раз читанные и перечитанные, сводившие с ума слова, смотрел, как исчезало
лицо, гибли губы, глаза, шея на разодранных фотографиях. Он торопился,
спешил. От этого становилось ему все легче, казалось, он враз вырвал,
выдрал ее из себя, затаптывал ее целиком, освобождался от ведьмы.
дрогнет. Ну вот, все! "Нужна ты мне, как пьянице пробка!" И едва он
подумал это, как ощутил нелепость своей надежды. Из сердца ничего не
вырвешь, сердце не бумажное, не чернилами в нем жизнь записана, не порвешь
его в клочки, не выдерешь из себя долгих лет, впечатавшихся в мозг, душу.
свидетельницей дней своей слабости, силы...
памяти, и глаза ее по-прежнему смотрели на него с порванных фотографий.
вновь прикурил, хотя папироса горела. Горе зашумело в голове, обожгло
внутренности.
ты могла?
подумал: "От водки чуток легче".
место, где похоронены старики; пусть отец погордится Петькой, пусть мать
пожалеет своего горького сынка. Война кончится, он приедет к брату, будет
жить в его семье, племянница скажет: "Дядя Петя, что ты молчишь?"
собачью свадьбу и вернулся искусанный, с вырванной шерстью, со сжеванным
ухом, с отеком головы, от которого у него заплыл глаз и покривило губу,
стоял у крыльца, печально опустив хвост, и отец, поглядев на него,
добродушно спросил:
приостановить движение. Шифровкой передать по радио".
восемьдесят километров в час, а дорога была совсем плохой, машину
подбрасывало, швыряло, заносило.
разрешения снизить скорость.
Как изменился Макаров - словно несколько лет с ним не виделись.
фронтом: распоряжение о дневке отменить, продолжать наступление.
52
резерв - корпусу предстояло пополнить личный состав, отремонтировать
машины. Люди и машины устали, пройдя с боями четыреста километров.
вызове полковника Новикова в Москву, в Генштаб и в Главное управление
высших командных кадров, и не совсем было ясно, вернется ли он в корпус.
генерал-майора Неудобнова. За несколько дней до этого бригадный комиссар
Гетманов был извещен о том, что Центральный Комитет партии решил в
ближайшем будущем отозвать его из кадров - ему предстояло работать
секретарем обкома в одной из освобожденных областей Донбасса; работе этой
Центральный Комитет придавал особое значение.
Управлении бронетанковых сил.
недолгое время в Москве, вернется обратно и примет командование корпусом.
десятичасовом отдыхе, отданным Новиковым в разгар наступления, и с
заминкой, допущенной им при вводе корпуса в прорыв. Другие считали, что он
не сработался с комиссаром корпуса и начальником штаба, имевшими большие
заслуги.
кое-кем Новикову вменялись в вину компрометирующие личные связи. Одно
время секретарь Военного совета считал, что беды Новикова связаны с
неладами, возникшими между ним и комиссаром корпуса. Но, видимо, это
оказалось не так. Секретарь Военного совета своими глазами читал письмо
Гетманова, написанное в самые высшие инстанции. В этом письме Гетманов
возражал против отстранения Новикова от командования корпусом, писал, что
Новиков замечательный командир, обладающий выдающимся военным дарованием,
человек безупречный в политическом и моральном отношении.
Новиков впервые спокойно спал до утра, после многих мучительных бессонных
ночей.
53
думать и вспоминать о домашней тишине. Время стало плотным, наполнилось
событиями, людьми, телефонными звонками. День, когда Шишаков приехал к
Штруму домой, внимательный, любезный, с расспросами о здоровье, с
шутливыми и дружескими объяснениями, предающими забвению все происшедшее,
казалось, ушел в десятилетнюю давность.
смотреть в его сторону, но они в день его прихода в институт радостно
здоровались с ним, заглядывали ему в глаза взором, полным преданности и
дружбы. Особенно удивительно было то, что эти люди были действительно
искренни, они действительно желали теперь Штруму одного лишь добра.
вызвал его и, уставившись на него пристальными, умными черными глазами,
проговорил с ним сорок минут. Штрума поразило, что Маленков был в курсе
его работы и довольно свободно пользовался специальными терминами.
огорчены, если в какой-либо мере помешаем вашей работе в области
физической теории. Мы отлично понимаем - без теории нет практики".
беспокойный, спрашивающий взгляд Алексея Алексеевича и вспоминать чувство
обиды и унижения, пережитое, когда Шишаков, устроив дома совещание, не
позвал Штрума.
Гуревич пришел в лабораторию, обнял Штрума, сказал: "Как я рад, как я рад,
вы Веньямин Счастливый".
лаборатории самостоятельное исследовательское учреждение. Он на
специальном самолете летал на Урал, вместе с ним летел заместитель
наркома. За ним закрепили автомашину, и Людмила Николаевна ездила в
лимитный магазин на машине, подвозила тех самых женщин, которые старались
ее не узнавать несколько недель назад.
само собой.
телефону, Дубенков в течение часа оформил его поступление в лабораторию
Штрума.
вызов и пропуск были оформлены в течение двух дней, а в Москве Ковченко
прислал за ней машину на вокзал. Анну Степановну Дубенков письменно
известил о восстановлении на работе и о том, что вынужденный прогул, по
договоренности с заместителем директора, ей оплатят полностью.
работа сводится к тому, что их с утра до вечера возят по "закрытым"
столовым и кормят. Но их работа, конечно, была не только в этом.
такой совершенной, он думал, что через год она будет вызывать улыбку, как
стеффенсоновский паровозик.
время казалось совершенно противоестественно. В самом деле - работа Штрума
действительно была значительна и интересна, - почему бы не похвалить ее? И
Ландесман был талантливым ученым, - почему бы ему не работать в институте?
И Анна Наумовна была незаменимым человеком, зачем же ей было торчать в
Казани?
звонка, никто бы в институте не хвалил выдающиеся труды Виктора Павловича
и Ландесман со всеми своими талантами болтался бы без дела.