такой. Как будто зайчика держишь.
оказались в ту минуту излишними, неуместными, и, не зная, как ему быть, как
приспособить свои ладони к беззащитному тельцу младенца, он осторожно
прижал, вернее, приблизил его к сердцу и, подыскивая сравнение неизведанному
доселе ощущению нежности, счастливо улыбаясь тому, что открылось ему в то
мгновение, растроганно сказал:
войске.
луну, набравшую над осенними сарозеками сияющую силу свечения, и ощутил
полное одиночество. Не хотелось уходить, хотелось снова вернуться к
Догуланг, к сыну. Таинственные звенящие звуки бездонной степной ночи
заворожили сотника. Нечто непостижимое, зловещее открывалось ему в том, что,
будучи вовлеченными судьбой в деяния великого хагана, идя вместе с ним в
поход на Запад, служа ему, они же подвергались опасности - в любой момент
неотвратимая его кара за рождение ребенка могла сокрушить их. Стало быть, в
том, что их связывало с Повелителем Четырех Сторон Света, было нечто
противоестественное, отныне несовместимое с их собственной жизнью,
взаимоисключающее, и вывод напрашивался один - уходить, обретать свободу,
спасать жизнь ребенка...
стерегла его коня, скармливая ему зерно из походной сумы.
сказать сейчас, не откладывая. Ты мне как родная сестра, Алтун. А для
Догуланг с ее ребенком - ты верная мать, посланная судьбой. Не будь тебя, не
смогли бы мы быть с ней вместе в походе, страдать бы нам в разлуке. И кто
знает, быть может, мы с Догуланг никогда больше и не увиделись бы. Потому
что, кто идет с войной, тот встречает войну вдвойне... И я благодарен
тебе...
Эрдене, пошел на такое дело неслыханное! - Алтун покрутила головой, И
добавила: - Дай Бог, чтобы все обошлось. - Я-то понимаю, - продолжала она, -
в этом великом войске сегодня ты сотник, а завтра оказался бы
тысячником-нойоном, в чести на всю жизнь. И тогда бы мы с тобой не говорили
о том, о чем сейчас говорим. Ты - сотник, я раба. И тем все сказано. Но ты
выбрал другое - как душа твоя повелела. Моя-то помощь тебе - коня подержать.
Приставлена я служить твоей Догуланг, сам знаешь, помогать ей в работе. И я
привязана к ней всей душой, потому что она, так мне думается, - дочь бога
красоты. Да, да! Она и собой хороша, как же! Но я не об этом. Я о другом. В
руках у Догуланг волшебная сила - клубки нитей и кусок полотна найдутся у
кого угодно, но то, что вышивает Догуланг, никому не повторить. По себе
знаю. Драконы у нее бегут по знаменам, как живые. Звезды у нее горят на
полотне, как в небе. Говорю же, она мастерица от Бога. И я буду с ней. А
если надумали уходить, то и я - с вами. Одной ей не управиться в бегах, ведь
только родила.
Будем уходить. Ты с Догуланг и ребенком в повозке, а я сбоку верхом, с
запасным конем в поводу. Уйдем в пойму Жаика. Самое главное, к рассвету
подальше скрыться, чтобы с утра погоня не напала на след. А там уйдем...
голову, поцеловал сухонькую ладошку прислужницы Алтун, понимая, что она
послана им с Догуланг самим провидением, эта маленькая женщина, плененная
многие годы тому назад в китайских краях, да так и оставшаяся до старости
прислугой в обозах Чингисхана. Кто она была ему, если подумать: случайной
спутницей в коловороте чингисхановского похода на Запад. Но, по сути, -
единственной и верной опорой влюбленных в роковую для них пору. Сотник
понимал: только на нее он мог положиться, на прислужницу Алтун, и больше ни
на кого на свете, ни на кого! Среди десятков тысяч вооруженных людей, шедших
в великом походе, кидавшихся с грозными кликами в бои, только она одна,
старенькая обозная прислужница, могла встать на его сторону. Только она
одна, и больше никто. Так оно потом и случилось.
спящие привалом в лагерях и обозных таборах, думал сотник о том, что
предстоит впереди, и молил Бога о помощи ради новорожденного, безвиннейшего
существа, ибо каждый новорожденный - это весть от замысла Бога; по тому
замыслу кто-то когда-то предстанет пред людьми, как сам Бог, в людском
обличий, и все увидят, каким должен быть человек. А Бог - это Небо,
непостижимое и необъятное. И Небу знать, кому какую судьбу определить - кому
народиться, кому жить.
