Чтение 23–й страницы книги ~Наш человек в Гаване~

- Может быть, один из огоньков вон там, наверху, - это он, - произнес
Уормолд. - Как ему, должно быть, одиноко.

- Ну, это литература, - сказала она.

Он остановился как вкопанный под одной из колонн и бросил на нее
тревожный взгляд.

- Что вы сказали?

- Да ничего. Иногда мне кажется, что вы смотрите на ваших агентов как
на марионеток или героев романа. Но ведь там наверху живой человек, верно?

- Вы плохо обо мне думаете.

- Простите. Я не хотела вас обидеть. Расскажите о ком-нибудь, кто вам
по-настоящему дорог. О вашей жене. Расскажите о ней.

- Она была красивая.

- Вы по ней скучаете?

- Конечно. Когда ее вспоминаю.

- А я не скучаю по Питеру.

- Кто это?

- Мой муж. Человек из ЮНЕСКО.

- Значит, вам повезло. Вы свободны. - Он взглянул на часы, на небо. -
Сейчас он должен быть над Матансасом. Если все благополучно.

- Это вы ему дали маршрут?

- Что вы, он сам выбирает свой путь.

- А свою смерть?

Его снова что-то испугало в ее тоне - какая-то враждебность. Неужели
она его подозревает? Он ускорил шаг. Они миновали бар "Кармен" и
"Ча-ча-клуб" с крикливыми вывесками, намалеванными на ветхих ставнях
старинного фасада. Из полумрака выглядывали красивые лица - карие глаза и
темные волосы испанок, желтая кожа метисок; они стояли, лениво прислонясь
к решетке, тщетно поджидая, не появится ли на залитой солеными брызгами
улице хоть одна живая душа. Жить в Гаване - это жить на огромной фабрике,
где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту. Но Уормолд не хотел
никакой красоты. Он дошел до фонаря, остановился и прямо посмотрел в ее
правдивые, ясные глаза. Он хотел правды.

- Куда мы идем? - спросил он.

- Разве вы не знаете? Разве все не решено заранее, так же как полет
Рауля?

- Я просто гуляю.

- А вам не хочется посидеть у рации? Руди дежурит.

- Ничего нового не будет до самого рассвета.

- А что, ночное сообщение о гибели самолета над Сантьяго у вас не
предусмотрено?

Губы его пересохли от соли и тревоги. Она обо всем догадалась. Значит,
она донесет Готорну. Что сделают тогда "они"? У них не было законных
способов расправиться с ним, но они могли помешать ему вернуться в Англию.
Он подумал: теперь она улетит следующим самолетом, все войдет в прежнюю
колею, и так будет даже лучше; ведь жизнь его принадлежит Милли.

- Не понимаю, что вы хотите сказать, - пробормотал он.

Большая волна разбилась о дамбу и выросла над набережной, как
рождественская елка, покрытая пластмассовым инеем. Потом она исчезла, и
другая елка выросла возле "Насьоналя".

- Вы сегодня весь вечер какая-то странная, - сказал он. Незачем тянуть:
если игра все равно подходит к концу, лучше положить карты на стол. - На
что вы намекаете?

- Значит, не будет аварии на аэродроме... или в пути?

- Как я могу это знать?

- А у вас весь вечер такой тон, будто вам все известно заранее. Вы
говорите о нем не так, как говорят о живом человеке. Вы сочиняли ему
эпитафию, как плохой писатель, выдумывающий эффектную развязку.

Ветер с силой толкнул их друг к другу. Она сказала:

- Неужели вам не надоело подвергать людей опасности? Ради чего? Ради
игры в духе "Бойз оун пейпер"? [английский журнал для юношества,
печатающий детективные романы]

- Вы ведь тоже играете в эту игру.

- Я не верю в нее, как верит Готорн. - Она добавила с яростью. - Лучше
быть последним жуликом, чем дураком или желторотым птенцом. Зачем вам все
это нужно? Разве вас не кормят ваши пылесосы?

- Нет. У меня есть Милли.

- А что бы с вами было, если бы не появился Готорн?

Он сделал слабую попытку отшутиться:

- Пришлось бы, наверно, жениться на богатой.

- А вы могли бы еще раз жениться? - Она твердо решила продолжать
серьезный разговор.

- Право не знаю, - сказал он. - Ведь Милли не считала бы второй брак
законным. А я не могу рисковать уважением дочери. А что, если нам пойти
домой и посидеть у рации?

- Но вы же сами сказали, что не ждете никаких сообщений.

