салатом из крабов (к тому же натуральных, а не синтетических), даже не
понял, с чего именно. Вполуха он слышал, правда, как Юлька вытягивала
что-то из доктора Вилька, которого уже запросто называла Рыхом. Тот,
стосковавшись по женскому обществу и млея от Юлькиного любопытства,
рассказывал ей об облысении автострад, наблюдением за которым он
занимался, а Юлька, хитрюга, конечно, таращилась на него и - вся внимание
- даже чуть-чуть высовывала кончик языка, ни дать ни взять школьница,
увлеченная списыванием.
словно продолжая какой-то старый спор.
совершенно непонятно, из-за чего тратить столько эмоций. Ну, облысение
автострад. Лес, видите ли, гибнет... Да, гибнет. Ну и что? Это же
естественно. С того самого часа, как человек стал человеком, он начал
создавать вокруг себя вторую природу. и с того самого момента первая была
уже обречена. Это диктуют законы развития нашей цивилизации, столь же
объективные, как Ньютоновы. Ибо наша цивилизация - цивилизаци
технологическая.
которая и есть единственная настоящая, естественная среда обитани
человека. Вот, например, здесь, на спутнике. Где здесь первая природа? Нет
ее. А он, Йензен, живет здесь уже три года, и жаловаться ему пока ни на
что не приходилось.
наблюдателей, имени которого Ганшин не запомнил. Но Йензен спорил, и в
логике отказать ему было нельзя, хотя то ожесточение, почти озлобление, с
которым он говорил, невольно отталкивало, потому что было необъяснимым,
словно этот достаточно отвлеченный спор задевал в Йензене что-то глубоко
личное, интимное и больное.
будущее, лирическую сценку из жизни двадцать второго века, любовное
свидание парочки, облаченной в изящные скафандры, возлежащей на
полиэтиленовой горе у берега радужно-нефтяного океана, Ганшин
почувствовал, что больше не может его слушать. Ему было тошно. Он встал, и
вместе с ним ушел Ашот, они вернулись в каюту, и Ганшин как-то упустил из
виду Юльку, которая снова исчезла с кем-то, удовлетворяя ненасытное свое
любопытство.
семидесятидвухминутного рабочего дня.
что, кроме замены поврежденных ячеек солнечных батарей - квадратных,
десять на десять метров полотнищ пленки, покрытой арсенидом галлия, -
нужно было еще подготовить станцию к очередной консервации. Уставали они
изрядно, к тому же Ганшин был обижен явным Юлькиным невниманием к своей
особе. В общем-то ему было наплевать на это, конечно, но немного царапало
по самолюбию.
выйти оттуда в таком виде, что Ганшин аж застонал: куда делся его
"инженер-инженю"? Вместо него появилась этакая юная принцесса, перед
которой невольно хотелось преклонить колено, салютовать шпагой и вообще...
как это?.. "Дайте мне мантилью, дайте мне гитару..." Как она ухитрилась
протащить с собой такое платье, да еще и приделать магнитные подковы к
серебряным туфелькам с какими-то хитрыми блестящими пряжками? Куда, ну
куда смотрит космодромный контроль?!
об ответном визите, который через час должен нанести им Йензен...
Прекрасно. Особенно если учесть, что Ганшин, ее непосредственный
начальник, об этом ничего знать не знал.
мог уже сдержаться, даже больше, чем стоило, акцентируя этот эпизод.
Делать этого явно не следовало, но должен же он был хоть как-то сквитатьс
с Йензеном, счастливчиком Йензеном, который манил женщин, как манит чаек
маяк, мертвым Йензеном, даже сейчас сидевшим за этим треугольным столиком
рядом с ним.
забарахлил механизм внешней двери. Может, это даже и показалось, но Ганшин
решил все же для очистки совести поковыряться в нем. Он ковырялся с
полчаса, нашел, в чем дело, но тут - бог знает, как это получилось - у
него выпала из рук универсальная отвертка, да еще поводок соскочил с
карабина, и она - махонькая серебряная рыбка - улетела куда-то, и ловить
ее теперь имело смысла не больше, чем злиться на Юльку. Ганшин вконец
рассвирепел: ведь об этой ерунде придется докладывать теперь всем и вся,
потому что это ЧП седьмой категории, и компьютер астронавигационной
службы, оценив предварительно силу и направление броска, рассчитает
гипотетическую орбиту этой злосчастной отвертки, и включат ее, грешную, в
Женевский каталог под каким-нибудь номером 11788493, где и будет она
значиться до тех пор, пока не попадет в трал одного из мусорщиков и
сортировщик не сообщит куда следует, что отвертка универсальная с клеймом
Пензенского инструментального завода поступила на свалку Лагранж-2...
