необходимо облегчиться.
похожее на древний кельтский крест. Пока отец Кихот облегчался, мэр
разбирал почти стершуюся надпись на кресте.
ему, вернувшись, отец Кихот.
девятьсот двадцать восьмой год, и поставлен он в этом поле в память о
школьном инспекторе. Но почему тут? И почему в память о школьном
инспекторе?
зеркальце, но дорога позади них была пуста.
ГЛАВА IV
О том, как монсеньор Кихот воссоединился со своим предком
одиночестве во впадине Галисийских холмов. Все селение Осера состоит из
лавчонки и бара у самого входа в монастырские угодья. Резные каменные
стены шестнадцатого века скрывают строения двенадцатого века: внушительная
лестница метров двадцати в ширину, по которой мог бы подняться - плечом к
плечу - целый взвод, ведет к длинным коридорам вокруг главного двора, где
над аркадами расположены комнаты для гостей. Днем тут можно услышать лишь
стук молотков полдюжины каменотесов, залечивавших раны, нанесенные зданию
за семь веков. Время от времени промелькнет фигура в белых одеждах,
спешащая, видимо, по какому-то серьезному делу, да из темных углов глянут
на вас деревянные статуи пап и рыцарей, чей орден основал здесь монастырь.
С наступлением темноты они словно оживают, как это обычно бывает с
печальными воспоминаниями. У посетителя возникает впечатление, что он
попал на заброшенный остров, где лишь недавно высадилась небольшая группа
искателей приключений, которые и принялись обживать развалины отошедшей в
прошлое цивилизации.
открываются лишь в часы, отведенные для посетителей, а также во время
воскресной мессы, монахи же пользуются своей лестницей, что ведет из
коридора, соединяющего комнаты для гостей, вниз, в высокий, как в соборе,
неф. Только в часы, выделенные для посетителей, или когда приезжают гости,
среди древних камней звучат человеческие голоса - словно причалило
экскурсионное судно и высадило на берег несколько туристов.
обед. Он не питал иллюзий насчет своих кулинарных способностей, но его
братья-трапписты привыкли и к худшему, да, собственно, жаловаться у них не
было оснований - ведь каждому, в свою очередь, приходилось этим
заниматься, и у кого получалось лучше, а у кого и хуже. Тем не менее
большинство гостей привыкло, наверное, к лучшей кухне, и отец Леопольдо
чувствовал себя глубоко несчастным, вспоминая о том, какой обед он подал в
тот день, тем более что он действительно высоко ставил единственного
находившегося у них в тот момент гостя - профессора испанистики из
американского университета Нотр-Дам. Профессор Пилбим - судя по тарелкам -
съел не более одной-двух ложек супа и почти не притронулся к рыбе. Мирской
брат [член общества при монастыре; устав общества близок к орденскому, но
позволяет братьям иметь семью], помогавший отцу Леопольдо на кухне,
многозначительно поднял брови, когда от профессора принесли тарелки, и
подмигнул отцу Леопольдо. Когда дан обет молчания, подмигивание вполне
может заменить слово, а никто в этом монастыре не давал обета исключить
все формы общения друг с другом - не разрешалось только пользоваться
голосом.
библиотеку. Он надеялся найти там профессора, чтобы извиниться перед ним
за обед. С гостем разрешалось разговаривать, и отец Леопольдо был уверен:
профессор Пилбим поймет, что он по рассеянности переложил соли. Думал он в
тот момент - как это очень часто с ним бывало - о Декарте. Присутствие
профессора Пилбима, который уже вторично приезжал в Осеру, лишило отца
Леопольдо спокойствия духа и, вырвав из однообразия его жизни, ввергло в
более смутный мир, мир возвышенных раздумий. Профессор Пилбим был,
пожалуй, величайшим среди живых авторитетом по Игнатию Лойоле и его
трудам, а любая интеллектуальная дискуссия, даже на такую столь мало
привлекательную тему, как святой иезуит, была для отца Леопольдо подобна
куску хлеба для голодного. Тут и таилась опасность. В монастыре нередко
гостили молодые люди великой набожности, вообразившие, что они призваны
вести жизнь траппистов, и они неизменно раздражали отца Леопольдо своим
невежеством и чрезмерным уважением к обету молчания, который, по их
мнению, был великой жертвой с его стороны. Их одолевала романтическая
жажда принести в жертву и свою жизнь. Он же, придя сюда, обрел лишь весьма
шаткий покой души.