- Не раньше, чем через три часа, - уклончиво ответил он. - Вероятно, он
будет радировать перед посадкой.

Как ни странно, ему и самому все это начинало действовать на нервы.
Словно он и вправду ждал какой-то вести от взбудораженного ветром неба.

Она сказала:

- Вы даете мне слово, что ничего не подстроили?

Он промолчал, и они повернули назад к темному дворцу президента, где со
времени последнего покушения президент уже больше не ночевал; навстречу
им, опустив голову, чтобы спрятать лицо от брызг, шел доктор Гассельбахер.
Он, видно, побывал в "Чудо-баре" и теперь брел домой.

- Доктор Гассельбахер! - окликнул его Уормолд.

Старик посмотрел на него. На миг Уормолду показалось, что он сейчас от
них убежит.

- Что случилось, Гассельбахер?

- Ах, это вы, мистер Уормолд. А я как раз о вас думал. Легок черт на
помине... - он пробовал шутить, но Уормолд готов был поклясться, что
доктору и в самом деле померещилась нечистая сила.

- Вы знакомы с моим секретарем, миссис Северн?

- Как же, как же. День рождения Милли, сифон... Что это вы делаете тут
так поздно, мистер Уормолд?

- Мы ходили ужинать... гуляли... А вы?

- Я тоже.

Из необъятного, беспокойного неба донесся судорожный рокот мотора; он
усиливался, замирал, потом слился с шумом ветра и моря.

- Самолет из Сантьяго, - заметил Гассельбахер. - Но почему так поздно?
В Орьенте, наверно, плохая погода.

- К вам кто-нибудь должен прийти? - спросил Уормолд.

- Нет. Нет. Надеюсь, никто не придет. А вы не заглянете ко мне с миссис
Северн выпить по рюмке?

...Насилие похозяйничало в этих комнатах, но теперь картины висели на
прежних местах, стулья из металлических трубок чопорно выстроились по
стенам, как стеснительные гости. Квартира была обряжена, будто покойник в
ожидании похорон. Доктор Гассельбахер разлил виски.

- Как хорошо, что мистер Уормолд завел себе секретаря, - сказал он. - А
ведь помнится, еще недавно вы места себе не находили от беспокойства. Дела
у вас шли неважно. Эта новая модель пылесоса...

- Все меняется.

Впервые он заметил фотографию молодого доктора Гассельбахера в
офицерской форме времен первой мировой войны; может быть, эту карточку
сорвали со стены громилы.

- Я не знал, что вы служили в армии, Гассельбахер.

- Когда началась война, я бросил свои занятия медициной. Показалось
очень уж глупым лечить людей, чтобы их поскорее убили. Надо лечить, чтобы
люди жили подольше.

- Когда вы уехали из Германии, доктор Гассельбахер? - спросила
Беатриса.

- В тысяча девятьсот тридцать четвертом. Нет, я не повинен, в том, в
чем вы меня подозреваете, моя юная дама.

- А я не это имела в виду.

- Тогда простите. Мистер Уормолд вам скажет: было время, когда я не
знал, что такое подозрительность. Хотите послушать музыку?

Он поставил пластинку из "Тристана и Изольды". Уормолд подумал о жене,
она теперь казалась ему еще менее реальной, чем испанский летчик. И не
вызывала мыслей ни о любви, ни о смерти - только о "Вуменс хоум джорнэл"
[буржуазный журнал для женщин], обручальном кольце с бриллиантом и
обезболивании родов. Он посмотрел в другой угол комнаты на Беатрису
Северн, - а вот эта принадлежала к тому же миру, что и роковое любовное
зелье, безотрадный путь из Ирландии, разлука в лесу. Вдруг доктор
Гассельбахер поднялся и выдернул вилку из штепселя.

- Простите, - сказал он. - Я жду звонка. А музыка звучит слишком
громко.

- Вызов к больному?

- Не совсем.

Он снова разлил виски.

- Вы возобновили ваши опыты, Гассельбахер?

- Нет. - Он безнадежно оглядел комнату. - Извините. У меня больше нет
содовой воды.

- Я не разбавляю, - сказала Беатриса. Она подошла к книжным полкам. -
Вы читаете что-нибудь, кроме медицинских книг, доктор Гассельбахер?

- Очень мало: Гейне, Гете. Все только немцев. А вы читаете по-немецки,
миссис Северн?

- Нет. Но у вас есть и английские книги.

- Я получил их от одного пациента вместо гонорара. Но, кажется, даже не
открывал. Вот ваш бокал, миссис Северн.

Она отошла от полок и взяла бокал.