к двери.
на "кэ"? Очень смешно. Чудак.
на "кэ".
и Крымов кожей чувствовал, что некто наблюдает в глазок за тем, как он
разворачивает портянки, подтягивает кальсоны, почесывает грудь. Этот свет
был особый, он горел не для людей в камере, а для того, чтобы их лучше
было видно. Если бы их удобней было наблюдать в темноте, их бы держали в
темноте.
близорукий сосед разговаривали шепотом, не глядя друг на друга, прикрыв
рот ладонью, чтобы часовой не видел, как шевелятся их губы.
сейчас конферансье на допросе.
прикоснулся к людям, и они обратились в ушастых.
- Дрелинг - Николай Григорьевич где-то когда-то слышал. Дрелинг просидел в
тюрьмах, политизоляторах и лагерях больше двадцати лет, приближался к
срокам, достигнутым шлиссельбуржцами Морозовым, Новорусским, Фроленко и
Фигнер. Сейчас его привезли в Москву в связи с новым заведенным на него
делом, - он в лагере задумал читать лекции по аграрному вопросу
раскулаченным.
двадцать с лишним лет назад начал работать при Дзержинском в ВЧК, потом
работал при Ягоде в ОГПУ, при Ежове в Наркомвнуделе, при Берии в Наркомате
госбезопасности. Он работал то в центральном аппарате, то возглавлял
огромные лагерные строительства.
оказался искусствоведом, экспертом музейного фонда, сочинителем никогда не
публикованных стихов, - писал Боголеев несозвучно эпохе.
Днепра, кроме Пирятинского окружения и Овручских болот, Мамаева кургана,
Купоросной балки, дома "шесть дробь один", политдонесений, убыли
боеприпасов, раненых политруков, ночных штурмов, политработы в бою и на
марше, пристрелки реперов, танковых рейдов, минометов, Генштаба, станковых
пулеметов...
побудок, поверок, хождений под конвоем в уборную, выданных счетом папирос,
обысков, очных ставок, следователей, решений Особого совещания.
лишенные свободы, сидели в камере внутренней тюрьмы? И почему диким,
нелепым, немыслимым было то, что он, Крымов, оказался в этой камере, на
этой койке?
сказал:
5
там, за окнами бессонного дома. Арестованные сидели во внутренней тюрьме
восемь месяцев, год, полтора, - шло следствие. Потом родные арестованных
получали письма из лагерей, и возникали слова - Коми, Салехард, Норильск,
Котлас, Магадан, Воркута, Колыма, Кузнецк, Красноярск, Караганда, бухта
Нагаево...
Прокуратура сообщала родным, что эти люди осуждены на десять лет без права
переписки, но заключенных с такими приговорами в лагерях не было. Десять
лет без права переписки, видимо, означало: расстрелян.
тепле, и просил, если возможно, прислать чеснока и луку. И родные
объясняли, что чеснок и лук нужны от цинги. О времени, проведенном в
следственной тюрьме, никто никогда в письмах не писал.
летние ночи 1937 года.
окнами, одновременно вымершие и полные людей. В их покое не было покоя. А
в освещенных окнах, закрытых белыми занавесками, мелькали тени, у подъезда
хлопали дверцы машин, вспыхивали фары. Казалось, весь огромный город
скован светящимся стеклянным взором Лубянки. Возникали в памяти знакомые
люди. Расстояние до них не измерялось пространством, это было
существование в другом измерении. Не было силы на земле и силы на небе,
которая могла бы преодолеть эту бездну, равную бездне смерти. Но ведь не в
земле, не под заколоченной крышкой гроба, а здесь, рядом, живой, дышащий,
мыслящий, плачущий, не мертвый же.
людей исчезали за дверьми внутренней тюрьмы, за воротами Бутырской,
Лефортовской тюрем.
военные ведомства, в прокуратуру, в тресты, поликлиники, в
заводоуправления, в месткомы и фабкомы, в земельные отделы, в
бактериологические лаборатории, в дирекцию академических театров, в
авиаконструкторские бюро, в институты, проектирующие гиганты химии и
металлургии.
врагов народа, террористов и диверсантов сами оказывались врагами,
двурушниками, и их арестовывали. Иногда случалось, что люди третьего
призыва тоже были врагами, и их арестовывали.
камере сидели три секретаря одного из ленинградских райкомов; каждый вновь
назначенный секретарь разоблачал своего предшественника - врага и
террориста. В камере они лежали рядом, не имея друг к другу злобы и обиды.
Николаевны. С белым узелком под мышкой, собранным для него женой, -
полотенце, мыло, две пары белья, зубная щетка, носки, три носовых платка.
Он вошел в эти двери, храня в памяти пятизначный номер партийного билета,
свой письменный стол в парижском торгпредстве, международный вагон, где он
по дороге в Крым выяснял отношения с женой, пил нарзан и листал, зевая,
"Золотого осла".
Крымова ведь не сажали.
несвободу, прошел Абарчук, первый муж Людмилы Шапошниковой. Абарчук шел на
допрос, торопился развеять нелепое недоразумение... И вот проходит пять,
семь, восемь месяцев, и Абарчук пишет "Впервые мысль убить товарища
Сталина подсказал мне резидент германской военной разведки, с которым меня
в свое время связал один из руководителей подполья... разговор состоялся
после первомайской демонстрации на Яузском бульваре, я обещал дать
окончательный ответ через пять дней, и мы условились о новой встрече..."
удивительная. Ведь Абарчук не отвел глаз, когда колчаковский офицер
стрелял в него.
Конечно, Абарчук настоящий коммунист, крепкой, ленинской закалки, он ни в
чем не виноват. Но ведь арестовали, ведь дал показания... А Крымова ведь
не сажали, не арестовывали, не вынуждали давать показаний.
пришли от тех, кто шепотом говорил ему: "Но помни, если ты хоть одному
человеку - жене, матери - скажешь об этом, я погиб".
самоуверенной глупостью собеседника, вдруг произносили несколько
неосторожных слов и тут же замолкали, а на следующий день как бы между
прочим, позевывая, говорили: "Да, кстати, я, кажется, плел вчера всякую
ерунду, не помнишь? Ну, тем лучше".
свидания.
бывало.
свершилось. Когда сажали меньшевиков, эсеров, белогвардейцев, попов,
кулацких агитаторов, он никогда, ни разу даже на минуту не задумывался над
Шломо Вульф
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Конюшевский Владислав
Свержин Владимир
Орлов Алекс