увидел в стальном зеркале светло-серое расплывчатое пятно - отражение
своего лица. Босые подошвы определили, что пол в камере холодней, чем в
коридоре, его недавно мыли, поливали.
потолком. Он не видел ламп, но в камере стоял серый свет, словно солнце
проникало сквозь затянутое бетоном небо, каменный свет казался не для
живых существ.
Мелькнуло лицо Люси Штеренталь. Давид в вагоне смотрел на нее, испытывая
сладкую и грустную влюбленность. Но через миг на месте Люси появилась
низкорослая женщина без шеи. И сразу на этом же месте появился
голубоглазый старик с белым пушком на голове. И тут же наплыл
остановившийся расширенный взор молодого мужчины.
несвойственное и низшим живым существам. В нем не было смысла и цели, в
нем не проявлялась воля живущих. Людской поток втекал в камеру, вновь
входившие подталкивали уже вошедших, те подталкивали своих соседей, и из
этих бесчисленных маленьких толчков локтем, плечом, животом рождалось
движение, ничем не отличавшееся от молекулярного движения, открытого
ботаником Броуном.
стены, коснулся ее холодной простоты коленом, потом грудью, дороги больше
не было. Софья Осиповна стояла, привалившись к стене.
оказалась далеко, и понять, где она, можно было по особо густой белизне
человеческих тел, сжатых, уплотненных при входе, а затем уже рассыпающихся
в пространстве газовой камеры.
видел спины, а сейчас весь эшелон, казалось, двигался на него лицом.
Необычной вдруг стала Софья Осиповна, - ее голос в плоском бетонном
пространстве звучал по-иному, вся она, войдя в камеру, стала измененной.
Когда она сказала: "Крепко держись за меня, мой хлопчик", он почувствовал,
- она боялась его отпустить, чтобы не остаться одной. Но они не удержались
у стены, отделились от нее и стали двигаться мелкими шажками. Давид
почувствовал, что он двигается быстрее, чем Софья Осиповна. Ее рука сжала
его руку, притягивала к себе. А какая-то мягкая, постепенная сила
оттягивала Давида, пальцы Софьи Осиповны стали разжиматься...
все короче шажки людей. Никто не руководил движением в бетонном ящике.
Немцам стало безразлично, стоят ли люди в газовой камере неподвижно или
совершают бессмысленные зигзаги, полукружия. И голый мальчик делал
крошечные бессмысленные шажки. Кривая движения его легкого маленького тела
перестала совпадать с кривой движения большого и тяжелого тела Софьи
Осиповны, и вот они разделились. Не за руку надо было держать его, а вот
так, как эти две женщины - мать и девушка, - судорожно, с угрюмым
упорством любви, прижаться щека к щеке, грудь к груди, стать одним
неразделимым телом.
и уплотнения отступало от закономерности Авогадро. Потеряв руку Софьи
Осиповны, мальчик закричал. Но тут же Софья Осиповна сдвинулась в прошлое.
Существовало только сейчас, теперь. Губы людей дышали рядом, тела их
касались, их мысли и чувства стали соединяться, сплетаться.
двигалась обратно к двери. Давид увидел трех людей, соединившихся вместе:
двух мужчин и старуху, она защищала детей, и они поддерживали мать. И
вдруг новое, по-новому возникшее движение произошло рядом с Давидом. Шум
тоже был новый, отличавшийся от шороха и бормотании.
могучими, напруженными руками, толстой шеей, наклоненной головой. Он хотел
вырваться из гипнотического бетонного ритма, его тело бунтовалось, как
рыбье тело на кухонном столе, слепо, без мысли. Он вскоре затих,
задохнулся и стал семенить ногами, совершать то, что совершали все.
оказался рядом с Софьей Осиповной. Она прижала к себе мальчика с той
силой, которую открыли и измерили рабочие в лагерях уничтожения, -
разгружая камеру, они никогда не пытаются отделять тела обнявшихся близких
людей.
массу, заполнявшую камеру, отказывались проходить в распахнутые двери.
магнитом, мягко, плавно приближалась к стали дверной рамы, и они слились,
стали едины.
