Чтение 38–й страницы книги ~Наш человек в Гаване~

- Милли и Беатриса ушли в кино. Они будут удивлены, если их не пустят
домой.

- Я задержу вас очень ненадолго. У меня к вам два дела. Одно - важное,
другое - пустая формальность. Можно начать с главного?

- Пожалуйста.

- Я хочу, мистер Уормолд, просить у вас руки вашей дочери.

- Неужели для этого нужно ставить часовых у дверей?

- Так удобнее - нас никто не побеспокоит.

- А вы уже говорили с Милли?

- Я никогда бы себе этого не позволил, не поговорив предварительно с
вами.

- Надеюсь, даже по здешним законам, вам необходимо мое согласие на
брак?

- Этого требует не закон, а простая вежливость. Можно закурить?

- Прошу вас! Скажите, ваш портсигар действительно из человеческой кожи?

Капитан Сегура рассмеялся.

- Ах, Милли, Милли. Вот насмешница! - Он прибавил уклончиво: - Неужели
вы в это верите, мистер Уормолд?

Может быть, он не любил врать в глаза; вероятно, Сегура был верующим
католиком.

- Она слишком молода для замужества, капитан.

- У нас в стране рано выходят замуж.

- Я уверен, что ей еще не хочется замуж.

- Но вы могли бы повлиять на нее, мистер Уормолд.

- Вас тут зовут Кровавым Стервятником?

- На Кубе это лестное прозвище.

- Да, но положение у вас непрочное. Вы, видно, нажили немало врагов.

- Я кое-что скопил и могу обеспечить мою вдову. В этом смысле мое
положение куда надежнее вашего, мистер Уормолд. Ваше дело вряд ли приносит
вам большой доход, а ведь оно в любую минуту может быть прикрыто.

- Прикрыто?

- Я уверен, что дурных намерений у вас нет, но вокруг вас все время
что-то случается. Если вам придется спешно покинуть страну, разве не лучше
оставить дочь хорошо пристроенной?

- А что случилось, капитан Сегура?

- Разбилась машина - неважно, как это произошло. Было совершено
покушение на бедного инженера Сифуэнтеса, друга министра внутренних дел.
Профессор Санчес жаловался, что вы ворвались к нему в дом и угрожали ему.
Ходят даже слухи, будто вы отравили собаку.

- Я отравил собаку?

- По-моему, это смешно. Но метрдотель гостиницы "Насьональ" говорит,
что вы напоили его собаку отравленным виски. Зачем вам было давать собаке
виски? Не понимаю. И он не понимает. Может быть, потому, что собака была
немецкая? Ну, что вы на это скажете, мистер Уормолд?

- Да я просто не знаю, что вам ответить.

- Он был в ужасном состоянии, бедняга. Если бы не это, я бы его сразу
выгнал - нечего морочить мне голову. Он говорит, что потом вы пришли на
кухню позлорадствовать. Как это на вас непохоже, мистер Уормолд! А я-то
всегда вас считал человеком гуманным. Прошу вас, скажите мне, что в этой
истории нет ни капли правды...

- Собака и в самом деле была отравлена. Виски она выпила из моего
стакана. Но предназначалось это виски для меня, а не для собаки.

- Кому же понадобилось вас травить, мистер Уормолд?

- Не знаю.

- Удивительная история. Еще хуже той, что рассказал метрдотель, но они
опровергают друг друга. Никакого яда, видно, не было, и собака умерла
своей смертью. Насколько я знаю, она была старая. Однако согласитесь,
мистер Уормолд, вокруг вас все время случаются какие-то неприятности. А
вы, часом, не один из тех мальчуганов, о которых я читал в английских
книжках: сами-то они тихони, но подбивают на всякие проказы домового?

- Очень может быть. А вы знаете здешних домовых?

- Кое-кого знаю. Кажется, уже подошло время изгнать эту нечисть. Я
готовлю докладную записку президенту.

- А я в ней буду упомянут?

- Не обязательно... Поверьте, мистер Уормолд, я скопил приличную сумму.
Если со мной что-нибудь случится, Милли сможет жить в достатке. А
произойдет революция - мы проживем и в Майами.

- Зачем вы мне все это рассказываете? Ваше материальное положение меня
не интересует.

- Но так принято, мистер Уормолд. Ну, а насчет здоровья - оно у меня
превосходное. Могу показать врачебное свидетельство. И с потомством все
будет благополучно. Не раз проверено.

- Вот как?

