Чтение 7–й страницы книги ~Анфиса~

уговорить Ставровского, но за успех не ручаюсь: он ужасно самолюбивый и,
наверно, станет на дыбы. Главное, вы постарайтесь повлиять на Федора
Ивановича. Вы, Анфиса Павловна, имеете на него такое большое влияние...

Александра Павловна. Да, Анфиса, пожалуйста. Я умоляю тебя!

Анфиса. Я не знаю... Конечно, я постараюсь. Успокойся, Сашечка!..

Хочет погладить ее по плечу, но та явно уклоняется.

Татаринов. Ну, надо бы идти. Посидел бы еще, да так меня расстроили все
эти истории, что едва на ногах держусь. Прощайте. (Из передней.) А
бабушка-то еще не спит? Как шел, огонь у нее видел.

Александра Павловна. Не спит. Она у нас как сова - всю ночь глаза
раскрыты.

Татаринов. Прощайте.

Александра Павловна. Прощайте... Ну, и я пойду спать, тоже едва на
ногах держусь. А ты еще не ляжешь?

Анфиса. Нет, подожду.

Александра Павловна. Может быть, Федя не ужинал сегодня, так ты
разбуди, пожалуйста, Катю и вели ей подогреть.

Анфиса. Хорошо.

Александра Павловна уходит.

Анфиса. Саша... Саша, ты не хочешь проститься со мной?

Александра Павловна. Ах, прости, голубчик, забыла совсем. (Подходит и
подставляет щеку.)

Анфиса. Прощай. (Неловко целует подставленную неподвижную щеку.)

Александра Павловна. Так не забудь про ужин.

Анфиса остается одна. Проходит по комнате, прислушивается у окна, потом
подходит к столу и при свете лампы сосредоточенно и внимательно
рассматривает большой перстень на мизинце левой руки. Проходит кто-то под
окном, насвистывая марш "Под двуглавым орлом". Анфиса перебирает клавиши на
пианино. Садится и начинает играть.

Александра Павловна (из дверей). Ты опять с твоей музыкой, Анфиса.
Конечно, я тебя понимаю, но пойми и ты, что здесь семейный дом, и что уже
все спит, и что, наконец, я просто нуждаюсь в покое. Музыка, сентименты
всякие... становится прямо невыносимо.

Анфиса, поднявшись, слушает насмешливую, под конец грубую речь сестры;
потом ходит по комнате и смеется. К дому подъезжает извозчик. Голос Федора
Ивановича и звонок. Входят Федор Иванович и Ниночка.

Федор Иванович (проходит). А, это вы? Саша спит? В кабинете у меня
огонь есть?

Ниночка. Спокойной ночи, дядя Федя.

Федор Иванович (ласково). Спокойной ночи, девочка.

Уходит к себе в кабинет. Ниночка, словно не замечая Анфисы, также хочет
уходить.

Анфиса. Ниночка!

Та притворяется, что не слышит, идет.

Анфиса (громче). Ниночка, погоди минутку.

Ниночка (останавливаясь). Ах, это ты? Что надо? Только, только...
пожалуйста, поскорей, я очень устала сегодня, нездоровится...

Анфиса (ласково, но нерешительно, с мольбою в голосе). Вот что я
хотела... Ну, как там, расскажи. Бедный мальчик, мне его очень жаль. Я,
кажется, только раз видела его по приезде, но у меня осталось почему-то в
памяти его лицо. (Улыбаясь.) Я даже заплакала сегодня, когда узнала о его
смерти.

Ниночка (холодно и недоверчиво). Ты заплакала?

Анфиса (улыбаясь). Почему же ты думаешь, что я не могу заплакать? Это
так неожиданно и страшно и... мне просто жаль его.

Ниночка. Да, конечно. (Сурово.) Он был хороший человек.

Анфиса. Да, очень хороший. И потом, Ниночка, у меня очень много своего
горя, и я теперь... легко плачу:

Ниночка. Да? Спокойной ночи, я устала.

Анфиса (с боязливым упреком). Ты слышишь, Ниночка: у меня очень много
горя, и я... легко плачу. (Отворачивается.)

Ниночка. Да, слышу. Спокойной ночи.

Анфиса. Ты не хочешь даже со мною говорить? Скажи, что я сделала тебе?

Ниночка. Ничего.

Анфиса. Так почему ж ты так относишься ко мне? (Строго.) Это нехорошо,
Нина! Ты еще девочка по сравнению со мной, ты еще ребенок совсем, наконец,
ты моя сестра, и когда я иду к тебе с открытым сердцем, прошу хоть каплю
участия, ты отворачиваешься. Ведь я так одинока, Ниночка.

Ниночка. Ты? Ты одинока? (Смеется.) Ах, Анфиса, какая ты... нехорошая!

Анфиса. Ты не смеешь так говорить!

Ниночка. Зачем ты лжешь? Зачем ты говоришь какой-то моей любви, о
сочувствии, о своем одиночестве? Вспомни, когда сама ты заговорила со мной,
когда? Только вот сегодня.

Анфиса. Когда я приехала...

Ниночка (с презрением). О, когда ты приехала! Тогда ты была царицей,
тогда ты была святая, тогда ты о том и думала, чтобы доставить людям радость
и - научить. Это ты - учить! Да, когда ты приехала, ты говорила со мною, и я
чуть не полюбила тебя, как эти - обманутые.

