председатель разрешает занимать их только должностным лицам.
начал медленно спускаться по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке и
словно раздумывая. Быть может, он советовался с самим собой. Жестокий
поединок, завязавшийся в его душе со вчерашнего дня, еще не кончился и
каждую секунду вступал в какой-нибудь новый фазис. Дойдя до площадки, он
прислонился к перилам и скрестил руки. Внезапно он расстегнул сюртук, вынул
бумажник, достал из него карандаш, оторвал клочок бумаги и при свете фонаря
набросал одну строчку: "Г-н Мадлен, мэр Монрейля - Приморского". Затем
быстрым шагом снова поднялся по лестнице, протолкался сквозь толпу, подошел
к судебному приставу, протянул ему записку и сказал повелительным тоном:
взглядом и пошел исполнять поручение.
Глава восьмая. ВХОД ДЛЯ ИЗБРАННЫХ
знаменитостью. За семь лет молва о его добродетели разнеслась по всему
Нижнему Булоне, вышла за пределы края и распространилась на два или три
соседних департамента. Он оказал значительную услугу не только главному
городу, где основал фабрику изделий из черного стекла: из ста сорока одной
общины Монрейльского округа не нашлось бы ни одной, которая не была бы
обязана ему чем-либо. Он умудрялся даже, если в том была нужда, оказывать
помощь промышленным предприятиям других округов и способствовал их
процветанию. Были случаи, когда он поддержал своим кредитом и средствами
тюлевую фабрику в Булони, механическую льнопрядильню во Фреване и полотняную
мануфактуру на водяном двигателе в Бубере - на - Канше. Имя г-на Мадлена с
благоговением повторяли всюду. Аррас и Дуэ завидовали счастливому городку
Монрейлю - Приморскому, которым управляет такой мэр.
суда присяжных в Аррасе, не хуже других знал это имя, окруженное глубоким и
единодушным уважением. Когда судебный пристав, осторожно приоткрыв дверь из
совещательной комнаты в залу заседаний, наклонился над креслом председателя
и, вручив ему записку, содержание которой уже известно читателю, добавил:
"Этот господин хочет присутствовать на заседании", - председатель живо
обернулся, с готовностью схватил перо, быстро написал на той же записке
несколько строчек, передал ее приставу и сказал: "Пропустите".
у дверей залы на том же месте и в той же позе. Как сквозь сон, услыхал он
чьи-то обращенные к нему слова: "Покорнейше прошу вас, сударь, следовать за
мной". Тот самый пристав, который несколько минут назад повернулся к нему
спиной, теперь стоял перед ним, кланяясь чуть не до земли. Одновременно он
протягивал ему записку. Путник развернул ее и, так как рядом с ним оказалась
лампа, смог прочесть: "Председатель суда свидетельствует свое почтение
господину Мадлену".
странный и горький привкус.
кабинете, освещенном двумя свечами, стоявшими на покрытом зеленым сукном
столе. В его ушах еще звучали слова судебного пристава, с которым он только
что расстался: "Сударь! Это совещательная комната. Стоит вам повернуть
медную ручку вот этой двери, и вы окажетесь в зале заседаний за креслом
господина председателя". Эти слова сливались у него в уме с неясным
воспоминанием об узких коридорах и темных лестницах, по которым он только
что проходил.
сосредоточиться, но это ему не удавалось. Когда особенно необходимо связать
все нити размышления с мучительными подробностями действительной жизни,
тогда-то эти нити и рвутся чаще всего. Он находился сейчас в том помещении,
где судьи совещаются и выносят обвинительные приговоры. С каким-то тупым
спокойствием он рассматривал эту мирную и вместе с тем грозную комнату, где
было разбито столько жизней, где через несколько мгновений должно было
прозвучать его имя и куда привела его в эту минуту судьба. Он оглядывал
стены, оглядывался на себя и не верил, что это именно та комната, не верил,
что это именно он.
не чувствовал этого; ему казалось, что он вообще ничего не чувствует.
собственноручное письмо Жана - Никола Паша, парижского мэра и министра,
которое было помечено, должно быть по ошибке, девятым июня II года и в
котором Паш посылал местной общине список министров и депутатов, находящихся
под домашним арестом. Посторонний свидетель, которому случилось бы увидеть
его и наблюдать за ним в эту минуту, без сомнения, подумал бы, что это
письмо сильно его заинтересовало, так как он не отрывал от него глаз и
перечел его раза три кряду. В действительности же он читал его машинально,
не вникая в смысл. Он думал о Фантине и о Козетте.
медную ручку двери, отделявшей его от залы заседаний. Он почти совсем забыл
об этой двери. Взгляд его, вначале спокойный, остановился на этой медной
ручке и уже не отрывался от нее; потом он сделался напряженным, растерянным,
и в нем все яснее стал проступать ужас. Волосы у него стали влажными от
пота, крупные капли потекли по вискам.
описанию жест, который должен выражать и так ясно выражает: "Черт возьми! Да
кто же может меня заставить?" Затем он решительно повернулся, увидел перед
собой дверь, через которую только что вошел сюда, приблизился к ней, открыл
ее и вышел. Он покинул эту комнату; теперь он был вне ее, в коридоре, в
длинном и узком коридоре со ступеньками и переходами, образовывавшем
множество углов и поворотов, скупо освещенном фонарями, напоминавшими
ночники у изголовья больного, - словом, в том самом коридоре, через который
он проходил, направляясь в совещательную комнату. Он вздохнул свободнее и
прислушался: ни малейшего шума ни впереди, ни позади, он пустился бежать,
словно спасаясь от погони.
Вокруг все та же тишина, тот же полумрак. Задыхаясь, шатаясь от усталости,
он прислонился к стене. Камень был холодный, пот на его лбу стал ледяным;
весь дрожа, он выпрямился.
только от холода, он задумался.
раздавался лишь один голос, и этот голос говорил: "Увы!"
опустил руки и той же дорогой пошел назад. Шел он медленно, словно его
давила непосильная ноша. Казалось, кто-то настиг его во время бегства и
теперь ведет обратно.
глаза, была дверная ручка. Круглая, медная, полированная, она сверкала перед
ним, словно грозная звезда. Он смотрел на нее, как овца смотрит в глаза
тигру.
шум, доносившийся из залы; но он не слушал и не слышал.
схватился за ручку; дверь отворилась.
Глава девятая. МЕСТО, ГДЕ СКЛАДЫВАЮТСЯ УБЕЖДЕНИЯ
озираясь по сторонам.
неясного гула, то полное тишины; здесь на глазах у толпы развертывались
перипетии уголовного процесса во всей их убогой и зловещей торжественности.
грызущие ногти с рассеянным видом или полузакрыв глаза; в другом конце-
толпа оборванцев; адвокаты, сидящие в разных позах; солдаты с честными и
суровыми лицами; стены, обшитые старыми панелями, все в пятнах; грязный
потолок, столы, покрытые саржей, которая из зеленой сделалась желтой;
почерневшие захватанные двери; на гвоздях, вбитых в обшивку стен, лампы,
какие горят в кабачках и больше коптят, чем светят, сальные свечи в медных
подсвечниках на столах; полумрак, неприглядность, уныние; и тем не менее,
все это вместе создавало впечатление строгости и величия, ибо здесь
ощущалось присутствие того высокого человеческого начала, которое зовется
законом, и того высокого божественного начала, которое зовется правосудием.
точке, все смотрели на деревянную скамью, прислоненную к дверке в стене, по
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Земляной Андрей
Маккарти Кормак