- Да, ваша дочь может быть спокойна. О будущем наших детей я тоже
позабочусь. Моя теперешняя содержанка меня никак не связывает. Я знаю,
протестанты щепетильны в таких вопросах.

- Да я не совсем протестант.

- А ваша дочь, к счастью, католичка. Ей-богу, мистер Уормолд, это
вполне подходящий брак.

- Милли только семнадцать лет!

- В этом возрасте легче всего рожать. Значит, вы мне разрешаете с ней
поговорить?

- А вам нужно мое разрешение?

- Так будет куда приличнее.

- Ну, а если бы я сказал "нет"...

- Я, конечно, постарался бы вас переубедить.

- Вы как-то говорили мне, что я не принадлежу к классу пытаемых.

Капитан Сегура ласково положил руку Уормолду на плечо.

- У вас такое же чувство юмора, как у Милли. Но, говоря серьезно, если
возникнет вопрос о невозможности продлить вам вид на жительство...

- Я вижу, вы настроены решительно. Ну что ж. Если хотите, можете с ней
поговорить. У вас найдется подходящий случай, когда вы будете провожать ее
из школы. Но Милли девушка разумная. По-моему, вам не на что надеяться.

- Тогда мне придется прибегнуть к вашей помощи.

- Вы удивительно старомодны, капитан Сегура. Отец в наши дни не
пользуется никаким авторитетом. Вы, кажется, говорили, что у вас есть ко
мне важное дело...

Капитан Сегура поправил его с укоризной:

- Важное дело я вам изложил. Второй вопрос - пустая формальность. Вы не
заедете со мной в "Чудо-бар"?

- Зачем?

- Небольшое дельце, связанное с полицией. Не беспокойтесь, ничего
страшного. Хочу попросить вас оказать мне маленькое одолжение, мистер
Уормолд.

Они отправились в ярко-красной спортивной машине капитана Сегуры в
сопровождении двух мотоциклистов - спереди и сзади. Казалось, все
чистильщики сапог прибежали с бульвара на улицу Вирдудес. По обе стороны
двери "Чудо-бара" стояли полицейские; над головой висело палящее солнце.

Мотоциклисты соскочили на землю и стали разгонять толпу чистильщиков.
Из бара выбежало еще несколько полицейских, они выстроились, охраняя
капитана Сегуру. Уормолд пошел за ним. Как и всегда в это время дня,
жалюзи поскрипывали от морского ветерка. Бармен стоял не там, где ему
положено, а перед стойкой. Вид у него был перепуганный. Из разбитых
бутылок за его спиной все еще капало, но они уже давно опустели. Какое-то
тело лежало на полу, его загораживали полицейские, но ботинки были видны:
грубые, чиненные-перечиненные ботинки небогатого старика.

- Пустая формальность, - сказал капитан Сегура. - Нужно опознать труп.

Уормолду незачем было видеть лицо, однако полицейские расступились,
чтобы он мог посмотреть на доктора Гассельбахера.

- Это доктор Гассельбахер, - сказал он. - Вы его знаете не хуже меня.

- В таких случаях полагается соблюдать формальности, - сказал Сегура. -
Опознание трупа посторонним свидетелем.

- Кто это сделал?

- Трудно сказать, - ответил Сегура. - Вам, пожалуй, стоит выпить виски.
Эй, бармен!

- Не надо. Дайте мне "дайкири". Мы с ним всегда пили "дайкири".

- Какой-то человек вошел в бар и стал стрелять. Две пули пролетели
мимо. Мы, конечно, не упустим случая повлиять на общественное мнение за
границей и заявим, что это - дело рук повстанцев из Орьенте. А может, это
и в самом деле были повстанцы.

Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким
бесстрастным, что слова "покой" или "страдание" были к нему неприменимы. С
ним как будто никогда ничего не случалось: это было лицо еще не
родившегося человека.

- Когда будете его хоронить, положите на гроб каску.

- Какую каску?

- У него дома вы найдете старую форму улана. Он был человек
сентиментальный.

Как странно, что доктор Гассельбахер пережил две мировые войны,
дождался так называемого мира и умер в конце концов той же смертью, какой
мог умереть в битве на Сомме.

- Вы отлично знаете, что повстанцы тут ни при чем, - сказал Уормолд.

- Но эта версия нам удобна.

- Опять проказничают домовые?

- Не вините себя понапрасну.

- Он предупредил меня, чтобы я не ходил на банкет, и Картер это слышал,
да и все они это слышали - вот его и убили.

- А кто такие "они"?

- У вас же есть список.

- В нем нет никакого Картера.