мысленно заклинать Небо, пытался услышать в душе ответ судьбы. Но Небо
молчало. Луна одиноко царствовала в зените, незримо проливаясь сиреневым
потоком света над сарозекской степью, объятою сном и таинством ночи...
вставать, вооружаться, садиться в седла, кидать поклажу в повозки, и снова,
воодушевляемая и гонимая неукротимой властью хагана, двинулась степная
армада Чингисхана на Запад.
сарозекской степи - наиболее труднопроходимая, впереди предстояли через
день-другой припойменные земли Жаика, и дальше путь лежал к великому Итилю,
воды которого делили земной мир на две половины - Восток и Запад.
знаменосцы. За ними в сопровождении кезегулов и свиты - Чингисхан. Под
седлом у него шел размеренным тропом любимый иноходец Хуба с белой гривой и
черным хвостом, и, тайно радуя взор, подымая в сердце хагана и без того с
трудом сдерживаемую гордыню, над головой его, как всегда, плыла неразлучная
спутница - белая тучка. Куда он - туда и она. А по земле, заполняя
пространство от края и до края, двигалась человеческая тьма на Запад -
колонны, обозы, армии Чингисхана. Гул стоял, подобно гулу бушующего вдали
моря. И все это множество, вся эта движущаяся лавина людей, коней, обозов,
вооружения, имущества, скота были воплощением его, Чингисхана, мощи и силы,
все это шло от него, источником всего этого были его замыслы. И думал он в
седле в тот час все о том же, о чем редко кто из смертных смеет думать, - о
вожделенном мировом владычестве, о единой подлунной державе на вечные
времена, коей дано будет ему править и после смерти. Как? Через его
повеления, заблаговременно высеченные на скрижалях. И покуда будут стоять
скалы с надписями-повелениями, указывающими, как править миром, пребудет на
свете и его воля. Вот о чем думал хаган в тот час в пути, и захватывающая
мысль о надписях на камнях как способе достижения бессмертия уже не давала
ему покоя. Он решил, что займется этим зимой, на берегу Итиля. В ожидании
переправы он соберет совет ученых, мудрецов и предсказателей и выскажет свои
золотые мысли о вечной державе, выскажет свои повеления, и они будут
высечены на скалах. Эти слова перевернут мир, и весь мир припадет к его
стопам. С тем он и шел в поход, и все сущее на земле должно было служить
этой цели, а все, что противоречило ей, все, что не способствовало успеху
похода, подлежало устранению с пути и искоренению. И снова стали слагаться
стихи:
том, что одна из женщин в обозе родила - вопреки строжайшему на то его
ханскому запрету. Родила ребенка - неизвестно от кого. Сообщил об этом
хептегул Арасан. Краснощекий хептегул, с бегающими глазками, всегда все
знающий и неутомимый, и на этот раз первым принес известие. "Мой долг
доложить тебе, величайший, все, как есть, поскольку на этот счет сделано
тобой предупреждение", - похрипывая - жирок душил его, - заключил свое
донесение хептегул Арасан, скача с хаганом стремя в стремя, чтобы лучше были
слышны его слова на ветру.
тот миг на мыслях о заветных скрижалях, он не сразу поддался нахлынувшей
досаде и долго не хотел признаться себе в том, что не ожидал, что подобное
известие так подействует на него. Чингисхан молчал оскорбленно, с досады
прибавил ходу коню, и полы его легкой собольей шубы разлетались по сторонам,
как крылья испуганной птицы. А хептегул Арасан, поспешая рядом, оказался в
затруднительном положении, не зная, как ему быть, он то придерживал поводья,
чтобы не гневить излишне хагана своим присутствием рядом, то снова шел
стремя в стремя, чтобы быть готовым расслышать слова, коли они будут
произнесены, и не понимал, не мог взять в толк причины столь долгого
молчания владыки - что стоило тому изречь всего два слова: казнить ее, - и в
тот же час там, в обозах, задавили бы и эту женщину, и ее выродка, коли она
осмелилась родить наперекор высочайшему запрету. Задушили бы дерзкую,
закатав в кошму, - другим в назидание, - и делу конец.
привстал в седле:
что она брюхата? Или видели, да помалкивали?
Верещагин Олег
Суворов Виктор
Белогорский Евгений
Перумов Ник
Шилова Юлия
Юрьев Сергей