Чехов выразитель безвременья. А Чехов знаменосец самого великого знамени,
что было поднято в России за тысячу лет ее истории, - истинной, русской,
доброй демократии, понимаете, русского человеческого достоинства, русской
свободы. Ведь наша человечность всегда по-сектантски непримирима и
жестока. От Аввакума до Ленина наша человечность и свобода партийны,
фанатичны, безжалостно приносят человека в жертву абстрактной
человечности. Даже Толстой с проповедью непротивления злу насилием
нетерпим, а главное, исходит не от человека, а от Бога. Ему важно, чтобы
восторжествовала идея, утверждающая доброту, а ведь богоносцы всегда
стремятся насильственно вселить Бога в человека, а в России для этого не
постоят ни перед чем, подколют, убьют - не посмотрят.
великие прогрессивные идеи, начнем с человека, будем добры, внимательны к
человеку, кто бы он ни был, - архиерей, мужик, фабрикант-миллионщик,
сахалинский каторжник, лакей из ресторана; начнем с того, что будем
уважать, жалеть, любить человека, без этого ничего у нас не пойдет. Вот
это и называется демократия, пока несостоявшаяся демократия русского
народа.
сверхвеличия, но одного он не увидел - демократии. Вот, кстати, и разница
между декадентством и Чеховым. Декаденту государство может дать по затылку
в раздражении, коленкой в зад пихнуть. А сути Чехова государство не
понимает, потому и терпит его. Демократия в нашем хозяйстве негожа, -
истинная, конечно, человечная.
сказал:
Скрябина, он, кажется, ходит в декадентах, а я его люблю.
перед ним блюдечко с вареньем, и проговорил:
неяркие. И от улыбки бледное, немного серое лицо ее стало милым,
привлекательным.
подумал Штрум.
с вашим гимном Достоевскому? Для Достоевского не все люди в России
одинаковы. Гитлер назвал Толстого ублюдком, а портрет Достоевского,
говорят, висит у Гитлера в кабинете. Я нацмен, я татарин, я родился в
России, я не прощаю русскому писателю его ненависти к полячишкам,
жидишкам. Не могу, - если он и великий гений. Слишком досталось нам в
царской России крови, плевков в глаза, погромов. В России у великого
писателя нет права травить инородцев, презирать поляков и татар, евреев,
армян, чувашей.
монгольской усмешкой:
быть, читали "Казаков"? Может быть, читали рассказ "Кавказский пленник"?
Это все русский граф писал, более русский, чем литвин Достоевский. Пока
будут живы татары, они за Толстого молиться будут Аллаху.
к своему народу. Но разрешите мне тоже гордиться тем, что я русский,
разрешите мне любить Толстого не только за то, что он хорошо написал о
татарах. Нам, русским, почему-то нельзя гордиться своим народом, сразу же
попадаем в черносотенцы.
есть правда. Если вспомнить, как еще в двадцатых годах выжигали тех, кем
гордится татарский народ, всех наших больших культурных людей, нужно
подумать, - для чего запрещать "Дневник писателя".
Теперешняя интеллигенция татарская - дикари по сравнению с теми людьми.
культуру, но и свою татарскую внешнюю и внутреннюю политику. А это не
годится.
институты, школы, оперы, книги, татарские газеты, все вам дала революция.
урожай наш собирает Москва, и сажает нас Москва.
легче не было, - проговорил Мадьяров.
одиночество, когда вечером возвращается домой, где никто не ждет его,
входит в пустую темную комнату.
возражаешь?
сказала Мадьярову:
лишь только намек при нем возникал, он замолчит, замкнется.
отчество мужа: "Петр Лаврентьевич". Она ночами переписывала от руки его
работы, хранила черновики, наклеивала на картон его случайные записи. Она
считала его великим человеком, и в то же время он казался ей беспомощным
дитятей.
считают неприятным человеком.
хлопотали в кухне, он берег свое красноречие.
сказала:
недобрым, насмешливым, надменным, за это его не любят физики, а некоторые
его боятся. Но я не согласна, мне кажется, он очень добрый.
не согласен. Но ум свободный, не замагничен.
слова не скажет.
меня, а во-вторых, я попрошу тебя в моем присутствии подобных разговоров
не вести.
разговоры, как ты за свои.
из комнаты.
мучиться.
много пережил, его в тридцать седьмом году вызывали на жестокие допросы,
после этого он провел четыре месяца в нервной клинике.
Все это верно, конечно, но не одного Петрушу вашего вызывали. Помните,
когда меня продержали на Лубянке одиннадцать месяцев? Петр за это время
позвонил Клаве один только раз по телефону. Это родной сестре, а? И если
помните, он и вам запретил ей звонить. Клаве это было очень больно...
Может быть, он у вас великий физик, но душа у него с лакеинкой.
коллективизации были отвратительны ему, как он душевно чист. Но одна она
знала, как велика его скованность, его рабская покорность перед властью.
чистила ему ботинки, обвевала его платочком в жару, во время дачных
прогулок отгоняла от его лица веточкой комаров.
Ибсен Генрик
Земляной Андрей
Посняков Андрей
Белогорский Евгений
Сапковский Анджей
Самойлова Елена