веком, оставался в это время все так же неподвижен и строг. Давний след
пули, застарелый, неровно затянувшийся шрам рассек его левую половину лица
от подбородка до перебитой, клочками торчащей вверх брови. И у Мостового
было два лица: одно веселое, бесстрашное, молодое и другое - изуродованное
лицо войны. Когда Мостовой хохотал, это лицо с оголенным глазом только
морщилось, горько и умудренно.
заговорил Мостовой,- в сорок первом под Хомутовкой выходили мы из окружения.
Слыхал Хомутовку? Ну, окружение окружением, а тут захотелось молочка
холодненького попить. Взяли мы с сержантом Власенкой котелок - хороший был
парень, после ему, когда прорывались, миной обе ноги оторвало - и по
подсолнухам огородами в деревню. А немцев в деревне не было. Только мы
кринку выпили, хозяйка за второй в подпол полезла - ребятам думали
принести,- когда два немца в двери. И автоматы на нас наставили. Мы даже за
оружие схватиться не успели. А жара была, я тебе говорю, мундиры на них
мокрые от пота. Тоже, видно, шли молока попить... Сидим. А они стоят.
Хозяйка сунулась было из подпола, увидела и крышку над собой захлопнула.
Тогда немец, постарше который, сказал чего-то другому по-своему, подходит ко
мне, взял за плечо и ведет к двери. А я иду. И вот скажи, как это
получается, до сих пор понять не могу: немец мне этот до уха. Там его вместе
с автоматом взять - делать нечего. И брал же я их после. А в тот раз иду
послушно... Тем же манером выводит Власенку на крыльцо, показывает нам на
лес: "Гей!" Иди, мол! Думали, в спину стрельнет. Ничего. Приходим к своим,
рассказываем. А был у нас капитан Смирнов... Первый пээнша. Он еще до
войны... лет десять... капитаном...
распухшую ногу, говорил прерывисто. Сбоку стоял разведчик, готовый помочь, и
каждое усилие Мостового отражалось на его лице.
морального...
отливала от лица.
осторожностью.- Главное дело было впихнуть... Теперь разойдется... Вот что
ты мне скажи, комиссар. Кончится война, ладно. Ну, в мировом масштабе дело
ясное, кто тут прав, кто виноват, кому чего. А один человек, хоть этот
немец, который нас отпустил? Как думаешь, смогут после войны с каждым
разобраться? С каждым! Или он за эти годы такого наворочал на нашей земле,
что про то забывать надо? А?
нас? Тоже не надо забывать. Немец его учил не воровать, на всю жизнь заикой
сделал. В его хату пришел, за его стол хозяином сел, его хлеб ест, а когда
хлопчик с голоду к своему хлебу потянулся,- вор! Свой хлеб надо у немца
просить, да еще "данке" сказать. Вот как. И кто честности учит? Фашист,
который всю Европу ограбил, давно уже забыл, какого он вкуса свой, немецкий,
хлеб!
здесь стою, а мог бы давно в концлагерях сгнить. Немцы тоже разные, и один
за другого отвечать не должен.
беда, что они разные - и хорошие и плохие - одно поганое дело сообща делают.
Гитлер за восемь лет не сможет сделать со страной то, что сделал, если нет к
тому подходящих социальных условий. Надо хорошенько вглядеться в прошлое
Германии, чтобы понять, как на жирной почве воинствующего мещанства за
крошечный срок, всего за восемь последних лет, пышно и зловеще расцвел
фашизм. Но он сказал только:
равно война кончится. Может, на самом деле честный человек. Но честный,
самый честный немецкий солдат, который Гитлера ненавидит, нам победы желает,
он же все равно идет против нас, стреляет в нас, Гитлеру добывает победу!
прочно засела в нем.
сплошь, не смогли разубедить и озлобить, слова не разубедят. Да Васич и не
хотел разубеждать. Лучше эта крайность, чем другая.
мчащийся снег, что-то мягко ударило Васича по ногам и метнулось, темное, в
струях снега. Разведчик свистнул, кинулся следом и скрылся в белом вихре.
Вернулся он, неся надетую на ствол автомата шапку-ушанку.
подкладка лоснилась, она хранила не выветренный на морозе запах головы
хозяина - запах пота, волос и мыла. И две иголки с белой и защитного цвета
нитками были воткнуты в ее дно. Васич и Мостовой, державший ушанку в руке,
переглянулись. Потом все трое цепью пошли в сторону передовой, откуда ветер
принес ее. Они шли медленно, вглядываясь в несущийся под ноги снег. Хромая,
Мостовой нес в одной руке ушанку, в другой - автомат. И вскоре они увидели
свеженаметенный холмик. Подошли ближе. Из-под снега виднелись плечи,
непокрытая голова, насунувшийся на нее воротник шинели. Убитый лежал ничком.
Ветер гнал через него скользящие струи снега, шевелил мертвые волосы, и они
были вытянуты в ту сторону, куда бежал человек,- к лесу.
пулеметная очередь: в четырех местах на груди шинель вырвана клоками,
лопнула перебитая портупея. Трое живых стояли над ним, держа в руках его
ушанку с самодельной, вырезанной из консервной банки звездочкой. Васич
прислушался. Из-за холма уже явственно доносился захлебывающийся на ветру,
прерывистый рокот моторов: это подтягивался дивизион.
убитого. Он был раздавлен танком.
вскоре наткнулись на бронетранспортер. Подбитый, стоял он в низине, в снегу,
без гусеницы, сильно обметенный с наветренной стороны.
Халатура, успевший все облазить и теперь возившийся около счетверенного
зенитного пулемета.
там было тихо. А здесь, в тылу, в трех километрах от передовой, стоял
недавно подбитый немцами бронетранспортер.
щека его дернулась несколько раз подряд.- Можем угодить между танками и
разведкой...
нем.
трубы, уже спускался первый трактор с орудием. На огромном пологом снежном
склоне - маленький черный трактор, маленькое черное орудие и крошечные люди,
бегущие под уклон по бокам его,- все это приближалось сюда. С обнаженной
ясностью Васич увидел, как малочислен дивизион для такого боя с танками.
подумал вдруг, глянув на этих радостно бегущих по снежному склону людей, из
скольких деревень, городов собрали их, сведя в крошечное подразделение
войны: один их трех дивизионов 1318-го артиллерийского полка! Во скольких
концах России слезами и болью отдастся каждый снаряд, который разорвется
здесь сегодня!
каждый из этих холмов по обдутому ветрами, обледенелому склону пушки тянули
вверх лебедками, вниз осторожно спускали на тормозах.
навстречу ветру: дуло с севера. Ушаков, носивший компас на руке как часы,
обдернул рукав шинели, заложил руки за спину.
каракулевая кубанка с наветренной стороны была белой, снег набился в ворс
шинели.
последнего трактора, взявшего подъем.
Отлеживаюсь в госпитале до тепла. Вот не пришлось в этот раз!
показалась, а теперь облегла - не согреюсь никак.
У него враз просохнешь!
второй батареи Кривошеин, заметив, что товарищ майор кого-то ищет, понимая,
что ищут, конечно, его, со всей старательностью, подсчитав ногу, козырнул,
нарочно попадаясь на глаза. Обычно он сторонился командира дивизиона и не
понимал его. В самые сильные морозы Ушаков ходил вот в этой кубанке. Даже на
уши ее не натянет. Крайнее, что мог позволить себе,- это потереть ухо
перчаткой. Кривошеин был обыкновенный человек, и у него на морозе мерзли
уши. И, между прочим, он не считал это таким уж большим преступлением.
выступить в срок,- говорил тогда правду и тем не менее сейчас шел вместе со
всеми,- Кривошеину хотелось загладить как-то неприятное впечатление о себе.
И, проходя рядом с пушкой, в грохоте трактора чувствуя себя выше ростом и
сильней, он приветствовал товарища майора. Ушаков отвернулся. Лицо у него
было кислое. И в его лице, как в зеркале, командир второй батареи с
безжалостной ясностью увидел себя таким, каким был на самом деле: немолодой
Семенова Мария
Шилова Юлия
Смит Кордвейнер
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Якубенко Николай