Сэмюэл Беккет

Мэлон умирает

Скоро, вопреки всему, я умру наконец совсем. В следующем месяце,
возможно. Тогда будет месяц апрель или май, ибо год еще только начинается,
сотни мелочей подсказывают мне это. Но не исключено, что я ошибаюсь, может
быть, я переживу Иванов день и даже Четырнадцатое июля, праздник свободы.
Признаться, я не хотел бы упустить возможность потрепетать сердцем и в день
Преображения Господня, не говоря уж об Успении. Но, думаю, нет, думаю, я не
ошибаюсь, когда говорю, что эти праздники пройдут в этом году без меня.
Такое вот предчувствие, оно не покидает меня уже несколько дней, и я на него
полагаюсь. Но чем оно отличается от тех предчувствий, которые злоупотребляли
моим доверием с самой минуты моего рождения? Впрочем, не надо, на подобную
приманку я больше не клюю, изящество формы больше меня не привлекает. Я мог
бы умереть сегодня, если бы захотел, сделав самое крохотное усилие, если бы
смог захотеть, если бы смог сделать усилие. Но почему бы не умереть
тихо-мирно, без резких движений? Что-то, должно быть, изменилось. У меня нет
желания склонять чашу весов в ту или иную сторону. Обещаю оставаться
нейтральным и инертным, это совсем нетрудно. Меня беспокоит только боль, мне
следует быть начеку, опасаясь боли. Но боли, с тех пор как я попал сюда, я
подвержен гораздо меньше. Безусловно, меня еще будут охватывать крохотные
приступы нетерпения, изредка, и, опасаясь их, мне следует быть начеку, еще
недели две или три. Ничего не преувеличивая, конечно, спокойно плакать и
спокойно смеяться, не возбуждая себя, не взвинчивая. Да, я стану, наконец,
естественным, сначала буду страдать больше, потом меньше, выводов я делать
не буду, я стану менее внимателен к себе, не буду больше горячиться и не
буду охлаждать себя, превращусь в тепленького, стану тепленьким, не проявляя
рвения. И следить за тем, как умираю, не буду, это бы все испортило. Разве
следил я за тем, как жил? Разве когда-нибудь жаловался? Так зачем же сейчас
наслаждаться? Я удовлетворен, вынужденно, но не до такой степени, чтобы от
радости хлопать в ладоши. Я всегда был удовлетворен, зная, что буду
вознагражден. И вот он здесь, мой дружище-должник. Так что, бросаться ему на
шею? На вопросы я больше не отвечаю. И постараюсь не задавать их себе.
Ожидая, я буду рассказывать себе рассказы, если смогу. Они будут не такие,
как до сих пор, и этим все сказано. Рассказы не будут красивыми и не будут
ужасными, в них не будет ни ужасов, ни красот, ни нервного возбуждения, они
будут почти безжизненны, как сам рассказчик. Что такое я сказал? Неважно. Я
жду от них только одного - большого удовлетворения, некоторого
удовлетворения, я удовлетворен, вот так-то, мне хватает, я вознагражден, мне
больше ничего не надо. Но дайте мне сказать, прежде чем я продолжу, что я
никого не прощаю. И желаю им всем омерзительной жизни, и пыток в
преисподней, и чтобы имя их поминалось в грядущих проклятых поколениях. На
сегодняшний вечер хватит.

На этот раз я знаю, что сделаю, сегодня уже не давний вечер, не
недавний вечер. Сейчас начинается игра, я буду играть. Я никогда не умел
играть, теперь умею. Всегда страстно хотел научиться, но знал, что это
невозможно. И все же часто пытался. Зажигал свет, хорошенько осматривался,
начинал играть с тем, что видел. Люди и неживые предметы ни о чем больше и
не просят, только бы поиграть, как и некоторые животные. Сначала игра шла
хорошо, ко мне все приходили, довольные тем, что кто-то с ними поиграет.
Если я говорил: А теперь мне нужен горбун, - немедленно прибегал заносчивый
горбун, гордящийся своей неотъемной ношей, готовый участвовать в
представлении. Ему и в голову не приходило, что я могу попросить его
раздеться. Но проходило совсем немного времени, и я оставался один, в
потемках. Вот почему я отказался от игр и пристрастился к бесформенности и
бессловесности, к безразличной заинтересованности, мраку, бесконечным
блужданиям с протянутыми в темноту руками, к потаенным местам. Скоро
исполнится уже век моей серьезности, уклониться от которой я был не
способен. Но с этой минуты все изменяется. С этой минуты я буду только
играть, не буду делать ничего другого. Впрочем, не следует начинать с
преувеличений. И все же значительную часть времени я буду играть, начиная с
этой минуты, большую часть времени, если смогу. Но, возможно, с таким же
успехом, как и до сих пор. Вероятно, как и до сих пор, я обнаружу, что
покинут и нахожусь в потемках, без единой игрушки. В таком случае я буду
играть с самим собой. То, что я способен придумать все так отлично,
ободряет.

