он
себе не позволял ошибок, а если они случались, не спускал и не
прощал их; и был убежден, что эта беспощадность к самому себе
позволяет ему и к другим относиться требовательно и без
снисхождения. Потому что и другие - все, каждый - должны
стремиться только к хорошему и делать свое дело добросовестно.
как-то оживился. Видно, немцы не выходили у него из головы, и
он готов был что угодно делать и говорить, только бы не ждать
молча, сложив руки. Страх снова начал овладевать им; он
проступал наружу краснотой. Кожа у него была какая-то
прозрачная, словно из чистого парафина. Краснота подступала к
ней изнутри, но дальше ей ходу не было, и потому казалось, что
лицо Геры темнеет, обугливается.
отмахал? - усмехнулся Тимофей.
отделения, - было обычным обращением у красноармейцев, если
поблизости находились только свои.
тяжелые минометы да как почал садить - одну к одной. Может,
слышали, товарищ комод: скрежещут оте мины - ну прямо душа
вон. У меня одной миной и "максимку" и обоих номеров положил.
Я чего уберегся: меня щитком по кумполу хлопнуло, как его
сорвало; хорошо - не осколком. Ну, оклемался помалу. Ну,
кругом ни души. Ну, я и почесал к своим.
плотину? - вот как на мотоциклистов там напоролся, такой
классный кросс выдал!
Только сейчас Тимофей заметил, что рядом с ГТО у него висел
"Ворошиловский стрелок", черным чем-то заляпанный, похоже,
мазутом.
- похвастался он. - Хоть на лыжах, хоть так пробегу сколько
надо.
бросить. И тащить не мог: куда уж мне! А теперь выходит - вы
уж совсем живы.
меня, и будет порядок, - сказал Тимофей и вдруг соврал, чего о
ним никогда еще не случалось: - Я и не в такие переделки
попадал. Почище были. И жив, как видишь. - Он прислушался к
себе и с удивлением понял, что раскаяния не испытывает. - А
сейчас нас двое. Выкрутимся!
обязательно обращаться ко мне только по форме. Мы не перед
строем.
валось и не казалось слишком тягостным и долгим), он удивился,
как так вышло, что товарища командира свои бойцы не подобрали
при отходе, и Тимофей ответил: некому было ни подбирать, ни
отходить; и Залогин сказал: "Понятно", - и еще добавил
зачем-то: "Извините". - "Ладно", - сказал Тимофей. Ему ли было
не знать своих ребят! - если бы уцелел хоть один... Но это
было невозможно. Они все остались здесь, до единого, весь
взвод - поредевший, обескровленный после предрассветных
схваток, но тем не менее представлявший собой какую-то силу;
политрук собрал их и привел на эти пригорки, чтобы сделать
последнее и самое целесообразное из всего, что они могли, -
держать эту дорогу. И они ее держали, и отбили две атаки
немецких автоматчиков на бронетранспортерах, атаки, вторую из
которых отбивали местами уже врукопашную. Но что они могли,
когда приползли два тяжелых танка? Немцы как будто
почувствовали, что у пограничников не осталось не только
гранат, но и бутылок с горючей смесью, и двигались
неторопливо, обстоятельно, от одного мелкого окопчика (какие
уж успели выкопать) к другому, вертелись над каждым, заживо
хороня пограничников. А в километре от них на дороге стояла
голова колонны, и по блеску биноклей было понятно, что для
фашистов это всего лишь спектакль... Тимофей уже не испытывал
страха: для этого не осталось сил. Но отчаяние захлестнуло
его. Увидев, что танки проползли мимо, а он все еще жив,
Тимофей поднялся с содрогающейся земли... зажимая рану в плече
и волоча за собой винтовку, подошел сзади к одной из машин и
со всего маху, плача от сознания своей беспомощности, ударил
по запасному баку танка прикладом...
кандидатскую карточку за голенище, но Гера сказал: "Сапоги
больно хороши. Могут сиять. Тогда он заложил карточку под
бинты. Она легла слева, где и полагается, и это утешило
Тимофея. Потом он по просьбе Геры пристроил туда же его комсо-
мольский билет. Потом они пожали друг другу руки и оба
вздохнули: ожидание сжимало грудь, не пускало в легкие воздух.
А потом на краю воронки появился немец.
лицо жандарма. Он цыкнул через зубы, почесал под распахнутым
мундиром, под бляхой, потную грудь, повернул голову и крикнул
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс