Чтение 11–й страницы книги ~Монсеньор Кихот~

- А я готов поверить в существование ада хотя бы для того, чтоб
поместить туда членов "Опус деи" вместе с генералиссимусом.

- Я молюсь за него, - сказал отец Кихот и крепче сжал руль "Росинанта".

- Ваши молитвы не спасут его от ада, если он существует.

- Ад-то существует, но достаточно молитв одного праведника, чтобы
спасти любого из нас. Как было с Содомом и Гоморрой, - добавил отец Кихот
не очень уверенно, поскольку не знал, верны ли его данные.

Вечер был очень жаркий. Мэр предложил поужинать "У Понтия Пилата", но
отец Кихот решительно отказался. Он сказал:

- Понтий Пилат был плохой человек. Его чуть не канонизировали, потому
что он держался нейтрально, но, когда речь идет о выборе между добром и
злом, нейтральным человек быть не может.

- Он не был нейтрален, - возразил мэр. - Он был неприсоединившимся, как
Фидель Кастро, - только с уклоном в правильном направлении.

- Что значит - в "правильном"?

- В направлении Римской империи.

- Вы, коммунист, - за Римскую империю?

- Маркс учит нас, что революционный пролетариат может развиться лишь
после того, как страна пройдет стадию капитализма. А Римская империя
развивалась, превращаясь в капиталистическое общество. Евреев же их
религия удерживала от занятия промышленностью, так что...

После чего мэр предложил поесть в "Приюте святой Терезы".

- Не знаю, как у этой святой обстояло дело с кухней, но ее очень высоко
ставил ваш друг генералиссимус.

Отец Кихот не понимал, как можно связывать еду и религию, так что когда
мэр предложил поехать к "Сан-Антонии-де-ла-Флорида", - а о такой святой
отец Кихот никогда не слыхал, - это вызвало у него лишь раздражение. Он
подозревал, что мэр слегка издевается над ним. Под конец они довольно
скверно поели в ресторане "У ворот", где, правда, свежий воздух несколько
восполнил им недостатки меню.

Они прикончили бутылку вина в ожидании, пока им подадут еду, и вторую -
за едой, но, когда мэр предложил выпить еще одну - чтоб получилась святая
троица, - отец Кихот отказался. Он сказал, что устал, что сиеста не
освежила его, но это были лишь предлоги - на самом деле он никак не мог
избавиться от тягостного впечатления после своего сна. Ему не терпелось
рассказать его, хотя Санчо никогда не понять отчаяния, в которое погрузил
отца Кихота этот сон. Вот если бы он был сейчас дома... но что бы это
изменило? Тереса сказала бы: "Ведь это же был только сон, отче", а отец
Эррера... Как ни странно, но отец Кихот понимал, что никогда не сможет
обсуждать с отцом Эррерой вопросы религии, хотя вроде бы они исповедуют
одну веру. Отец Эррера был за то, чтобы служить по-новому, и как-то
вечером в конце ужина, прошедшего почти в полном молчании, отец Кихот имел
глупость сказать ему, что, привыкнув заканчивать мессу словами Евангелия
от Иоанна, теперь, когда они изъяты из литургии, произносит их про себя.

"А-а, увлекаетесь поэзией", - заметил отец Эррера с ноткой неодобрения
в голосе.

"Вам не нравится Евангелие от Иоанна?"

"Его Евангелие не принадлежит к числу моих любимых. Я предпочитаю
Евангелие от Матфея".

Отец Кихот в тот вечер находился в весьма озорном настроении и был
уверен, что отчет об их беседе на другой же день попадет на стол к
епископу. Увы! Слишком поздно! Монсеньора может понизить в сане только сам
папа. И отец Кихот сказал: "Я всегда считал, что Евангелие от Матфея
отличается от всех остальных тем, что это Евангелие устрашения".

"Почему? Что за странная идея, монсеньор!"

"У Матфея пятнадцать раз упоминается слово "ад".

"Ну и что?"

"Править с помощью страха... господь бог вполне мог бы предоставить это
гитлерам или франко. Я верю, что смелость - это добродетель. Я не верю,
что трусость - тоже добродетель".

"Дитя воспитывают дисциплиной. А мы все - дети, монсеньор".

"Не думаю, чтобы любящий родитель воспитывал своего ребенка с помощью
страха".

"Надеюсь, вы не учите этому своих прихожан".

"О, я вообще их ничему не учу. Это они учат меня".

"Не один апостол Матфей говорил об аде, монсеньор. У вас и другие
Евангелия вызывают такие же чувства?"

"Между ними есть существенная разница". - Отец Кихот умолк, понимая,
что ступает на действительно опасную почву.

"Какая же?" - Возможно, что Эррера рассчитывал получить подлинно
еретический ответ, который потом можно было бы сообщить - конечно, по
соответствующим каналам - в Рим.

А отец Кихот сказал отцу Эррере то же, что в свое время сказал мэру:

"У святого Марка ад упоминается всего два раза. (Конечно, у него была
другая специальность - он был апостолом сострадания.) У святого Луки - три
раза: он ведь был великий рассказчик. Это у него мы находим большинство
великих притч. А у апостола Иоанна... - теперь говорят, что это самое
древнее из Евангелий - более древнее, чем Евангелие от Марка... Очень это
странно". - И он умолк.

"Ну и что же мы находим у апостола Иоанна?"

"В его Евангелии нет ни одного упоминания об аде".

"Но, монсеньор, не ставите же вы под сомнение существование ада?"

"Я верю в его существование из послушания Церкви, а не по велению
сердца".

На этом была поставлена точка, и разговор окончился.

Отец Кихот затормозил на темной унылой улице, где находилось их
пристанище.

- Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше, - сказал мэр. - Подумать
только, что мы могли со всеми удобствами спать в "Паласе".

Когда они поднимались по лестнице, открылась дверь и при свете свечи
показалось подозрительное испуганное лицо старухи.

- С чего бы у нее, черт подери, такой испуганный вид? - спросил мэр.

- Возможно, это мы заразили ее своим страхом, - сказал отец Кихот.

Он постарался побыстрее, так до конца и не раздевшись, нырнуть под
простыни, а мэр не спешил. Он тщательно - не то, что отец Кихот - сложил
свои брюки и повесил пиджак, но рубашки и трусов снимать не стал, словно,
как и отец Кихот, хотел быть готовым к любой неожиданности.

- Что это у вас в кармане? - спросил он, перевешивая одежду отца
Кихота.

- О, это книга Герберта Йоне по теологии морали. Я в последний момент
сунул ее в карман.

- Нечего сказать, подходящая книга для поездки на отдых!

- Ну, я же видел, как вы положили в машину сборник статей Ленина и
что-то там Маркса.

- Я решил дать их вам почитать для самообразования.

- Ну, а я, если хотите, дам вам почитать Йоне - для вашего.

- По крайней мере, я, может, хоть засну, - произнес мэр и вытащил из
кармана отца Кихота зеленую книжицу.

Отец Кихот лежал на спине и прислушивался к тому, как его спутник
переворачивает страницы. В какой-то момент мэр хохотнул. Отец Кихот не мог
припомнить ничего смешного у Йоне - правда, он читал "Теологию морали"
сорок лет тому назад. Он никак не мог заснуть, и ужасный сон,
привидевшийся ему во время сиесты, не оставлял его в покое, словно мотив
пошленькой песенки.

А отцу Кихоту приснилось, что Христос был снят с креста легионом
ангелов: дьявол заранее предупредил его, что он может к ним воззвать.
Поэтому не было агонии, никто не откатывал тяжелого надгробья, никто не
обнаруживал пустой могилы. Отец Кихот стоял на Голгофе и смотрел, как
Христос победоносно сошел с креста под крики толпы. Римские солдаты во
главе с центурионом опустились перед ним на колени, а жители Иерусалима
устремились вверх по горе, чтобы поклониться ему. Ученики радостно
окружили его. Матерь божия улыбалась сквозь слезы счастья. Все ясно -
никакой двусмысленности, никакого повода для сомнений и никакого повода
для веры. Весь мир со всею очевидностью понимал, что Христос - сын божий.

Это был всего лишь сон, конечно, всего лишь сон, и тем не менее,
проснувшись, отец Кихот почувствовал, как ледяная рука отчаяния сжала ему
сердце, - такое чувство овладевает человеком, внезапно осознающим, что он
выбрал профессию, которая никому не нужна, и что он вынужден жить в своего
рода пустыне Сахаре, где нет места ни сомнению, ни вере, где все убеждены
в истинности лишь одного верования. И он неожиданно для себя вдруг
прошептал:

- Господи, избавь меня от такого верования. - Затем, услышав, как
ворочается в соседней постели мэр, машинально добавил: - И его тоже. - И
только после этого заснул.

Старуха поджидала их внизу лестницы. Последняя ступенька была с
выбоиной, и отец Кихот, оступившись, чуть не упал. Старуха перекрестилась
и что-то забормотала, размахивая какой-то бумажкой.

- Чего ей надо? - спросил мэр.

- Наши фамилии и адреса, а также откуда мы прибыли и куда направляемся.

- Это не гостиничная ficha [карточка (исп.)]. Это же просто листок из
блокнота.

Старуха продолжала бормотать, повышая голос, - казалось, она вот-вот
перейдет на крик.

- Я ни слова не понимаю, - сказал мэр.

- У вас нет такой привычки слушать, как у меня, - в исповедальне.
Старуха говорит, что у нее уже были неприятности с полицией из-за того,
что она не записала каких-то своих постояльцев. А они были коммунисты,
говорит она, и их искали.