лопата, правая выразительно зажата в кулак. Он сделал паузу
как раз такую, что его увидели все, и, когда он понял, что его
видят все, он резко выкинул кулак в направлении автоматчиков.
не легкими, а сердцем, в котором сплелись и ненависть, и
отчаяние, и торжество, и уверенность, и счастье.
забили, зарубили - не задерживаясь, походя, между делом. Но
главное - автоматчиков захватили врасплох. Те сообразить еще
не успели, что же произошло, а красноармейцы уже совсем рядом:
до них семьдесят - шестьдесят - пятьдесят метров... И как их
много, господи! Немецкая цепь, еще несколько секунд назад
производившая впечатление уверенной и неудержимой мощи, как-то
вдруг, сразу, без перехода, без остановки попятилась,
попятилась - и сыпанула кто куда. Лишь несколько человек
попытались оказать сопротивление, они стояли и били с пояса,
прямо в лицо красноармейской ревущей стене; свинец пробивал
бреши в стене, но они тотчас же заполнялись новыми людьми,
рвущимися вперед, навстречу пулям, и это было страшнее всего.
Автоматчики поняли, что им не удержаться, однако побежали
поздно: им не дали уйти далеко - изрубили и передушили всех до
единого. Волна перекатила котловая, ударила в рощу
(бронетранспортер горел; он так и не успел толком повлиять на
судьбу боя: сначала молчал, опасаясь побить своих, а потом
даже удрать не смог на изорванных пулями скатах; сожгли его
сгоряча и, пожалуй, напрасно: он еще мог пригодиться
красноармейцам). В роще, собственно, боя уже не было; немцы то
ли бежали безоглядно, то ли сознательно отступали в стороны,
пропуская превосходящие силы красных. С оружием у
красноармейцев было все еще плохо: винтовку или автомат имел в
лучшем случае один из десяти, но численно они действительно в
несколько раз превосходили аэродромную команду, и атакующий
порыв умножал их силы.
остальными, пробежал немного и рухнул без сознания. Опять, в
который раз, его подвели рана в груди и потеря крови. Он не
хотел с этим считаться, он судил себя и свои поступки,
примеряя их по прежнему, здоровому Тимофею Егорову. Но его
воля уже вытянула из тела все силы, и если бы не критическая
ситуация, которая время от времени, вспышками как бы
пробуждала его, он вообще вряд ли приходил бы в сознание.
Потом понял, что это разговаривают Страшных и Залогин, открыл
глаза и увидел знакомый выгон - огромный, местами вытоптанный,
местами зеленевший спелой травой, уже пошедшей в метелку; над
плешинами дрожал прогретый воздух: тела убитых казались такими
же выцветшими, как трава, и почти не приметными; в четырехстах
метрах слева по проселку, как и прежде, пылили редкие немецкие
машины: справа (хорошо разглядеть ее мешала спина Залогина)
была липовая роща, на опушке суетились немцы, там же в
нескольких местах что-то чадно горело, но стрельба уже ушла
далеко, пожалуй, что рощу прошли ребята, прикинул Тимофей;
теперь бы догадались на виноградник свернуть, а там до
настоящего леса рукой подать.
коляски. Он не помнил, чтобы сам так садился; значит, ребята
подобрали. Из-за него остались. Как им теперь выскочить из
этой западни?
жаждой - слова не вымолвишь. Он попросил пить. Из-за спины
появился Ромка, присел на корточки, отвинтил колпачок с
большущей, зашитой в серое сукно фляги, прислонил к губам
Тимофея. Тот сделал четыре глотка - и вода кончилась.
комод,улыбнулся Страшных.
этот фашист из крупнокалиберного разворотил мне переднее
колесо. Запасное ставим. Ну и тебя, конечно, тащить - если без
мотора - нужен на первый случай хотя бы слон.
Залогин. - Прямо сил нет, какой скорый на язык. Прямо
выкопанный Салтыков-Щедрин. А все через что?..
Пожалуйста, мерси-пардон, поделись глыбинами народной
мудрости.
парировал Залогин, помогая Ромке поднять Тимофея. - В нем кило
страху накипело, пока он перед фашистами катался на этой
керосинке. Так он теперь на нас душу отводит, герой.
сейчас заревешь, потому как мы все не поднимались.
видел нас с тобою. А пограничник пограничника в беде не бросит
- это закон. Он это знал. Ты ведь знал это, Страшных?
советские люди? Не красные бойцы? Я знал, что поднимутся все.
убитым пулеметчиком, которого почему-то не сняли, и только
тогда Тимофей смог поглядеть в другую сторону и увидал немцев,
бегущих сюда от рощи, и три мотоцикла с колясками, причем на
каждой пулемет; мотоциклы в километре отсюда свернули с
проселка и теперь неторопливо, осторожно катили на них,
одновременно расползаясь веером, чтобы не создавать удобную
цель.
видно: что-то ему не нравится.
пострелять.
Не бойся. Если недолго - я удержусь.
мотоцикл, словно только и ждал этой расстановки, громогласно
кашляя - глушителя на нем, конечно, по немецкому обыкновению
не было, - даже не рванулся - прыгнул вперед и полетел
наискосок через выгон. Они сразу оказались на одной линии
между мотоциклами и идущими по проселку машинами, и потому
немецкие пулеметы молчали. Залогин тоже не задирался. Он
поглядывал то на преследователей, то на машины, но вдруг
повернулся к товарищам:
весело кричал он: видать, эта мысль в нем все время сидела, да
только сейчас вдруг прорвалась. - Вот не ждал. Ну никак! Я -
то думал - рохля он, слабак. Народ в атаку рвется, а он
лежит... А у него, выходит, думка была. Во как момент
рассчитал - автоматчиков прихватили врасплох. Ты меня живьем
зажарь - я бы такого не придумал. Я бы сдуру совсем в другой
бок попер... Во мужик оказался!..
6
гауптвахте он сидел четвертые сутки, всего полагалось пять, и
как ему это надоело - описать невозможно. Вырваться досрочно
был только один путь - через лазарет, но фельдшер в последнее
время стал бдителен и бессердечен. Правда, к этому у него были
основания. Еще в прежние свои штрафные денечки Ромка уж чем
только не "покупал" его, начиная от нарушения вестибулярного
аппарата и кончая почти всамделишным желудочным кровотечением.
Когда же не только для всей заставы, но и для самого фельдшера
стало очевидным, что Ромкина изобретательность куда мощнее,
чем его, фельдшеровы, медицинские познания, он озлобился, как
это часто бывает с недалекими людьми, когда им случается
поплатиться за свое простодушие. А тут, как назло, и Ромкин
арсенал иссяк. И когда он, можно сказать, с отчаяния, но тем
не менее не желая повторяться, наглотался слабительного, его
непритворные муки вызвали только унизительные насмешки. И
поделом: лишь сумасшедший способен вообразить, что
гауптвахтным меню можно отравиться.
наступали большими силами, как оценил потом Тимофей Егоров, -
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Верещагин Олег
Шилова Юлия