сеткой, шевельнулось что-то живое, ему показалось, серая крыса, но Давид
понял, - завертелся вентилятор. Почувствовался слабый сладковатый запах.
вскрикивание. Речь уже не служила людям, действие было бессмысленно - оно
направлено к будущему, а в газовой камере будущего не было. Движение
головы и шеи Давида не породило в Софье Осиповне желания посмотреть туда,
куда смотрит другое живое существо.
Рида, гегелевскую "Логику", видевшие хороших и плохих людей, видевшие
гусей на зеленых курских лужках, звезды в Пулковский рефрактор, блеск
хирургической стали, Джоконду в Лувре, помидоры и репу на базарных
рундуках, синеву Иссык-Куля, теперь не были нужны ей. Ослепи ее кто-либо в
этот миг, она не почувствовала бы потери.
производя работу дыхания. Она хотела сосредоточиться на последней мысли
под оглушающий звон колоколов. Но мысль не рождалась. Софья Осиповна
стояла, немая, не закрывая невидящих глаз.
просто - слова и глаза не стали ей нужны. Полумертвый мальчик дышал, но
воздух, данный ему, не продлевал жизнь, а угонял ее. Голова его
поворачивалась, ему все еще хотелось смотреть. Он видел тех, кто оседали
на землю, видел открытые беззубые рты, рты с белыми и золотыми зубами,
видел тоненькую струйку крови, бежавшую из ноздри. Он видел
любопытствующие глаза, глядевшие в камеру через стекло; созерцающие глаза
Розе на миг встретились с глазами Давида. Ему и голос был нужен, он
спросил бы тетю Соню об этих волчьих глазах. И мысли его нужны были ему.
Он сделал в мире лишь несколько шагов, он увидел следы босых детских пяток
на горячей, пыльной земле, в Москве жила его мама, луна смотрела вниз, а
снизу ее видели глаза, на газовой плите кипел чайник; мир, где бежала
безголовая курица; мир, где лягушки, которых он заставлял танцевать, держа
за передние лапки, и утреннее молоко, - продолжал тревожить его.
стало темно в глазах, гулко, пустынно в сердце, скучно, слепо в мозгу. Его
убили, и он перестал быть.
Она опять отстала от него. В подземных выработках с отравленным воздухом
индикаторы газа - птицы и мыши - погибают сразу, у них маленькие тела, и
мальчик с маленьким, птичьим телом ушел раньше, чем она.
и мертвых людей; хлынула тошнота, Софья Осиповна прижимала к себе Давида,
куклу, стала мертвой, куклой.
50
это свобода, и потому умирание есть постепенное уничтожение свободы:
сперва ослабляется сознание, затем оно меркнет; процессы жизни в организме
с угасшим сознанием некоторое время еще продолжаются, - совершается
кровообращение, дыхание, обмен веществ. Но это неотвратимое отступление в
сторону рабства - сознание угасло, огонь свободы угас.
погасли Венера, Марс, Юпитер, замерли океаны, замерли миллионы листьев, и
замер ветер, цветы потеряли цвет и запах, исчез хлеб, исчезли вода,
прохлада и духота воздуха. Вселенная, существовавшая в человеке, перестала
быть. Эта Вселенная поразительно походила на ту, единственную, что
существует помимо людей. Эта Вселенная поразительно походила на ту, что
продолжает отражаться в миллионах живых голов. Но эта Вселенная особенно
поразительна была тем, что имелось в ней нечто такое, что отличало шум ее
океана, запах ее цветов, шорох листвы, оттенки ее гранитов, печаль ее
осенних полей от каждой из тех, что существовали и существуют в людях, и
от той, что вечно существует вне людей. В ее неповторимости, в ее
единственности душа отдельной жизни - свобода. Отражение Вселенной в
сознании человека составляет основу человеческой мощи, но счастьем,
свободой, высшим смыслом жизнь становится лишь тогда, когда человек
существует как мир, никогда никем не повторимый в бесконечности времени.
Лишь тогда он испытывает счастье свободы и доброты, находя в других то,
что нашел в самом себе.
51
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Посняков Андрей