Должно быть, в течение ночи я обдумал программу. Кажется, я сумею
рассказать несколько историй, каждую на свою тему. Одну историю - о мужчине,
другую - о женщине, третью - о неживом предмете и, наконец, еще одну - о
животном или, лучше, о птице. Мне представляется, что этим исчерпывается
все. Возможно, я расскажу о мужчине и женщине в одной истории, ведь между
ними так мало разницы, между мужчиной и женщиной из моей истории, я хочу
сказать. Вероятно, мне не хватит времени, и я не окончу свои рассказы. Но не
исключено, что закончу их раньше времени. Опять я стою перед проблемой
времяделения. Слово подходящее? Не знаю. Если я не успею их закончить, это
ничего. А если закончу раньше времени? Тоже ничего. Тогда я расскажу о тех
предметах, которыми еще обладаю, а ведь я всегда хотел сделать именно это.
Произойдет нечто вроде описи имущества. Но надо постараться, чтобы она
произошла не раньше самого последнего момента, дабы быть абсолютно
уверенным, что ошибки не случилось. В любом случае я обязательно произведу
опись, что бы ни случилось. Это отнимет у меня, самое большее, четверть
часа. Конечно, могло бы и больше, если бы я захотел. Но если, в самый
последний момент, мне будет не хватать времени, то тогда недолгих пятнадцати
минут окажется вполне достаточно, мне их хватит для проведения
инвентаризации. Начиная с этой минуты, я хочу, чтобы меня понимали, но я не
буду мелочно требователен. Я хотел этого всегда. Безусловно, я могу умереть
внезапно, в любую минуту. Так не лучше ли рассказать, не откладывая на
потом, о вещах, мне принадлежащих? Разве не было бы это разумнее? А затем, в
случае необходимости, в самый последний момент, исправить допущенные
неточности? Именно к этому и призывает разум. Но разум не слишком-то в
настоящий момент мной владеет. Все одно к одному - чтобы ободрить меня. Но
имею ли я право примириться с возможностью смерти до проведения описи? Опять
я стою перед лицом своих софизмов. Предположительно, я имею такое право, так
как намереваюсь подвергнуться риску. Всю свою долгую жизнь я отказывался
рассматривать этот довод, повторяя: Слишком рано, слишком рано. И
действительно, до сих пор еще слишком рано. Всю свою долгую жизнь я мечтал о
той минуте, когда, вознесенный наконец нравоучениями на высоту, которой
человек способен достичь единственно перед тем, как все потеряет, я подведу
черту и подсчитаю. И такая минута, кажется, не за горами. Но голову я из-за
этого не потеряю. Так что прежде всего - мои истории, а затем, после всего,
если все пойдет хорошо, - опись. Начну, чтобы разделаться с ними раз и
навсегда, с мужчины и женщины. Это будет первая история, и не имеет
значения, что в нее попадут сразу оба. Поэтому в конце концов я расскажу
всего три истории: эту, одну историю о животном и еще одну - о предмете,
возможно, о камне. Все очень и очень ясно. Затем займусь своим имуществом.
Если после всего этого я буду еще жив, то предприму необходимые шаги, с тем
чтобы убедиться, что не сделал ошибки. Итак, хватит об этом. Я слишком долго
не знал, куда следую, но всегда знал, что прибуду, я знал, что наступит
конец долгому пути в потемках. Боже милосердный, какие полуправды! Неважно.
Наступило время игры. И мне нелегко привыкнуть к этой мысли. Как прежде,
меня окутывает туман. Однако на этот раз дело обстоит совершенно иначе, путь
следования хорошо известен, и мизерны надежды пройти его до конца. Но я
надеюсь, очень надеюсь. Что я делаю сейчас, теряю время или выигрываю его? К
тому же я решил напомнить себе, вкратце, свое теперешнее состояние, прежде
чем приступить к своим рассказам. Мне кажется, это ошибка. Слабость. Но я ей
уступлю. С тем большим жаром буду играть потом. Вместе с описью мое
состояние составит пару, так что эстетика на моей стороне, по крайней мере
частично, ибо мне придется снова стать серьезным, чтобы суметь рассказать о
своем имуществе. Таким образом, время, которое остается, делится на пять. На
пять чего? Не знаю. Все делится, я полагаю, на само себя. Если я снова начну
думать, то сделаю из своей кончины черт знает что. Есть что-то
привлекательное, я бы сказал, в такой перспективе. Но я начеку. Последние
несколько дней все кажется мне очень привлекательным. Вернемся к пяти.
Теперешнее состояние, три истории, опись - итого пять. Следует остерегаться
случайного антракта. Программа готова. Я не уклонюсь от нее дальше, чем
понадобится. Хватит об этом. Я чувствую, что совершаю большую ошибку.
Неважно.

Теперешнее состояние. Кажется, эта комната - моя. Другого объяснения
тому, почему меня в ней оставили, я найти не могу. Все это время. Но если
так повелела природа - другое дело. Хотя это маловероятно. С чего бы природе
менять свое отношение ко мне? Лучше принять самое простое объяснение, даже
если оно и не простое, даже если оно и не очень-то объясняет. Яркий свет не
обязателен, чтобы прожить необычно, - хватит и слабого света тонкой свечи,
если горит она честно. Возможно, я попал в эту комнату после смерти того,
кто жил в ней до меня. Но вопросов я не задаю, больше не задаю. Эта комната
- не больничная палата и не палата сумасшедшего дома. Это я чувствую. В
самые разные часы дня и ночи я напрягал слух, но ничего подозрительного или
необычного не слышал: всегда одни и те же мирные звуки, которые издают
свободные люди, поднимаясь с постели, ложась в нее, занимаясь приготовлением
пищи, входя и выходя, рыдая и смеясь, или вообще ничего не слышал, вообще
никаких звуков. А когда я выглядываю из окна, мне становится ясно, по
кое-каким деталям, что то место, где я нахожусь, - не дом отдыха, в любом
смысле этого слова. Да-да, я нахожусь в самой обычной комнате,
расположенной, судя по всему, в самом обычном доме. Как я попал в него - не
знаю. Возможно, меня привезли на машине скорой помощи, да, безусловно, в
какой-то машине. Однажды я обнаружил, что нахожусь здесь, в постели.
Вероятно, я упал где-то без сознания, мне подсказывает это пробел в моих
воспоминаниях, которые возобновились, как только я пришел в себя, в этой
постели. Что же касается событий, явившихся причиной моего обморочного
состояния, то вряд ли я мог предать их забвению, в данный момент, но они не