думать о Декарте. Это Декарт из скептика превратил его в служителя Церкви
- точно так же, как он привел в лоно Церкви шведскую королеву. Декарт,
безусловно, не пересолил бы супа и не пережарил бы рыбы. Декарт был
человеком практического склада: это он изобрел очки, стремясь облегчить
жизнь теряющим зрение, и кресло на колесиках, чтобы помочь калекам. В
молодости отец Леопольдо и не помышлял стать священником. Он привязался к
Декарту, не думая о том, куда это может его завести. Следуя Декарту, он в
поисках абсолютной истины все ставил под сомнение и под конец, как и
Декарт, принял то, что казалось ему ближе всего к истине. Тогда-то он и
совершил великий прыжок - куда больший, чем Декарт, - прыжок в мир тишины
Осеры. Он не страдал здесь - если не считать истории с супом и с рыбой, -
тем не менее радовался возможности поговорить с умным человеком, пусть
даже о святом Игнатии, а не о Декарте.
коридору вдоль комнат для гостей и спустился в большую церковь, которая в
этот час, когда двери с улицы в нее закрыты, должна была быть пустой. В
часы, когда в церковь не пускали туристов, там бывало мало народу - даже
по воскресеньям, так что отец Леопольдо, входя в нее, как бы входил в
родной дом, где нет посторонних. Он мог молиться там, как хотел, и он
часто читал там молитвы по Декарту, а иногда даже молился Декарту. Церковь
была плохо освещена, и когда отец Леопольдо вошел туда со стороны
монастыря, он сначала не узнал мужчину, который стоял, разглядывая
довольно нелепую фреску, изображавшую голого человека, застрявшего в
терновнике. Когда же стоявший заговорил с американским акцентом, отец
Леопольдо понял, что это профессор Пилбим.
ведь он был хорошим солдатом, хороший же солдат не стал бы бросаться в
терновник, а нашел бы способ причинить себе страдания более целесообразным
путем.
возможность побеседовать была куда важнее. Он сказал:
целесообразности. Солдат ведь может быть и большим романтиком. Потому, мне
кажется, он и стал национальным героем. Все испанцы - романтики, поэтому
мы иногда и принимает ветряные мельницы за великанов.
святого Игнатия с Дон Кихотом. У них было много общего.
уж большим выдумщиком. А времени заниматься вымыслами у меня нет. Я
предпочитаю факты. Если бы мне удалось откопать хоть один дотоле
неизвестный документ о святом Игнатии, я умер бы счастливым человеком.
католик...
этикетку, с которой появился на свет. Ну и, конечно, то, что я католик,
помогает мне в моих изысканиях - это открывает передо мною двери. А вот
вы, отец "Леопольдо, изучаете Декарта. Как мне представляется, это едва ли
открывает вам много дверей. Что привело вас сюда?
Факты или вымысел - в конечном счете провести между ними грань
невозможно... приходится выбирать.
безопаснее прыгать в глубокую воду.
часть жизни. Нельзя избежать сожалений, даже находясь в монастыре
двенадцатого века. Вот вы можете в своем университете их избежать?
профессор так и подпрыгнул от звука взрыва, раздавшегося за стенами; через
Шилова Юлия
Белов Вольф
Шилова Юлия
Черепнин Владимир
Володихин Дмитрий
Курылев Олег