Ганшин задвинул крышку приводного механизма двери и сел на комингс, свесив
ноги наружу. Собственно, он, конечно, не сидел, просто такая поза казалась
привычнее и естественнее. Непринужденнее.
позиционные огни не то межорбитального буксира, не то мусорщика, - в таких
тонкостях он разбирался плохо. Потом он взглянул на часы: по расчету
времени Йензену пора бы уже появиться. Ганшин поднял глаза и тотчас увидел
три огонька, - красный, зеленый и белый пульсирующий, - стремительно
несшихся прямо на него. Йензен в самом деле был асом малого пилотажа, -
его скутер шел прямо на открытый люк кессона. Только почему он не снижает
скорость? Сбрось, сбрось, болван! Адмиральским подходом блеснуть хочешь,
что ли?
Йензен уже не сможет. То ли с двигателем что-то случилось, то ли... Ганшин
рванулся, с ходу дал максимальный импульс, потом был удар, его закрутило,
понесло, он обеими руками вцепился в раму скутера и только жал и жал на
клавишу своего ранцевого движка. Затем он почувствовал, что удалось, что
борт "Арабеллы" скользит под ними и, значит, они избежали самого
страшного. Наверное, на несколько секунд он все же потерял сознание,
потому что позиционные огни станции оказались вдруг уже далеко. Боль
чуть-чуть отошла, и Ганшин смог перебраться к пульту управления скутера. С
двигателем все было в порядке. Зато Йензен явно был без сознания.
попутно благословляя судьбу за то, что во время этой скачки с
препятствиями они не изорвали солнечные батареи. То-то работы было бы!
Потом он перетащил Йензена в кессон, кое-как стянул с него скафандр и
только тогда - вдруг, разом, - понял, что Йензен мертв. Мертвее, чем
вакуум Приземелья.
сорок минут примчался Ашот, потом прибыл со старт-спутника врач, который
смог лишь констатировать то, что было ясно и так, вскрытие же на
"Арабелле" проводить было невозможно, и тело (теперь уже просто тело)
увезли на старт-спутник, откуда ближайший подкидыш должен был доставить
его на Землю. И еще была Юлька, в какой-то совершенно нечеловеческой позе
вжавшаяся в угол. Она смотрела на Ганшина, но не видела его, и Ганшин не
стал подходить к ней. А когда с ней попытался заговорить Ашот, она вдруг
негромко, но очень отчетливо произнесла:
ее платье и эти туфельки со сверкающими пряжками! - уткнулась носом в
Ашота и заплакала, совсем по-девчоночьи, всхлипывая и хлюпая носом, и от
этого Ганшину внезапно стало легче.
же... Сломанный он был. А вы... Вы его должны были на Землю. Давно уже на
Землю. А теперь...
ей врач со старт-спутника, и Ганшин уложил ее в сетку в каюте, и она так и
заснула в этом своем платье с высоким стоячим воротником.
назавтра прибыл с Земли старший инспектор космического отдела Интерпола,
до безумия вежливый и обходительный, не то индиец, не то непалец, по имени
Рахия Бадхидарма, присланный потому, что умер Йензен, как показало
вскрытие, от асфиксии, в то время как баллон был цел и запас кислорода в
нем был полным. Ганшин давал показания, потом повторял их уже на Земле и
лишь много позже узнал, что все дело было в манометре: крошечный
микрометеорит, силы которого едва-едва хватило на то, чтобы пробить стенку
манометра и заклинить собой канал, этот микрометеорит убил Йензена, потому
что манометр показывал ноль при полном баллоне, а Йензен оказался не в
состоянии не поверить прибору - безгрешному регистратору второй природы. И
случай этот теперь войдет во все учебники космопсихологии и космомедицины,
где появится какой-нибудь "синдром Йензена" или что-нибудь в этом роде.
ограничивались самыми необходимыми бытовыми фразами. И только уже в
корабле (со старт-спутника на Землю их прихватил рейсовый лунник) Юлька
вдруг заговорила.
голов на световом табло горели слова: "Внимание! Пассажиров просят
Шилова Юлия
Белов Вольф
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Василенко Иван