Анфиса (сдерживая себя). Ты еще девочка! Ты еще видела ни жизни, ни
страдания, и ты уже смеешь так осуждать. О, хорошая выйдет из тебя женщина,
много радости дашь ты людям!

Ниночка. А ты много ее дала?

Анфиса. Ты не смеешь так говорить со мной.

Ниночка. Тише, дядя Федя услышит. (Смеется.) Как ты испугалась! Ты не
была такая трусливая, когда - приехала.

Анфиса. Смотри, Нина, не накликай на себя судьбу. Может быть, и я
теперь плачусь за то, что слишком осуждала и слишком требовала много. Я
обратилась к тебе, как сестре...

Ниночка. К сестре!.. Зачем ты лжешь, я не понимаю. Какая я тебе сестра?
Разве так смотрят на сестру, как ты на меня все время смотришь? Ты, конечно,
не видишь своих глаз, но я-то их вижу. Я теперь боюсь темных углов. Как
темный угол, так оттуда смотрят на меня твои глаза, смотрят с такою
ненавистью, с такой злобой... Я теперь во сне вижу твои глаза и просыпаюсь
от их взгляда каждый раз с чувством, что ты меня уже - убила.

Анфиса (грубо). Ты с ума сошла!

Ниночка. Нет, я не сошла с ума. Зачем ты носишь на пальце яд?

Анфиса. Это неправда.

Ниночка. Опять лжешь: ты сама показывала, как открывается перстень.
Зачем ты носишь на пальце яд? Так делают только убийцы.

Анфиса. Этот яд - для меня.

Ниночка. Неправда. Для других.

Анфиса (гневно). Для меня, я тебе говорю.

Ниночка. Для тебя? Так почему же ты... не лежишь рядом с Померанцевым?

Анфиса. Нина! Что ты говоришь?

Ниночка. Впрочем... он был честный.

Анфиса (в ужасе). Как ты жестока, Нина, как ты безумно жестока!

Ниночка (берясь пальцами за виски). Ах, ложь, ложь, ложь!

Из кабинета выходит Федор Иванович.

Федор Иванович. Что это? Не спите еще?

Анфиса. Да так. Федор Иванович, вы будете ужинать, я велю разогреть?

Федор Иванович. Нет. Ниночка, девочка, отчего ты не идешь спать? Бедная
ты моя девочка! (Целует.) Иди себе, девочка, спи. У тебя глаза, как у
молчания в лесу. (К Анфисе, вскользь.) Ты слыхала про гимназиста? (К
Ниночке.) Если б я был твоей нянькой, я рассказал бы тихую сказку о иных
счастливых странах, где не убивают ни себя, ни других, где розами украшают
живых, а не мертвых. Золотыми снами обвеял бы твое сердце, золотыми снами,
как короной, увенчал бы твою головку... (Улыбается.) Если бы был твоей
нянькой.

Ниночка (тихо). Проводи меня до комнаты.

Федор Иванович. Боишься? Ну, идем, идем, хочешь, на руки возьму?

Ниночка (покорно). На руки - не надо.

Уходят. Анфиса с ужасом смотрит им вслед, делает шаг к двери, куда
скрылись, но поворачивается и быстро ходит по комнате, роняя мебель. Ломает
руки.

Федор Иванович (входя). Бедная девчонки! Бедная девчонка! Ты отчего не
спишь, Анфиса? Пора. Ужинать я не буду. Прощай. (Небрежно целует ее в щеку и
к двери кабинета.)

Анфиса (хрипло). И только?

Федор Иванович. А что же еще? Надо спать.

Анфиса (хрипло). И только?

Федор Иванович (мягко). Я устал. Сегодня у меня очень тяжелый день.

Анфиса. Отчего же ты мне не расскажешь про твой тяжелый день? Ты
уходишь, отчего же ты не зовешь меня к себе?

Федор Иванович. К себе, сегодня? (Сурово.) Ты забыла про смерть.

Анфиса. Что? (Понимая.) Какая гадость! Какая гадость! И только это ты
мог подумать. (Быстро ходит по комнате, заламывает руки.) Федор, я больше не
могу. Федор, что ты делаешь со мной? Я больше не могу.

Федор Иванович (неохотно садится). Ну, что еще такое, Анфиса? Говори.
Который час? Но только не лучше ли отложить до завтра? Пожалуйста.
(Закрывает глаза рукой.) Ведь я видел его, Анфиса. И у меня сейчас перед
разами это маленькое, желтое, восковое лицо, лицо безбородого мальчишки,
который вдруг осмелился стать мужем. Как он смел?

Анфиса (тихо). Федор, я больше не могу.

Федор Иванович (встает и ходит). Как он смел? Взял и сделал то, о чем
мечтает каждый человек... да, хоть в жизни, но каждый из нас мечтал о
самоубийстве. И все мы стали маленькие, а он вырос, как гигант, гигантской
тенью лег над нами и мертвыми глазами смотрит прямо в душу. Чего он смотрит?
Что я ему отвечу? Ну, конечно - мы, живые, принесли ему цветов... каких-то
красных роз, травы и даже веток - мы рвали в темноте. И я рвал. И они, эти
испуганные и торжествующие дети, они больше не уважали меня - они уважали